Сегодня в России «круглыми столами» и дискуссионными площадками трудно кого-то удивить. Каждый день в столице нашей Родины и в российских регионах проходят десятки и сотни «круглых столов», о которых остаются, дай Бог, одна — две строчки в газетах. В этом плане «круглый стол» «Политический смысл «кадыровщины» и угроза распада Российской Федерации», организованный Институтом национальной стратегии, явно выбивается из общего ряда.
Могу говорить только о собственных ощущениях. Весь вечер 14 сентября мне только и приходилось отвечать на вопросы корреспондентов московских, ростовских, краснодарских, ставропольских изданий, рассказывая о собственных впечатлениях от бурного обсуждения «чеченского вопроса». Как и всякое не «дежурное» и информационно «острое» мероприятие, «круглый стол» о феномене «кадыровщины» уже оброс своей мифологией. На некоторых веб-сайтах я прочел «цитаты» из моего выступления на «круглом столе», о которых впервые узнал, ознакомившись с этими интернет-публикациями.
Увы, но большую часть вопрошающих журналистов интересовали не содержательные аспекты дискуссии, вынесенные на «круглый стол» в Доме журналиста, а такой острый сюжет, как состоявшаяся в Домжуре потасовка (в реальности, это была скорее попытка устроить потасовку). Кто и как пытался организовать драку? Вот вопрос, достойный нынешнего российского журналистского сообщества, занятого спецэффектами и пиаром вместо анализа нашей непростой политической реальности. Впрочем, на пишущую братию грех жаловаться. Коли в стране нет политики, только и остается, что описывать спецэффекты. Таким образом, «круглый стол» о «кадыровщине» стал, среди прочего, качественным рентгеновским снимком российского журналистского сообщества. Хотя не в этом был его главный смысл и значение.
Между тем, «круглый стол», посвященный феномену «кадыровщины», фактически стал социологической лабораторией, в которой можно было провести целых три фокус-группы.
Первая — это представители нынешнего «пророссийского» чеченского истеблишмента, то есть те этнические чеченцы, которые сегодня связали свои перспективы с Рамзаном Кадыровым и готовы (при тех или иных незначительных оговорках) поддержать нынешнюю политику «чеченизации власти». Политику, которая им представляется как пророссийская.
Вторая группа может быть условно определена как «младочеченцы». Это — группа молодых людей, пришедшая на «круглый стол» не для содержательных дискуссий, а для агитационно-политической поддержки Рамзана Кадырова. И речь идет не о какой-то пассивной поддержке в духе учения о «ненасильственном сопротивлении» Махатмы Ганди. Данная поддержка была, во-первых, активна с эмоционально-психологической точки зрения. Во-вторых, эта поддержка по своей сути напоминала хорошо срежиссированный флэш-моб. Флэш-моб в Домжуре продемонстрировал значительные мобилизационные и агитационные возможности республиканских властей нынешней Чечни. Стоит напомнить, что сам «круглый стол» в прессе активно не «пиарился». На сайте www.apn.ru информация о мероприятии появилась за сутки до того, как стартовало обсуждение феномена кадыровской Чечни. Будучи одним из хедлайнеров данного «круглого стола», я получил приглашение принять участие в нем за два дня до назначенной даты. Тем не менее, на весьма слабо «распиаренный» «круглый стол», который изначально планировался как экспертный, пришло очень много молодых людей, выказавших заинтересованность в повестке дня очередного мероприятия Института национальной стратегии.
Необходимо сделать вывод: любое наше слово (ИНС или любого другого экспертно-аналитического учреждения) очень хорошо отзывается в северокавказской республике. Чего, увы, нельзя сказать о территории Садового кольца…
И, наконец, третья фокус-группа — это производная от двух первых. И «младочеченцы», и представители нынешнего республиканского истеблишмента (к таковому можно и нужно относить не только грозненских чиновников, но и депутатов Федерального Собрания от Чечни, влиятельных бизнесменов, политологов, сотрудников московских представительств и офисов Чеченской республики), собранные вместе в Домжуре, дали нам в совокупности чеченский социум в миниатюре. Внимательный анализ выступлений, реплик с мест, выкриков и перекрестных обвинений заявленных и незаявленных участников «круглого стола» дает возможность увидеть стратиграфию нынешнего чеченского общества. Общества, которое современные социологи определяют как «общество ни мира, ни войны».
Первая фокус-группа показала нам те правовые и политические представления, которые господствуют сегодня в коридорах власти республики и в коридорах, находящихся очень близко к власти. Впрочем, правовые ли? В этом плане особенно показательным был пафос выступления Шамиля Бено, не просто политика и общественного деятеля, но маститого политолога и публициста. Заявив о том, что Чечня сможет стать неотъемлемой частью России только тогда, когда Россия сама станет свободным и уважающим закон государством (а кто бы с этим спорил?), Шамиль Бено весьма критически отнесся к существующим ныне (и ранее) законам России. Не ермоловские же и сталинские нормы да правила надо считать в качестве законов?
И в самом деле, как можно звать Чечню в Россию Ермолова и Сталина? Фигура Сталина автору этой статьи, российскому государственнику, глубоко отвратительна. В вину этому политику я бы мог поставить и массовые репрессии, и террор против собственного населения (значительный процент которого, кстати, составляли русские), и политику государственного примордиализма, которая институционализировала этнические сообщества в качестве главного субъекта политики, и унижение человеческой личности, и многое другое. Но означает ли это, что исторические претензии чеченцев к России должны служить оправданием политико-правового партикуляризма сегодня? Неужели рейды Ермолова и сталинская депортация должны служить оправданием дудаевщины и басаевщины? Неужели из-за трагедии 1944 года мы обречены предоставить нынешней кадыровской Чечне такие полномочия, которые не снились и бухарскому эмиру и хивинскому хану в Российской империи, и индийским махараджам в империи Британской? И что означает такое понятие (блестящее с точки зрения политологической терминологии), введенное Шамилем Бено, как «военно-политический менеджер»? Данное понятие относится к нынешнему премьеру Чечни. Почему на определенной российской территории нам необходим военно-политический менеджмент вместо российских законов? Чтобы обеспечить Чечне передышку, как было заявлено многими представителями первой фокус-группы. А передышку для чего (и от чего, понятно)? Для того, чтобы реализовать nation-building с помощью российских ресурсов или для чего-то другого?
Чеченский премьер-министр блестяще знает российскую элиту, знает ей цену и ведет себя с ней в соответствие с этими знаниями. Этот тезис также в той или иной форме был не раз озвучен представителями республиканского истеблишмента. С ним трудно (если не невозможно) спорить. Действительно, и жесткие (на грани и за гранью фола) заявления Кадырова и его соратников (того же Дуквахи Абдурахманова), не вызывающие никаких нареканий Москвы, и самостоятельные политические действия «пророссийских» чеченцев, демонстрируют ту невысокую цену нашей нынешней федеральной элиты, для которой главная проблема — это вопрос о преемнике и его промоушне.
Рамзан Кадыров популярен и эффективен. Этот тезис был также не раз озвучен на «круглом столе» в Домжуре. В пример приводилась Кондопога, когда личное вмешательство Кадырова (посредством его кремлевских связей) остановило погромные действия в карельском городе. При этом в словах и репликах представителей первой фокус-группы нигде не прозвучало, что эта эффективность работает на пользу лично чеченскому премьеру, возможно чеченской республиканской элите, но не на общенациональный интерес. А о приверженности же Рамзана Кадырова праву речи вообще не велось. Эффективен и баста! Главное — он умеет достигать цель. В глазах представителей республиканского истеблишмента это перекрывает все остальные процессуальные ошибки и провалы.
Между тем, анализ подобного рода оценок и мнений позволяет зафиксировать следующее. У представителей нынешней «пророссийской» элиты в Чечне есть своя шкала оценок эффективности политика и государственного деятеля. И в этой шкале защита «своих интересов» значит куда больше, чем абстрактные общероссийские цели и ценности. Была продемонстрирована чрезвычайно интересная реакция со стороны представителей первой фокус-группы на предложение политолога Виктора Милитарева поставить в Грозном памятник Виталию Куценко (мэру Грозного) и Виктору Кан-Калику (ректору Чечено-Ингушского государственного университета), погибшим в ходе ичкерийской революции 1991 года.
«А Кан-Калик — взяточник!» — прозвучала реплика с места. Что тут скажешь? Говорить о том, что взяточника должен судить суд, а не толпа, а факт его взяточничества еще требует доказательства? И уж естественно, хотелось бы напомнить, что в дудаевской Чечне были убиты без всякого суда не только «белые воротнички», бравшие взятки, но и простые рабочие, учителя и врачи русской, армянской, еврейской национальности. А скольких выживших в этом аду приходилось мне интервьюировать в ходе подготовки исследования о миграционных процессах на Юге России! Куда только не заносила судьба этих людей! Мне доводилось общаться с ними не только в Ростове или в Ставрополе, но и в Орле, на Урале, в Лондоне и в Брюсселе…
Но вернемся к популярности премьер-министра Чечни. О популярности Рамзана в Чечне можно было судить хотя бы по тем «младочеченцам», которые пришли поддержать своего лидера. А, в самом деле, почему ему не быть популярным? Все козыри у него в руках! Молодость, боевой опыт (военно-политический менеджмент), умение говорить с Кремлем с позиций силы. Сегодня Рамзан Кадыров взял у Кремля многое из того, за что многие представители старшего поколения Чечни вели вооруженную борьбу. Премьер Чечни — единственный региональный лидер в России, который позволяет себе спорить с федеральными чиновниками, корректировать (по срокам и планам) самого директора ФСБ и при этом не навлекать не себя громы и молнии Москвы. Он обеспечивает «мирную передышку», позволяя сотням молодых чеченцев получить власть, сделать карьеру, не особо считаясь с российским законом и при этом не заставляя их подставлять свои головы под танки и снаряды. Вчерашние боевики имеют возможность посредством личной унии с премьер-министром Чечни занять достойное место в республиканской администрации.
Что же касается «младочеченцев», представлявших вторую фокус-группу, то главный итог от «включенного наблюдения» за ее поведением таков. Главное для них — это защита «наших». 14 сентября «нашим» был Рамзан Кадыров. При этом важно подчеркнуть, что понятие «наши» чрезвычайно подвижное и ситуативное. После «круглого стола» в Домжуре многие журналисты сделали акцент на несостоявшуюся (слава Богу!) потасовку, однако из их поля зрения ушло то, что квазипотасовка состоялась не между русским и чеченцем, а между самими чеченцами (не назвавшимся оппонентом Беслана Гантамирова и самим Бесланом, выступившим с резкой критикой Кадырова-младшего). Сам чеченский социум в миниатюре, представленный 14 сентября, показал свою неоднородность. Споры внутри Чечни столь же велики (и едва ли не более эмоциональны), сколь и споры между Москвой и Грозным, русскими и чеченцами.
В этом и состоит коренное отличие «чеченского вопроса» от грузино-абхазского или армяно-азербайджанского конфликта. «Чеченские войны» были не только противостоянием Грозного и Москвы, но также Дудаева и Гантамирова, Масхадова и Басаева, Кадырова и Масхадова, Гантамирова и семьи Кадыровых. В этих войнах сюжетно-ролевые позиции менялись. Тот же президент Аллу Алханов в 1991 и в 1996 гг. был против Ахмада Кадырова, а ярый антидудаевец Беслан Гантамиров был мэром Грозного по воле неистового Джохара (что в Домжуре ему не раз вспоминали). Таким образом, консолидация чеченского социума сегодня — это скорее миф, нежели реальность.
Этот миф очень удобен для тех, кто говорит о безальтернативности не столько Рамзана Кадырова, сколько «кадыровщины». В этом смысле говорить о единой диаспоре, как о какой-то квазивоеннной структуре, мы не можем. В самой диаспоре есть свои масхадовцы, кадыровцы, гантамировцы. И свои «ваххабисты» (так в Чечне называют сторонников «салафийи»). Поэтому, планируя работу с чеченской диаспорой в Москве, Рязани или Кондопоге, следует принимать в расчет ее многослойность и многоплановость. Чеченский этнос чрезвычайно многолик, и видеть среди его представителей одних лишь кадыровцев (или поклонников кадыровщины как метода управления) было бы неверно. Другой вопрос (и это продемонстрировала нам вторая фокус-группа), что сторонники премьер-министра Чечни лучше организованы, мобилизованы, сплочены. И, скорее всего, гораздо более многочисленны. Хотя этот факт требует отдельного социологического изучения. Чем быстрее мы признаем факт этой многоликости и многоплановости, тем быстрее придем к выводу, что никакой безальтернативности в отношении «кадыровщины» как управленческой и политической стратегии нет.
