Лет десять назад в России активно спорили о введении основ Православия в школьную программу.
Тогда я была категорически против.
Сейчас, рассматривая вот такие «веселые картинки», думаю, права ли я была.
Конечно, хочется найти себе оправдания, и это, в общем, не сложно – учитывая то, что преподавать тогда собирались никак не Откровение Иоанна Богослова и видения Пророка Даниила, а бесконечную, бессмысленную, тоскливую жвачку, сводящую Христианство к альковным запретам и диетическим предписаниям.
Тогда мне казалось, что лучше никак, чем эдак. Мне, видите ли, было очень обидно за Бога.
Как у большинства детей, взрослевших в восьмидесятые, мое Христианство было книжным. И еще – что неимоверно важно – Христианство тогда было нашим протестом. То есть, по моему глубокому убеждению, находилось именно там, где ему и должно находиться – в оппозиции.
Я говорю об очень «вегетарианском» времени, если вы меня понимаете. Внутри советского монолита что-то уже трескалось и подрагивало, кое-где осыпалась штукатурка, струился песок, местаминачинало подтекать, и становилось очевидно, чтоздание рушится, а империя впадает в маразм медленно и неуклонно.
Никого уже не расстреливали на страшных подмосковных полигонах, не скармливали мошке на Соловках, но все-таки мое первое Евангелие попало ко мне контрабандой, и было издано в Брюсселе, издательством «Жизнь с Богом», томиком на тончайшей папиросной бумаге, в мягком переплете, величиною в мою ладонь. Человек, передавший нам эти крошечные книжицы, был учеником отца Александра Меня, и сделал он для нас, московских студентов начала восьмидесятых, лучшее, что можно было сделать: он передал нам Завет так, как передают патроны, прокламации, взрывчатку.
«Никому не показывай, никому не говори, не вынимай в метро, если арестуют и спросят, от кого тебе досталась эта книжка – говори: от Матфея».
Нынешние дети и в России, и в Италии (тех двух странах, что я видела вблизи) лишены были этого счастья – носить Евангелие в потайном кармане, читать его так, как первые христиане – тайно, в катакомбах своих маленьких кухонь, под лампой за письменным столом, с фонариком под одеялом.Их не ловили у ворот храма дружинники, им не грозили психушкой за крест на шее и цитаты из Писания. Благая Весть для них не была секретом, переданным из уст в уста, так, как говорят о самом важном: горячим шепотом, чтоб никто не узнал.
Христос вошел в их жизнь персонажем «из школьной программы».
Занудой со списком запретов.
Нам, везунчикам, Он достался бунтарем, революционером и заговорщиком. Умным, честным, совершенно бесстрашным, и почему-то готовым на все ради нас. Ради меня лично, представляете? Ему нельзя было не поверить, и не полюбить было нельзя.
Мы верили не в Него, мы Ему верили. Не знаю, ощущаете ли вы разницу. Для меня она состоит в личном обращении Бога ко мне. В моем личном ответе Ему. Слабом, вероятно ошибочном, но – личном.
Сейчас я думаю: нет ли нашей вины в том, что сегодняшние подросшие дети ничего такого о Нем не узнали, а значит, и прихода новой религии не заметили?
Она похожа на прежнюю – так, как злая маска похожа на человеческое лицо, как шутовской наряд – на человеческую одежду, как «новая нормальность» на новое небо и новую землю, как прививка на причастие.
«Это же так классно, ребята! Можно привиться от смерти!» - пишет взрослый, умный, очень мне дорогой человек.
«Зато ты не умрешь!» - вторят ему сотни и тысячи.
К сожалению, мы с авторами этого всемирного шабаша читали одни и те же книги.
Нет, детишки с этой картинки, конечно, не читали ничего, на то и расчет.
Но мы-то смотрим в их пустые мертвые глаза поверх детских голов, мы все еще сипим задушено: «Вы что, не соображаете, что делаете?!»
Они соображают. Поверьте, они-то соображают.
На что остается рассчитывать нам?
Мне кажется, только на одно: очень трудно имитировать Любовь. У них пока получается только ненависть. Может быть, это тот плод, по которому «их» можно узнать, кем бы они ни были.
