АПН продолжает публикацию книги Маримбая Ниязматова, посвященной отношениям России и Центральной Азии. Сегодня мы публикуем главу восьмую (глава первая "Завещание Ивана Грозного", глава вторая "Проект петровской эпохи", глава третья "Причины и следствия "хивинской трагедии" 1717 г., глава четвертая "Эпоха смут и межклановых распрей", глава пятая "Миф "угроза Индии" и англо-русское противостояние", глава шестая "Большая игра по-британски: ставка на интервенцию", глава седьмая "Прорыв России на юг: вторжение или отвод британской угрозы?").
Характерно, чем шире развертывалось проникновение Британии в Центральную Азию, тем интенсивнее осуществляли государства региона дипломатические контакты с Россией. Так, в 1841 г. в Оренбурге встречали хивинское посольство Ишнияза Маметниязова, а в 1842 г. в Санкт-Петербурге – Ваисбая Ниязова и Ишбая Бабаева. В 1846 г. в российской столице побывали Клычнияз-бай Ниязмухаммедов и Шукурулла-бай Мискинов, в 1849 г. – посол Бухары Ходжа Мирза Хайрулла Хисматуллин, а в январе 1850 г. – хивинское посольство Ходжа-мехрама Аллабердыева и Ваисбая Ниязова. С рабочим визитом в апреле 1852 г. Оренбург посетил уже бывавший в российской столице Шукурулла-бай Мискинов. 20 июля 1857 г. туда же прибыл хивинский посланец шейх-ул-ислам Фазыл Ходжа Ислам-Ходжа, а в сентябре он был в Петербурге. В ноябре 1857 г. в Петербурге находилось бухарское посольство во главе с мирахуром Мулладжаном Ашурджановым, а в конце января 1859 г. – Наджметдин-Ходжа Мухаммед-Ходжи. Как частота снаряжения в российскую столицу дипломатических миссий, так и тесное чередование хивинских и бухарских посольств, напоминавшее неприкрытое соперничество друг с другом этих двух государств, красноречиво свидетельствовали о непростых процессах, происходивших в недрах геополитических отношений между Россией и Центральной Азией.
Семена раздора и сепаратизма, систематически разбрасываемые английской политикой в Центральной Азии, уже начали давать всходы. Бухарские власти настойчиво добивались у России предоставления им в торговле обстановки наибольшего благоприятствования и максимального уменьшения таможенного обложения (до 2,5%), наделения купцов правом полной свободы торговли на российской территории. Хива, наряду с торговыми, упорно выдвигала политические требования, касавшиеся статуса территории Казахских степей. Она вызывала наибольшие протесты официальной Хивы, игнорировавшей бесспорные и очевидные факты. Обратимся к содержательной работе Галины Емельяновой «Россия и ислам: исторический обзор», вышедшей в Нью-Йорке в 2002 году, в которой российско-казахским отношениям уделено существенное место. Автор указывает, что большая часть казахских кланов в конце XVII века было порабощено Ойрато-Джунгарией, а в начале XVIII века после их разгрома китайцами – Цинским государством. В поисках союзников в борьбе против колониальной экспансии многие из них обращались к России. Уже в 1718 г. Младший жуз при правлении Абулхайр-хана установил дипломатические отношения с северным соседом, а в 1731 г. был взят под опеку Русского государства. Спустя год, в 1732-м, при хане Семеке российское подданство принял так же и Средний жуз, что гарантировало защиту от разбойничьих набегов джунгар и башкир.
Хива, как известно, упорно отказывалась признавать переход приаральских казахов и каракалпаков в подданство России. В период правления Мухаммед-Амин-хана (1770-1790), а затем – Мухаммед-Рахим-хана (1806-1825) она силой оружия и подкупами переподчинила себе обширное Аральское владение, в 1811 г. – Кунград, а к 1821 г. – казахские племена (в основном из Младшего жуза), населявшие район Жаныдарьи вдоль северо-восточной границы ханства. Основываясь на этом, хивинские власти требовали вывода российских войск с территории Казахских степей, демонтажа Раимского укрепления, заложенного в 1847 г. у впадения Сырдарьи в Аральское море и признания реки границей между двумя государствами. Шукурулла-бай Мискинов во время пребывания в Оренбурге в июне 1852 г. открыто заявлял от имени Мухаммед-Амин-хана, что в случае отказа Российского правительства Хива прервет дипломатические отношения с Россией, будет решать пограничный вопрос при участии Англии и Турции, которым предоставит право разместить экспедиционные силы вдоль Сырдарьи. Об этом хивинской миссией во главе с Мухаммед-Шарифом в 1851 г. велись переговоры в Тегеране. При этом хивинские власти не ограничивались дипломатическими демаршами. Ханская армия осуществляла демонстративные набеги на степные районы, силой взыскивая дань с казахских родов. Тем самым официальная Хива подстрекала их к неповиновению России и вынуждала совершать разбойничьи нападения на торговые караваны, к захвату пленных – мужчин, женщин и детей – для продажи на невольничьих рынках. Словом, заверения о «дружбе и сотрудничестве» оказались забыты. Как отмечается в книге «Владимир Путин и Центральная Азия: формирование российской внешней политики» (Лондон – Нью-Йорк, 2004) Лены Юнсон – профессора политических наук, работавшей старшим научным сотрудником Шведского института международных дел и в Королевском институте международных отношений в Лондоне, затем – в качестве сотрудника по политическим вопросам в миссии ОБСЕ в Таджикистане, ныне – советника по культуре посольства Швеции в Москве, – «российское расширение в Казахскую степь ухудшило напряженные отношения с Хивинским ханством, вновь подняв проблему противоречивости русских». Однако Хива была не одинока. Распространить свое управление на казахские племена, обитающие между Каспийским морем и низовьями Сырдарьи, верно замечает Л.Юнсон, стремилось и Кокандское ханство.
В отношениях между ханствами по-прежнему не были преодолены взаимная ненависть, враждебность и отчужденность. Правители Хивы, Бухары и Коканда каждый на свой лад пытались пересмотреть и расширить сферы своих «жизненных интересов», присоединить новые территории за счет подчинения свободных казахских, туркменских, киргизских и каракалпакских племен и родов. Эти стремления выливались в необъявленные локальные войны, опустошительные разбойничьи набеги. Шерали, захвативший в 1842 г. ханский престол в Коканде, неоднократно совершал походы на Бухару, казахские роды и племена, подчинил Ташкент и Ходжент. В конце 1858 г. кокандская армия под командованием Якуб-бека напала на укрепление Ак-Мечеть и попыталась выбить небольшой российский гарнизон, но это ей не удалось. Войска бухарского эмира Насруллы в 1842 г. вторглись на территорию Кокандского ханства. Воспользовавшись этим, хивинская армия захватила город Чарджоу на границе с эмиратом. В ответ в 1843 г. Насрулла направил войска против Хивинского ханства, осадил крупный торговый город Хазарасп на левобережье Амударьи. Однако, натолкнувшись на сильное сопротивление, был вынужден отступить. В 1856 г. бухарская армия покорила Шахрисабз и Китаб и присоединила их к эмирату. В период десятилетнего правления Хивой Мухаммед-Амин-хана (1846-1855) ханские войска почти каждый год совершали походы на Мерв и Северный Иран, в частности, Хорасан. В 1855 г. они захватили Серахс, осенью 1857 г. потопили в крови восстание туркменских племен и родов, населявших Мервскую долину, летом 1859 г. вторглись в Аральские владения и свергли Мухаммед-Панно – правителя самопровозглашенной территориальной автономии и окончательно присоединили Кунград. Но этим территориальные захваты ни в Хиве и Бухаре, ни в Коканде не заканчивались. Всюду они вели к политической нестабильности, неустойчивости системы правления. В одном только Хивинском ханстве в течение 1855 г. на троне сменились сразу три хана, из них двое стали жертвами заговора конкурентов и дворцового переворота.
Россия пыталась свести к минимуму негативные последствия британской политики в Центральной Азии, добиться разрядки напряженности в регионе и не допустить развала традиционных связей. Правда, в отличие от прошлых лет, она снаряжала дипломатические миссии в сопредельные государства уже значительно реже, предлагая ханствам перейти от частых «визитов вежливости» на более надежные и прогнозируемые правовые формы сотрудничества. В 1841-1842 гг. сперва посольство капитана российского генерального штаба П.Никифорова, а затем – офицера по особым поручениям при генерал-губернаторе Оренбургского края подполковника Г.И.Данилевского проводили в Хиве напряженные переговоры, результатом которых явилось подписание «Обязательного Акта» – первого полномасштабного российско-хивинского двустороннего договора, составленного по всем требованиям международного права и четко обозначившего приоритеты двух государств в сфере политических и торгово-экономических отношений. В целом успешно завершилась и миссия К.Ф.Бутенева в Бухару в 1841-1842 гг., хотя из-за деструктивной позиции эмира Насруллы и его ближайшего окружения устранить все спорные вопросы, касавшиеся в первую очередь размера таможенных сборов и свободы плавания российских судов на Амударье, заключить межгосударственное соглашение не удалось. Стороны ограничились определением общих принципов двустороннего сотрудничества. В конце 1840-х – начале 1850-х годов в резиденции Западно-Сибирского генерал-губернатора в Омске проходили кокандско-российские переговоры, в ходе которых принимались решения, посвященные пограничным вопросам, безопасности на территориях, населявшихся русскоподданными казахами и киргизами, а также расширении и укреплении торговых связей.
Важность политических решений, принимавшихся за столом переговоров как в Хиве, Бухаре и Коканде, так и Санкт-Петербурге, закладывавших основы принципиально новых отношений между государствами-партнерами, не вызывала сомнений. Их потенциал позволял осуществить прорыв в совершенствовании двусторонних и многосторонних связей, придать им динамичность, бóльшую конкретность и предметность, определить взаимную ответственность сторон друг перед другом. Однако, как показало посольство полковника Н.П.Игнатьева в Хиву и Бухару в 1858 г., правители государств Центральной Азии, заигрывая одновременно и с Россией, и с Англией, откровенно спекулируя на их обоюдном стремлении утвердиться в этом стратегически важном регионе, использовали переговорный процесс не для решения накапливавшихся проблем и определения перспектив сотрудничества, а удовлетворения собственных амбиций на власть и узких клановых интересов. Несмотря на помпезные визиты и заверения, они не были намерены соблюдать принятые на себя обязательства ни в какой форме. В Хиве «Обязательный Акт» 1842 г. оказался затерян и забыт, найти его заверенный печатью текст не удалось. Во время переговоров с Н.П.Игнатьевым в июле-августе 1858 г. хивинский хан Сеид Мухаммед-Рахим I (1856-1865) дал принципиальное согласие на снижение ставок таможенных сборов, укрепление безопасности торговых путей на восточном побережье Каспия, однако отверг предложения об открытии в Хиве торгового представительства России, а в Оренбурге – Хивы, допуске российских торговых судов в Амударью. Остались открытыми и некоторые другие вопросы, представлявшие взаимный интерес. По итогам обсуждений никакой документ подписан не был. Как признавался позднее сам Игнатьев, «нынешние уступки хивинцев несравненно важнее тех, коими мы до сих пор довольствовались», но, тем не менее, бессмысленно «гоняться за заключением трактатов, большей частью ни к чему не ведущих». Он считал, что с хивинскими властями следует говорить языком «физического воздействия», так что «рано или поздно придется занять устье Амударьи и построить там укрепление для облегчения плавания». Заметим, что речь идет не о Хивинском ханстве в целом, а именно «устье Амударьи» на месте ее впадения в Аральское море, то есть – Кунграде.
Переговоры с Бухарой, куда миссия Н.П.Игнатьева прибыла в сентябре 1858 г., дали, на первый взгляд, обнадеживающие результаты. Эмир Насрулла российским посланникам оказал особо радушный прием, пытаясь заручиться поддержкой России своих планов по покорению Кокандского ханства, присоединению к эмирату Ходжента, открывавшего путь в плодородную Ферганскую долину, и крупного торгового центра Ташкента. Его усердие не было случайным. Как пишет Ира Мервин Лапидас, специалист по истории ислама, в работе, опубликованной в 2002 г. издательством Кембриджского университета, подъем Кокандского ханства основывался «на процветающей экономике, в которой орошаемое сельское хозяйство, хлопковое и шелковое производство, торговля с Кашгаром, Бухарой, Хивой и Россией служили важными источниками доходов». Бухарские власти были не прочь взять интенсивно развивавшееся кокандское хозяйство под свой контроль и потому осуществляли систематические набеги на города ханства, но полностью подчинить его им так и не удалось. Теперь, как казалось, такая возможность предоставлялась, учитывая некоторое осложнение отношений между Кокандом и Россией опять-таки из-за проблемы территорий Казахских степей. Эмир Насрулла почти без оговорок принял предложения российской стороны, в том числе касавшиеся учреждения в Бухаре временного торгового представительства, сокращения таможенных пошлин с российских товаров до 2,5%, свободы плавания российских судов по Амударье. Зная о позиции официальной Хивы в этих вопросах, он даже заявил, что не видит серьезных причин, могущих помещать России занять устье Амударьи и район Кунграда, откровенно намекая на то, что Бухара, если ей будет оказана соответствующая помощь, способна усмирить ханство. Однако Н.П.Игнатьев уклонился от обсуждения вопроса, хотя впоследствии поставил о нем в известность Российское правительство. По мнению Г.М.Емельяновой, благодаря новым соглашениям, заключенным миссией Игнатьева, «России на некоторое время удалось восстановить отношения с Бухарой на антихивинской и антикокандской основе. Россия и Бухара обменялись дипломатическими миссиями». То, что встречи и переговоры в Бухаре позволили Российскому правительству существенно расширить диапазон подлежавших рассмотрению вопросов, представлявших обоюдный интерес, придать тем самым обмену мнениями бóльшую предметность, что отвечало интересам и бухарских властей, – это бесспорно. Однако успех их антихивинским и антикокандским настроем отнюдь не был обусловлен. Прежде всего, потому, что Россия и официально, и де-факто выступала неизменно против раздувания противоречий между государствами Центральной Азии. Но даже если допустить, что антихивинский и антикокандский пакт, хотя бы на словах, все же имел место, то его осуществление на практике выглядело весьма проблематичным. Сам Н.П.Игнатьев не питал иллюзий относительно искренности и последовательности не только эмира Насруллы и его ближайшего окружения, но и других глав правящих кланов в государствах Центральной Азии, их желания неукоснительно соблюдать достигнутые договоренности. Несколько позднее, подводя итог трудным переговорам в Хиве и Бухаре, он со свойственной ему категоричностью и прямотой констатировал: «Главнейший и существеннейший результат… заключается в том, что рассеялся туман, заслонявший ханства от глаз русского правительства, которое, наконец, прозрело и узнало настоящую цену «дипломатических сношений» с хивинскими ханами и Бухарой. Сведения, добытые нашей миссией, и добросовестное уничтожение прежнего «миража» вызвали крутой поворот в характере наших сношений с этими коварными и вероломными соседями, способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу их власти, на действительную их силу и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии». Если учесть дату издания книги Н.П.Игнатьева – 1897 год, т.е. буквально через два года после окончательного утверждения России на Памире, когда уже следовало подвести своеобразный итог реализации российской восточной политики, подчеркивая ее роль и значение, – то можно понять, что здесь не обошлось без некоторых преувеличений и передергиваний. Но в целом Игнатьев был прав: отношения России с государствами Центральной Азии нуждались в высвобождении от иллюзий, критической оценке реальной ситуации, более четком определении приоритетов и взаимных интересов.
Сложная ситуация, складывавшаяся в геополитических отношениях между Россией и государствами Центральной Азии, подтолкнула ее к пересмотру своего политического курса на Востоке. Был еще один не менее существенный фактор, побуждавший к этому российские власти, это – инсинуации официального Лондона вокруг российской политики в Прикаспии и Приаралье, непрекращающееся вмешательство Англии во внутренние дела Афганистана и Персии, Хивинского, Бухарского и Кокандского ханств, волна мощных антиколониальных восстаний в 1857-1858 гг. в Индии, потопленных в крови британской армией, красноречиво указывавшие на нежелание британского кабинета отрешиться от дискредитировавшей себя ставки на агрессию, колонизацию и диктат на международной арене, особенно – на Ближнем и Среднем Востоке, Юго-Восточной Азии.
Своеобразным ответом России на вызов времени стал общеизвестный циркуляр министра иностранных дел А.М.Горчакова от 14 ноября 1864 г. «Современная политика» российским послам за рубежом. Многие западные исследователи считают, что в нем аккумулировались контуры резкого поворота российской политики от толерантности к оказанию силового давления на государства Центральной Азии, очутившиеся в зоне ее «жизненных интересов». Профессор права Колумбийского университета Ричард С.Уортман, например, обращает внимание на то, что в документе речь шла о «цивилизаторской роли России в отношении азиатских соседей», которая «была обозначена понятием «ее специальная миссия». Под ней, по мнению автора, подразумевался «захват Михаилом Черняевым Ташкента, Константином Кауфманом – Самарканда в 1868 году и понижение Бухары, Хивы и Коканда до статуса русских протекторатов». Такая трактовка, данная им в книге «Сценарии власти: от Александра II до сложения полномочий Николаем II» и слово в слово повторенная в другой работе – «Сценарии власти: миф и церемония в российской монархии от Петра Великого до сложения полномочий Николаем II», не соответствует действительности. В циркуляре А.М.Горчакова речь действительно шла об узловых направлениях новой российской политики в Центральной Азии, однако же, ни о какой стратегии наступления в нем не говорилось и, тем более, захват тех или иных территорий не был обозначен. По мнению П.Рудика, ссылка в документе на «необходимость защиты российских караванов, а также местных племен, проживающих на российской территории, от нападений «варваров» использовалась для оправдания вторжения» в Центральную Азию. Более точно излагает суть циркуляра ведущий чешский историк Милан Хунер в статье «Геополитические и идеологические дилеммы России в Средней Азии». Он считает, что документ был проецирован, прежде всего, на разъяснение российской политики «дальнейшей экспансии и расширения». В нем, продолжает далее автор, министр Горчаков «мастерски защищал «цивилизаторскую миссию» своей страны в отношении кочевых племен варваров и мародеров, при этом обещая, что оседлое земледельческое население Центральной Азии будет усмирено мирным путем. Горчаков, подчеркивает М.Хунер, не делал никаких намеков на легитимизацию русского продвижения в Центральную Азию в будущем в соответствии с «политикой форварда» и ее неумолимого поглощения Россией». С этим, в принципе, можно согласиться, но только с некоторыми оговорками. Циркуляр Горчакова, безусловно, придавал открытость российской восточной политике. Он ясно обозначил ее приоритетные цели и задачи в данной конкретно-исторической ситуации, которая была далеко неоднозначной. Россия решилась на применение силы в регионе Центральной Азии отнюдь не только по той причине, что к этому ее вынуждали провокационные действия многочисленных кочевых племен и родов, существовавших по законам давно отжившего патриархально-родового строя, не признававших общепринятые нормы международного права, препятствуя расширению торгово-экономических связей со странами Ближнего и Среднего Востока, Индией и Китаем, создававших угрозу и безопасности российских граждан. Более чем двухвековой практический опыт эволюции отношений с Хивой, Бухарой и Кокандом так же убеждал в том, что политический курс правивших в них кланов, отличавшийся крайней непоследовательностью, не гарантировал стабильность и порядок в примыкавших к ним приграничных районах, создавал реальную угрозу единству и целостности Российского государства.
Разумеется, документ являлся красноречивым ответом России и на деструктивный курс официального Лондона в Центральной Азии, своеобразным отражением англо-русского соперничества в регионе. Как пишет П.Рудик, директива, подписанная в ноябре 1864 года Александром II, определяла две главных цели центральноазиатской политики России: воспрепятствовать Великобритании включить Центральную Азию в сферу своих интересов и удовлетворить запросы развивавшейся российской экономики и торговли». Вооруженные силы рассматривались при этом как решающий фактор их достижения. По мнению Лены Юнсон, «и Российское, и Британское правительства – каждое опасалось расширения друг друга в Азии. Индия была «жемчужиной в британской короне», и Британия боялась российского прогресса к Афганистану, и, таким образом, к Индии. Россия же опасалась британского расширения в Центральную Азию». Эта взаимная подозрительность двух великих держав была небезосновательной. Она обусловливалась практической политикой каждой из них, преследовавших диаметрально противоположные цели и использовавших различные методы их достижения.
Циркуляр А.М.Горчакова, отразив новые приоритеты российской восточной политики, ставил в известность правящие круги и ведущие политические институты в первую очередь западных стран, а также сопредельных Коканда, Бухары и Хивы о начале Россией крупномасштабных политических и военных акций в Центральной Азии. Документ тем самым как бы предупреждал, что не допустит вмешательства третьих стран (в частности Англии, а также Афганистана, Ирана и Турции) в ее действия в какой бы то ни было форме. Это была открытая и прозрачная, но вместе с тем явно гегемонистская политика Российской империи по силовой перестройке геополитических отношений, сложившихся в обширном конгломерате от Каспийского до Аральского морей, от Западной Сибири – до Ближнего Востока. В условиях политических и экономических реалий середины XIX века, на фоне жесткого противоборства великих держав за расширение сфер влияния и передел зон «жизненных интересов» это было вполне закономерно.
Предпосылки для успешного решения сложной задачи были уже заложены. Главные среди них – укрепление позиций России в Казахских степях, поддержка ее политики большинством казахских, туркменских и киргизских племен и родов, населявших регион восточного побережья Каспийского моря и Сырдарьи, создание прочных плацдармов для дальнейшего поступательного движения. Примечательно, что на этот счет среди западных исследователей царит полное единодушие. Не наблюдается существенных различий и в подходах при характеристике объективной сути российского продвижения на юго-восток. Практически во всех публикациях оно называется однотипно: «колонизация», «захват», «завоевание», «покорение» и т.п., чтобы лишний раз как бы подчеркнуть неизменность «агрессивной» природы российской политики на Востоке. Правда, встречаются и попытки взглянуть на чрезвычайно сложный процесс непредвзято, не покидая почву историзма. Так, например, Р.С.Клем, указав, что в «1850-х годах царское правительство наметило решительное проникновение в Центральную Азию по двум направлениям: одно шло с запада по реке Сырдарья, а другое – с востока с предгорья Тянь-Шаня», вместе с тем особо отмечает, что оно было отнюдь не легким. «Русские, полностью окруженные, – замечает он, – одни противостояли трем государствам региона – Бухарскому эмирату, Хивинскому и Кокандскому ханствам». Р.С.Клем вовсе не исключает и возможность провала российского плана продвижения на юго-восток в случае консолидации усилий Бухары, Хивы и Коканда, разработки единой стратегии и тактики противостояния. Однако традиционная вражда и сепаратизм не позволили им это сделать. Р.С.Клем подчеркивает, что «после захвата Ташкента (1865) дальнейшие кампании привели к провалу политики местных правителей, поскольку Коканд был побежден (1866) и аннексирован (1876), Хива взята (1873), а Бухара низведена до положения вассала (1868) и частично аннексирована. Заключительным аккордом центральноазиатской эпопеи России прозвучало занятие региона, известного как Закаспийский, являвшегося родиной этнических туркмен». По мнению Р.С.Клема, российские армии на стойкое сопротивление натолкнулись только на территориях, населенных туркменскими племенами. Такого же мнения и С.Дж.Ллойд.
К сожалению, в западной историографии этот метод не прижился. Он оказался оттеснен поверхностным подходом к фактам и явлениям, их произвольной трактовкой в угоду замшелой традиции огульного охаивания всей российской восточной политики, в том числе и в Центральной Азии, в духе пресловутой «холодной войны». Взять, к примеру, уже упоминавшуюся книгу Ж.Челианда, в которой сплошь и рядом широкое понятие «Россия» подменяется на более узкое «русские», акцент делается не на раскрытии самой сути процесса постепенного продвижения России на юг, а завуалированной дискредитации ее политики путем манипулирования давно изношенными определениями. «После занятия земель, населенных казахами, после напряженных усилий, – разъясняет он, – русские в течение последующих двадцати лет захватили узбекские государства: Кокандское, Бухарское и Хивинское ханства пали в 1853 – 1873 годы. Самарканд был взят в 1858 году и крупный город Средней Азии – Ташкент в 1865 году. После покорения узбекских ханств, русские вторглись на туркменские земли, завоевание которых в начале 1880-х оказалось дорогостоящим. На фоне русско-британской и русско-китайской конкуренции, завоевание Центральной Азии было закончено с установлением контроля над Памиром (1895)». Если следовать логике автора, то получается, что как до утверждения России в Казахских степях, так и в течение последующих двадцати лет она только и занималась ведением войн и захватами сопредельных территорий, не более.
В уже упоминавшейся книге «Ислам в России» Ш.Т.Хантер и др. так же утверждается, что покорение к 1854 г. казахских родов, признание ими российской гегемонии позволили «России продолжить продвижение на юг, расширяя проникновение в крупные города Центральной Азии, среди которых находились и некоторые из самых важнейших центров ранней исламской цивилизации. После взятия Джулека и Янги-Кургана (1861), Токмака и Пишпека (1862), Чимкента и Ташкента (1865) Россия завоевала Заравшан и Самарканд, вынудила бухарского эмира признать статус российского протектората. Хиву постигла аналогичная судьба в 1873 году. С подавлением в регионе в 1884-1885 годы туркменского сопротивления покорение Центральной Азии Россией было завершено». Почти так же описывает продвижение России на юго-восток во второй половине XIX века и П.Рудик. «После того, как в 1853 году была взята кокандская крепость Ак-Мечеть, – пишет он, – в российские руки полностью перешли низовья Сырдарьи и границы продвинулись к Туркестану. В 1854 году под российский контроль попало южное побережье Озера Балхаш, где был основан город Верный (ныне Алматы). Плохо обученные и вооруженные войска центральноазиатских ханств и эмирата не смогли противостоять российской армии, обладавшей опытом ведения современной войны…
Военная часть колонизации, – продолжает Рудик, – заняла относительно короткое время, растянулась всего на 20 лет и завершилась в 1884 г. Между 1865 и 1868 годами произошли несколько решающих сражений: после осады Ташкента в 1865 году и взятия в 1868 году Самарканда эмир Бухары подчинился российскому превосходству, Хивинское ханство было завоевано в 1873 г., Кокандское ханство поло в 1876 г. Завоевание Россией Центральной Азии было закончено к 1884 году с покорением Мерва, плодородного оазиса и исторического доисламского города, расположенного вблизи границ Афганистана и Британской Индии». Упор авторов на хронологию не случаен. Он создает впечатление, будто у России существовал некий четко расписанный стратегический план проведения военных операций в Центральной Азии, рассчитанный на многие годы. Это означает, что она являлась агрессором и интервенционизм составлял суть ее восточной политики. Но такого плана на практике вовсе не существовало. Как остро иронизировал в свое время над «выдающимися победами» ретивых генералов на центральноазиатском театре военных действий русский историк М.А.Терентьев, «сверх программы первый взял… Туркестан, а второй – Чимкент». Так считают и некоторые современные авторы, глубже изучившие проблематику, четче познавшие ее объективную суть. Журналист Грэг Блюм, являющийся одним из авторов увлекательной книги «Центральная Азия: Казахстан, Таджикистан, Узбекистан, Киргизстан, Туркменистан» (Lonely Planet, 2007), например, указывает, что «До самого завершения завоевания правительство в Санкт-Петербурге ломало голову над каждым новым наступлением, а в это время ненасытные генералы сперва занимали в регионе ключевые города, а затем уже спрашивали на то его разрешения».
Наиболее обстоятельно российское продвижение в Центральную Азию показано в книге Г.М.Емельяновой. Ее точка зрения и аргументация заслуживают внимания. В отличие от большинства западных исследователей, которые, как правило, ограничиваются хронологизацией событий и скупыми комментариями к ним типа «завоевание», «захват» и т.п., она стремится раскрыть причинно-следственные связи, показать динамику процесса, растянувшегося не на одно десятилетие и оказавшего глобальное воздействие на ход и перспективы развития народов обширного конгломерата. Г.М.Емельянова соглашается с тем, что утверждение России в Казахских степях стало плацдармом для ее дальнейшего продвижения в глубь Центральной Азии. Однако оно не являлось определяющим фактором при принятии Санкт-Петербургом в начале 1860-х годов решения о проведении военной кампании. Это было обусловлено, подчеркивает автор, двумя причинами: во-первых, самой логикой «Большой Игры» между царской Россией и Великобританией» и, во-вторых – «экономическими изменениями в России, осуществлявшимися в соответствии с буржуазными реформами Александра II (1855-81)». Г.М.Емельянова далее разъясняет, что после поражения России в Крымской войне и под влиянием британских действий в Афганистане англо-русское соперничество приобрело новый оттенок. Россия оказалась вынуждена уйти из активной политики на Ближнем Востоке и Балканах, сосредоточиться на Центральной Азии. Что касается экономических причин для российской экспансии, то здесь доминировали интересы российской промышленности и торговли, искавших прямой доступ к рынкам Центральной Азии, так же как и Ирана, Афганистана, Индии и Китая, ибо существовавшие маршруты караванной торговли перестали удовлетворять растущие запросы из-за крайней ненадежности, значительности финансовых издержек и затрат времени на осуществление операций.
Г.М.Емельянова акцентирует внимание и на том, что военной кампании в Центральную Азию предшествовала интенсивная идеологическая пропагандистская работа, нацеленная на представление действий России как цивилизаторской миссии. Это означает, что она для сопредельных государств не была чем-то неожиданным или внезапным, свойственным обычной классической вооруженной агрессии. Любопытна и трактовка автором выбора направлений движения российских вооруженных сил. По ее мнению, Кокандское ханство в 1864 году для начала кампании частями генерала Черняева было выбрано потому, что оно рассматривалось военным руководством как более легкая цель по сравнению с двумя другими центральноазиатскими государствами, ослабленная регулярными вторжениями цинских войск и бухарской армии. Так считает и Х.Паймани. К тому же, Бухара еще в 1842 году распространила свой контроль на два крупнейших города ханства – Ташкент и Ходжент. В этих условиях некоторые прослойки правящих кругов Коканда, разобщенных и деморализованных, для борьбы друг против друга искали себе союзников на стороне. Поэтому «российские эмиссары, – отмечает Г.М.Емельянова, – заключили соглашение с представителями элиты Коканда, которая одобряла российское вторжение», рассматривая его как противовес неизбежному закабалению Цинским государством и экспансионизму Бухары. Это не исключало оказание сопротивления частью киргизских и туркменских племен, которые не могли противостоять подавляющей мощи российской армии и ее техническому превосходству. Вот почему, заключает Г.М.Емельянова, к началу 1865 года были взяты города Туркестан, Чимкент и Аулие-Ата, позволившее соединить Сибирское и Сырдарьинское укрепленные линии, установить контроль над значительной частью Кокандского ханства. В мае 1865 года российская армия заняла Ташкент, а спустя год – Ходжент. В 1867 году большая часть территории Кокандского ханства вошла в состав Туркестанского генерал-губернаторства Российской империи. Кокандский правитель Худаяр-хан официально признал себя российским сюзереном, что не спасло государство от развала. В 1876 году Кокандское ханство было упразднено, его территории переданы Ферганской области Туркестанского генерал-губернаторства.
Отношения России с Бухарским эмиратом складывались несколько иначе. Как пишет Г.М.Емельянова, в 1866 году Санкт-Петербург обратился к бухарскому эмиру Музаффару (1860-1885) с ультиматумом, потребовав немедленной капитуляции и признания Бухары российским протекторатом. Однако он был отклонен, что послужило поводом для начала активных военных действий. В мае 1868 года российская армия численностью в 3,5 тыс. солдат под командованием генерал-губернатора Туркестанского края генерал-адъютанта фон Кауфмана взяла Самарканд и, форсировав реку Заравшан, вышла к Катта-Кургану. В мае 1868 года российские части разгромили бухарскую армию и эмир Музаффар был вынужден согласиться на признание Бухары российским протекторатом. В соответствии с договором «О Дружбе», заключенным между Санкт-Петербургом и Бухарой, последняя обязывалась выплатить 500 тыс. руб. военной контрибуции, наделить привилегиями на территории эмирата российских торговцев. Немалая часть территории эмирата, включая города Ходжент, Ура-Тюбе, Джизак и Катта-Курган, перешла в новообразованный Заравшанский округ Туркестанского генерал-губернаторства. В 1873 г. Санкт-Петербург заключил еще одно, по выражению Г.М.Емельяновой, «унизительное» для эмира Бухары соглашение, обязывавшее его принять вмешательство Санкт-Петербурга во внутренние дела эмирата, признавать российского дипломатического представителя как главного посредника между Бухарой и Туркестанским генерал-губернаторством, не препятствовать размещению на ее территории многотысячного российского воинского контингента. В 1885 году функции дипломатического представителя были возложены на Российское политическое агентство, находившееся в городе Новая Бухара (Каган). Оно наблюдало за соблюдением российских коммерческих интересов, аграрной эмиграцией и хлопковым производством на территории эмирата.
Подчинение Хивинского ханства, защищенного бесплодными пустынями, продолжает Г.М.Емельянова, для стратегов Санкт-Петербурга оказалось особенно трудным. В 1839 году завершился полным провалом поход, который был предпринят генерал-губернатором Оренбурга В.А.Перовским. Спустя более чем тридцать лет, генерал-адъютант Константин фон Кауфман разработа
