В России этот вопрос не является риторическим. Дело вовсе не в «достижениях советских времен», равно как и не в «коммунистическом тоталитаризме». И то, и другое осталось в прошлом. Тем более что «левизна» советской системы внушает существенные сомнения — достаточные, по крайней мере, для занудных споров на тему российской «политической топологии».
Речь идет не об исторических, но о сегодняшних российских «левых», а также о тех «левых», которым, возможно, еще предстоит появиться.
С точки зрения Кремля
Семигинский демарш практически все эксперты (и левые, и правые) комментировали как удачную акцию Кремля по подрыву единства левого движения. На фоне всей этой конспирологии здраво смотрелся лишь комментарий Эдички Лимонова — видимо, потому что Эдичка никакой не эксперт и мозги у него не заточены под выяснение вопроса о том, кто кого заказал и почем. Лимонов полагает, что происходящие процессы являются естественными и не требуют никакого вмешательства сверху.
В прочих комментариях наблюдается одно серьезное противоречие. С одной стороны, вся история подается так: «кремлевский крот» Семигин, безусловно лояльный в отношении центральной власти, по указке Кремля выкопал яму под несгибаемого «папу Зю». С другой стороны, в тех же комментариях упоминается, что вся «несгибаемость» Зюганова — не более чем пропагандистский трюк и что «папа Зю» не в меньшей степени «человек Кремля», чем тот же Семигин. Но зачем тогда городить заговоры? Может, действительно, кремлевским слонам нет дела до красных и розовых мосек?
При том, что КПРФ едва ли можно считать моськой, центральная власть действительно страдает (точнее, наслаждается) определенной индифферентностью в отношении левой оппозиции — как и любой другой. «Кремлевский заговор», безусловно, существует, однако выглядит он далеко не так зловеще, как это явствует из экспертных комментариев. Объектом «заговора» являются вовсе не левые, а российская партийная система в целом.
Во время последних думских выборов во всех штабах основных партий случилась паника. Выяснилось, что никаких операций с бюллетенями не предвидится. Как же так?! Неужели все договоренности побоку? Неужели народных любимцев кинут на пики электорату? В ЕР ожидали триумфа коммунистов, в КПРФ ожидали триумфа «Медвединства»… А в результате на пиках оказались, как известно, только правые. Ну и, отчасти, КПРФ.
Суть «заговора» состояла в том, что любые предполагаемые послевыборные расклады так или иначе устраивали Кремль. Но Дума — это не только дань международной моде на демократию и площадка для лоббистских игр. Дума, по идее, должна придавать власти вид легитимности и служить связующим звеном между властью и подданными. Пусть же подданные получат тех депутатов, которым реально доверяют.
Думские выборы прошлого года, таким образом, можно считать историческими: это были первые в новейшей истории России относительно честные выборы. Раньше всех на «кремлевский заговор» нарвался Райков. Президент обещал ему всяческое содействие. Обещания, правда, звучали примерно следующим образом: дерзайте! Сперва Райков понял это как недвусмысленное обещание: мы вас поддержим. Но Райков — тертый калач и весьма быстро сориентировался: поддерживать его никто не собирается. Ему просто не будут мешать — как и всем прочим. В результате Райков перешел в «Единство».
«Единству» тоже никто не мешал. И коммунистам — никто не мешал.
Никто не собирался мешать и Семигину, который задумал дворцовый переворот. Логика Семигина, предположительно, была такова: КПРФ получает деньги от ЮКОСа, НПСР — от Семигина. Через НПСР с семигинской руки клюют многие руководители провинциальных обкомов — но с ЮКОСОм тягаться, все-таки, сложно. Теперь, однако, ЮКОС дышит на ладан, того и гляди, обанкротится, КПРФ начинает зажимать своим функционерам зарплату… Можно попытаться скинуть «папу Зю». Разумеется, не в деньгах счастье, а в легальной возможности их потратить. Поэтому Семигин рванул в Кремль — и получил стандартный совет: действуйте! Дерзайте!
Не исключено, что Семигин воспринял стандартный совет в качестве эксклюзивного. Скорее же, «кремлевский крот» удовольствовался вполне искренними заверениями в том, что ему не будут препятствовать. Зюганов же, вполне советский человек, услышав (и не один раз) в Кремле точно такой же совет, уверовал в его эксклюзивность. Поэтому семигинский демарш был воспринят «папой Зю» как предательство. «Предателем», разумеется, был не Семигин, а Кремль.
В Кремле же спокойно ждут исхода поединка, чтобы заключать дальнейшие договоренности с победителем, с тем левым лидером, в руках которого одновременно окажутся оргресурсы КПРФ, деньги и эффективные средства воздействия на настроения электората. Поэтому нельзя говорить, будто в Кремле существует некая идиосинкразия на «левых», равно как нельзя говорить и о каких-либо особых пристрастиях. В Кремле не любят побежденных и любят победителей. Разумеется, только лояльных победителей. Но лояльны сегодня решительно все.
С точки зрения вечности
Лояльность «левых» лишь на первый взгляд представляет собой парадокс. Не беда, что «левое» прочно ассоциируется с «революционным» и противостоит «консервативному». «Левые интеллектуалы» лучше других понимают, о чем идет речь: «левизна» как состояние души — это стремление к бунту, к противоречию, к свободе. Но такое стремление вполне может сочетаться с государственной лояльностью.
Теперь позволим себе один абзац философских рассуждений. Что такое свобода? Это возможность поступать определенным образом. А что такое власть? То же самое: возможность поступать определенным образом. По отношению к действиям свобода и власть — синонимы. И «свобода действовать», и «власть действовать» означает одно и то же: возможность действовать. По отношению к субъекту действия эти термины, правда, различаются. Свободный субъект — это такой, перед которым нет препятствий, а субъект властный — это такой, который может к своей деятельности привлечь внешние ресурсы (например, человеческие).
Из всей этой философии вытекают три вывода.
Во-первых, абсолютная свобода (а значит, и абсолютная власть) — это свобода от всего вообще, от мира, как такового. Поэтому свобода не может быть чисто абстрактной ценностью: чтобы разговор не оказался пустым, речь может идти лишь о свободе каких-то конкретных действий (свобода слова, свобода торговли, свобода любви и т.п.)
Во-вторых, свобода одних весьма часто означает несвободу других — именно постольку, поскольку свобода не является абсолютной ценностью. Например, свободная любовь — это несвобода для ее противников, свобода совести — это несвобода для радикальных клерикалов, свобода торговли обычно оборачивается несвободой для тех, кто не склонен к жизни в условиях рыночного риска и т.п.
В-третьих, «взять власть» и «обрести свободу» — синонимы. А значит, борьба за власть (в том числе политическую) — вполне нормальная форма борьбы за свободу. Политическая деятельность «левых», таким образом, осмыслена — в той мере, в какой эта деятельность ведется под лозунгом борьбы за свободу неких форм деятельности от неких препятствий. И государственная власть является препятствием лишь в частном случае. В ином частном случае государственная власть может оказаться не препятствием, но, наоборот, средством.
«Экзистенциальная» проблема наших нынешних «левых» состоит вовсе не в их лояльности, а в том, что их лозунги — вовсе не лозунги освобождения. В той или иной степени лозунги «левых» — это лозунги социалистические. Безусловно, во времена антимонархических революций социалистические идеи были революционными — поскольку социализм означал освобождение от монархии. Но не более того. Поэтому сейчас более «левыми» оказываются радикальные либералы, выступающие за освобождение бизнеса от социальных обязательств. Именно радикальные либералы берут на вооружение «левацкую» фразеологию и эстетику — в то время как «левые» предпочитают советско-консервативный стиль. По крайней мере, те из «левых», кого можно считать серьезной политической силой.
Но за какую — и чью — свободу сегодня актуально бороться? Вопрос этот можно оставить открытым и адресовать его интеллектуалам — не только «левым», но и самым что ни на есть «прокремлевским». Понятно, что власть ставит перед собой не столько глобальные задачи, сколько задачи тактические, так или иначе сводящиеся к самосохранению. Но именно «инстинкт самосохранения» требует от власти не замыкать свое внимание на разнообразных социалистах и не обольщаться сознанием того, что любая общественная инициатива у нас возможна лишь при условии лояльности. Индифферентность Кремля может дорого обойтись, когда под лозунгом верности Путину и демократии в России произойдет революция хакеров или либеральных радикалов.
