Политические суждения суть лозунги мобилизации. Политические понятия — это формулы энергетики коллективного действия. Магические заклинания, возрождающие прошлое, длящие настоящее и призывающие будущее. Они не отсылают нас к реальности как таковой. Они дают жизнь единению дотоле разрозненных индивидуальных волений в надличном существовании общей воли. Однако способность к мобилизации отличает политика, а продолжительность и степень мобилизации определяют его ранг. Слова, сказанные не к месту и не находящие отклика, суть источники поражения. Дурно пахнут мертвые слова, дурно пахнут затеи с мертвыми словами. Горе тому, кто не может своими заклинаниями вернуть мертвое к жизни.
Несколько подзабытый уже казус с либеральной империей Чубайса, казалось бы, подтверждает эту мысль: и сам по себе «либерализм», и сама по себе «империя» не подвигнут массы. Это не формулы борьбы, а полудохлые звери политической мифологии. Либеральная империя — это негодная формула мобилизации для публичной политики, а ее очевидная непригодность в этом качестве сама собой закрывает тему в отношении ее мобилизационного потенциала.
Из XIX века (не календарного, но того долгого девятнадцатого века, что начинался еще в эпоху Просвещения, а завершился не ранее первой мировой войны) унаследовано трепетное отношение к разуму и науке. Политический лозунг должен теперь выдержать проверку рациональной дискуссией и научной экспертизой. Он обязан доказать фундаментальную состоятельность, превосходящую состоятельность всех научных истин, спорных и временных. Публичная антинаучность, демонстративная иррациональность столько раз показавшие свою эффективность уже и на глазах нынешнего поколения, все еще лишены подлинной легитимности.
Что ж, согласимся, что наука должна сказать свое слово. Но и с точки зрения науки империя никогда не была синонимом негативного состояния дел. Для империи характерны:
огромность замиренных пространств, на которые империя приносит покой и порядок;
разноплеменность, при том, что один народ всегда выступает ее основой, а язык и вера этого народа суть имперские язык и вера;
универсализм, то есть превращение множества важных различий (этнических, языковых, культурных) из абсолютных в относительные и как раз поэтому допустимые, сохраняемые на протяжение веков;
мессианство, то есть преобладающее воззрение на историю, в котором империи отведена особая, самая важная роль.
Проще всего обнаружить империю по отсутствию внятных границ. Даже очень большое государство с устойчивыми, а тем паче международно признанными границами — это всего лишь государство. Со стороны империи же весь мир (ведомый, доступный мир) воспринимается только как зона имперской миссии. А уж называется ли империя Римом первым, вторым или третьим, или хотя бы даже Советским Союзом, не так важно.
Настоящие империи — мировые империи. И конец их бывает сходным: отсутствие прочных границ означает динамическое отношение к пространству. Империя может только распространяться, раздвигать свои пределы. Или сжиматься, коллапсировать, обнаруживая разлад между универсальной вселенской миссией и неподатливостью внешнего мира. Ко времени нарастания этого разлада часто случается так, что центральная элита империи теряет опору в периферийных элитах. «Король — тот же император, но в границах своего королевства» — говорили когда-то в Европе. Так появились современные государства, сохранившие много имперских притязаний. Франция, Великобритания, Испания побывали империями.
Культура имперского притязания, имперского мессианства и универсализма безусловно усвоена в европейской по своим истокам идеологии США. Вот почему проект «либеральной империи» сам по себе не может считаться иррациональным и антинаучным. Либерализм не то чтобы несовместим с империей, а просто не совпадает по времени. Не синхронен по всему строю социальной жизни с той эпохой, когда собственно Империи в Европе, помимо Российской империи, уже не было. Уже тогда были только крупные агрессивные государства с глобальными, как мы бы теперь сказали, притязаниями.
Советская власть погубила и сохранила, расширила и универсализовала Российскую империю. Могло ли вечно длиться существование империи, сделавшей мировое господство политической программой? Могло ли вечно длиться существование империи, проигравшей борьбу за мировое господство? Могло ли вечно длиться существование империи, неудачно притворившейся для своих граждан социальным государством? Вечно — нет. Временно — да. Сколько времени?! Сколько времени вообще длятся в истории обреченные гибели формы? А сколько времени висит над пропастью ледник? Сорвется ли он завтра или еще через тысячу лет?
Так что же, скажем ли мы, что ему все равно срываться и, значит, можно безнаказанно шуметь в горах, нисколько не боясь обвала? Скажем ли мы, что после обвала часть ледника с невиданными затратами можно водрузить на прежнее место? Дабы обвалился еще раз, от новых ли стихийных воплей или от целенаправленных взрывных работ? Скажем ли мы, что посылаемые империи проклятья ничего не значили и что падающего надо было лишь подтолкнуть? Интересно, что думают об этом те, кому случилось потом догнивать под обвалом Империи?
Кровавая звезда Третьего Рима должна закатиться, — говорили всего полтора десятка лет назад благодушные хулители империи. Но эти скудоумные благодетели не периферийные царства отпускали на условную волю из-под власти великого кесаря. Они возрождали, как им тогда казалось, Российскую государственность. Будто бы не стала Россия имперской почти четыреста лет назад. Преклоняясь перед юридической мощью действующей Конституции, мы не можем не видеть, что никакой новой Российской государственности нет. А есть лишь Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика, состав и границы которой административно определил некогда имперский центр.
Но нет уже имперского центра. И то, что осталось от империи, не легитимировано в своих границах ничем, кроме трусливой прагматики преторианских выдвиженцев. И более того — жестоковыйностью воинственных соседей. Вот почему динамическая безразмерность СССР все никак не сменится мирным и стабильным житьем на его бывших пространствах. Нигде нет тишины, кроме только стран, замиренных чужим сувереном — последней мировой империей. Нам не жить на замиренном пространстве, потому что оно имперское после империи.
Но недаром племена и языки, впрягались в колесницу мировой истории или, на худой конец, за ней волочились, проклиная и прогибаясь под тяжестью имперской мощи. Народы нехотя мирились с имперским универсализмом, потому что каждому в Империи отводилось свое местечко. В Империи каждый мог рассчитывать на восхождение к вершинам имперской миссии, будь то латышский стрелок или чеченский летчик. Но это так же верно, как и то, что никакая русская государственность эти постимперским народам не нужна — ни новая, ни старая.
Может быть электрификаторы и газификаторы всея Руси, наконец-то, опомнились? И, вразумившись, поняли: Россия может быть только империей — или не может быть вовсе! Опомнились, несомненно. Но дело только за тем, чтобы точно выяснить, какой именно империей. Мы часто видим, как за одним словом скрываются явления разного порядка. Мощное, благополучное государство, влиятельное среди соседей и грозное для соперников, либерально устроенное для граждан, — это европейский проект для нескольких стран, короли которых много веков назад отгрызли для себя немалые куски имперской территории и суверенитета. Повоевав между собою и перебив немалое число граждан как европейских, так и прочих, они теперь замиряются почти на вечные времена, посадив над собой коллективного брюссельского императора.
Неужели неточности в значениях слов могут иметь большое значение? У нас другая территория, другая история, другое прошлое, настоящее и будущее — почему бы нам и не назвать себя империей? — Да потому, что государству, которое честолюбивые идеологи именуют империей, надо решать одни задачи, а Империи — совсем другие. Динамика пространства неостановима. Но мало кто задумывается над тем, что элита, на западе судорожно вцепившаяся в Восточную Пруссию, а на Востоке — в Сахалин и Курилы, уже и сама не знает, за что хвататься. Пространство империи крошится, съеживается, осыпается. Успехи по его удержанию беспристрастный наблюдатель будет воспринимать с не меньшим ужасом, чем внятные неудачи.
Может быть, уже не стоит и держаться? Может следует открыть кингстоны и сгинуть? Отнюдь нет. Есть великие исторические задачи, и следует спасать все то, что еще можно спасти и удерживать то, что еще можно удержать. Надо сопротивляться до последнего, вспоминая исторические прецеденты прекращения смут и восстановления империй. Все это задачи поистине великие, достойные большого политика. Хотя эти задачи не имеют ничего общего ни с имперским мессианством, ни с обустройством экономически и политически комфортного существования.
Где же здесь место проекту «либеральной империи», империи на «новорусский» манер? В чем его подлинный замысел, независимо от того, что говорят и пишут об этом осведомленные лица?
Либеральная империя — это политическая формула, непригодная для мобилизации масс. Это формула мобилизации элиты. Более того, это формула тотальной мобилизации элиты. Это формула тотальной мобилизации тех, кому на протяжении десятилетий то скрыто, то нагло вдалбливали и вдолбили-таки главное знание — смысл жизни человека состоит в том, чтобы получить как можно большее количество удовольствий. Это главное знание отечественного либерала о человеке способствует успешному решению многих прикладных задач. Но помимо задач прикладных, есть еще и такие, которые требуют настоящего политического темперамента.
Способствует ли это знание формированию политического темперамента? Судя по тому, как бездарно вся элита (справа налево!) проиграла великую битву за пространство публичной политики — нет! Ведь способность действовать со страстью и холодным глазомером стала большой редкостью в нашей стране. К кому же обращены воззвания о возрождении Империи? По идее, к тем лицам, для кого, говоря словами Макиавелли, благо отчизны важнее спасения души. Может быть, не столь важно, что мы их не видим? Эти люди подобны молнии: о них узнаешь, когда они поражают.
