Фрагмент готовящейся к печати в издательстве «Яуза» книги М.Г.Делягина «Реванш! Из России отчаявшейся будет Россия благословенная».
Силовая олигархия эпохи Путина, сменившая коммерческую олигархию времен Ельцина, — «бригада», пришедшая на смену «семье» и частью поглотившая, а частью вытеснившая ее из власти, — целиком и полностью вызрела в недрах ельцинской системы.
Отрицая практику 90-х годов по форме и на уровне официальной пропаганды, на деле и силовые олигархи, и сам путинский режим явились вполне гармоничным продолжением и развитием ельцинизма — его воплощением в жизнь, своего рода реинкарнацией в качественно новых, значительно более благоприятных условиях, характеризующихся прежде всего значительным притоком в страну «нефтедолларов».
Генезис силовой олигархии представляется довольно простым.
В 90-е годы бизнесмены, вплоть до коммерческих олигархов, остро нуждались в силовом обеспечении своих операций — от личной защиты до силовых подразделений для нападений на конкурентов или жертв. Наиболее значимые капиталы в то время создавались без непосредственного применения силы, за счет захвата и перепродажи государственной собственности или перераспределения в свою пользу тех или иных финансовых потоков государства, но общий чудовищный уровень преступности и тотальное беззаконие создавали необходимость в собственных силовых подразделениях.
Бизнесмены соревновались друг с другом в переманивании к себе на работу отставников и действующих сотрудников «органов», но вскоре стало очевидно, что основным капиталом большинства представителей силовых структур является их принадлежность к этим структурам сама по себе. Действительно: переход этих представителей на официальную работу в коммерческие организации резко сокращал их реальные возможности, так как они теряли способность непосредственного использования государственных полномочий в целях своих новых, коммерческих хозяев.
Поэтому основную часть громких примеров перехода высокопоставленных сотрудников силовых структур на работу в коммерческие организации дали сотрудники этих структур, не принявшие распада Советского Союза и, соответственно, новых российских властей во главе с Ельциным.
По сути дела, они в массе своей сначала ушли с госслужбы и лишь потом «были подобраны» коммерсантами. Сотрудники силовых структур, не расходившиеся с «демшизой» во взглядах или хотя бы молча терпевшие ее, остались на службе и во многом благодаря этому сделали в 90-е годы отличные карьеры (классический пример — Литвиненко). При этом значительная их часть, оставаясь на госслужбе, в реальности работала на конкретные коммерческие группы, получая за это не только солидное материальное вознаграждение, но и огромную поддержку в ускоренном продвижении по службе.
Первой задачей, решенной этой социальной группой в масштабах всей страны, стала «зачистка» «дикой» оргпреступности, которая, с одной стороны, не была связана с коммерческой олигархией, а с другой — создавала для нее реальную опасность.
Да, безусловно, безудержная уличная преступность была ограничена самими лидерами оргпреступности, пекущимися о физической безопасности своего собственного окружения и относительной нормализации экономической жизни, а «крутые отморозки» во многом перестреляли друг друга (что ярко показано в гротескном, но принципиально верном фильме «Жмурки»).
Однако резко ограничены были возможности и самой оргпреступности. После складывания коммерческой олигархии в ходе подготовки и проведения залоговых аукционов она и в политике, и в экономике была оттеснена на второй план, уступив лидерство и влияние коммерческой олигархии и перестав представлять для нее сколь-нибудь серьезную опасность. Основным инструментом коммерческой олигархии, обеспечившим эту победу, были целые группы сотрудников российских силовых структур, обслуживающие ее интересы.
Благодаря данной победе (хотя и позиционной) над оргпреступностью эти группы, воодушевленные и существенно повысившие свой материальный уровень и служебный статус, начали сознавать и реализовывать свои собственные интересы, отличные от интересов коммерческой олигархии.
Это породило, грубо говоря, «поход чекистов к собственности» — установления контроля за теми или иными предприятиями, в то время еще в основном среднего бизнеса, в интересах самих сотрудников спецслужб и их групп, а не в интересах коммерческих олигархов или бизнесменов более низкого уровня.
Это изменение носит качественный характер, так как группировки, сложившиеся в рамках силовых структур, именно на этом этапе начали создавать себе свою собственную финансово-экономическую базу, не зависящую от превратностей судьбы и милости тех или иных сторонних фигур.
Они сделали решающий, ключевой шаг не просто к коммерческой, но, что значительно более важно, политической самостоятельности.
По данным исследований, проведенных специально для определения даты этого шага, в массовом порядке он был сделан в середине 1998 года.
Поразительное совпадение с назначением будущего президента Путина директором ФСБ (июль 1998 года), разумеется, ни в коем случае нельзя трактовать вульгарно и прямолинейно — как простое проявление «роли личности в истории»: мол, пришел Путин, и научил чекистов «крышевать» бизнес не только для других, но и для себя.
Такой подход представляется неверным не только в силу своего циничного упрощенчества, но и потому, что не соответствует имеющимся данным.
Прежде всего, массовый контроль за бизнесом в своих интересах, а не в интересах третьих групп примерно в середине 1998 года начали, как можно понять, устанавливать представители далеко не только ФСБ, но и других силовых структур, которыми не руководил будущий самодержец. Более того: в этих структурах в тот момент даже не происходило смены руководства, что лишний раз подчеркивает глубинный, естественный характер описываемой трансформации.
Не стоит забывать и того, что приход Путина в ФСБ сопровождался, насколько можно судить, перетряской всей системы управления.
Дефолт и его катастрофические последствия отвлекли внимание российского общества от этого, однако понятно, что усилия нового директора были направлены на реструктуризацию доставшейся ему грозной службы, в том числе ради укрепления своих власти и авторитета. Вопросы же характера взаимодействия тех или иных внутренних группировок с бизнесом если и рассматривались им, то оставались на периферии сознания.
Таким образом, Путин, скорее всего, не был дирижером пробуждения в силовиках группового самосознания и их перехода с позиций персонала, обслуживающего коммерческую олигархию, на позиции самостоятельного субъекта политического процесса, обладающего собственными не только административными, но и финансовыми ресурсами выживания и развития. Однако он, как это видится в настоящее время, в силу момента назначения и особенностей личности стал, по всей вероятности, — так как прямой достоверной информации об этом по понятным причинам нет и, скорее всего, не будет, — не только наиболее высокопоставленным, но и наиболее адаптивным и быстро развивающимся выразителем этой тенденции.
Говоря коротко, не он ее создал, но, похоже, он ее «оседлал» и возглавил.
Это произошло исключительно своевременно, ибо катастрофа дефолта (а она, не будем забывать этого, носила не только экономический и политический, но и мировоззренческий характер, развенчав пустоту, ложь и злонамеренность либерального фундаментализма в глазах прежде всего его наиболее искренних последователей) кардинально изменила характер формирования крупных и крупнейших капиталов.
Созданная либеральными реформаторами и действовавшая на протяжении почти всех 90-х годов модель обогащения была (за исключением ряда ценных и изощренных творческих находок, еще ожидающих своих следователей) в своей основе весьма примитивной и сводилась к грабежу государства. Когда после проведения залоговых аукционов наиболее «сладкие» (разумеется, в тогдашнем восприятии) куски собственности были оторваны от государства, пришло время прямого изъятия денег. Механизмы этого изъятия были разнообразны; так, по неведомым причинам схема с ГКО полностью вытеснила из описаний схемы «коммерческого кредитования бюджетополучателей», обходившиеся последним иногда в 30% бюджетных средств, а также введение «параллельных денег» в виде казначейских обязательств и налоговых освобождений. Тем не менее, концентрация коммерческой инициативы крупнейших субъектов бизнеса и политики — коммерческой олигархии — на федеральном бюджете привели к тому, что, в конце концов, с известной долей упрощения может быть охарактеризовать словами «бюджет государства был украден почти весь».
Не платить военным и пенсионерам было политически не сложно, но отсутствие денег для уплаты внешним кредиторам, особенно в ситуации внешнего по сути дела управления российской экономической политикой, создавало качественно новые проблемы.
В результате был объявлен дефолт, который в силу выдающихся по качеству и добросовестности действий органов «государственного» «управления» перерос в катастрофическую девальвацию рубля и дезорганизацию сначала денежного обращения, а затем и всей экономики и без того изможденной либеральным насилием страны.
И, когда она ценой титанических усилий и страшных жертв, в основном до сих пор не только не известных, но и не опознанных, отползла от края пропасти, в которую ее едва не затянули либеральные фундаменталисты и коммерческие олигархи, она столкнулась с кардинальной переменой экономической ситуации.
Позитивный эффект девальвации и, главное, оздоровляющая политика нового, добросовестного руководства правительства и Банка России (среди которого следует выделить Примакова, Маслюкова, Геращенко, Задорнова и Парамонову) начали уверенное восстановление экономики. Изменился характер создания крупных капиталов: с одной стороны, воровать у государства в привычных масштабах было уже физически нечего, с другой — девальвация и ряд простейших шагов правительства создали благоприятные условия для восстановления производств. Волна импортозамещения превратила российские заводы, еще за несколько месяцев до этого дышавшие на ладан (стоит вспомнить о тяжелом финансовом положении, например, «Балтики», хотя сейчас это звучит просто неправдоподобно), в крайне привлекательные центры генерирования прибыли.
В результате впервые за все время с начала либеральных преобразований вновь стало выгодно производить, и экономическая активность решительно переместилась в регионы.
Главным способом зарабатывания больших денег стало уже не ограбление государства и функционирующих предприятий, но установление контроля за наиболее крупными и перспективными предприятиями с расширением их производства. Крупный бизнес рванулся в регионы — и именно в ходе этого рывка были созданы некоторые из нынешних крупнейших корпораций России.
Понятно, что о законности совершаемых действий в условиях жесткой схватки всех со всеми за привлекательные активы думали если и не совсем в последнюю, то, во всяком случае, далеко не в первую очередь. Но вот юридическое оформление новых приобретений и их формальное соответствие действующему законодательству было, в отличие от предыдущего этапа, исключительно важной задачей. Это обуславливалось самим характером новых ключевых активов: производство, в отличие от спекулятивных операций, по своей природе долгосрочно и потому требует хотя бы формальной юридической защищенности. Поэтому роль государства на новом, производительном этапе была значительно более высокой, чем на предшествующем спекулятивном этапе либеральных реформ: захват собственности должен был быть признан и одобрен государством.
Новая форма ведения бизнеса качественно повысила роль силовых структур. С одной стороны, захват, перехват и вырывание из рук производящих активов, все эти «войны за собственность» осуществлялся при помощи не только прямого насилия, но прежде всего с использованием государственных инструментов, включая широкое возбуждение уголовных дел. Это превращало указанные структуры в ключевого, критически важного участника процесса, без которого он просто не мог развиваться.
С другой стороны, именно представители силовых структур обладали наибольшей возможностью узаконивания тех или иных приобретений, сделанных представителями коммерческой олигархии в это бурное время самыми разными методами, вплоть до прямого давления на по-прежнему бесправные по сути дела суды.
Не вызывает сомнения, что активизация передела собственности открыла широкие возможности перед представителями не только коммерческой олигархии, но и нарождавшейся в недрах силовых структур качественно нового социального явления, — олигархии силовой.
В результате этих процессов роль силовых структур в экономике резко выросла, и представители сформировавшихся в их рамках групп, осознавших свои корпоративные интересы, стали задумываться о конвертации своих возросших возможностей в политическую и административную власть, по-прежнему являющуюся в нашей стране непосредственным источником и единственно возможной гарантией собственности.
Как мы помним, Путин был выдвинут в президенты представителями отнюдь не этих групп: они были еще относительно слабы и раздроблены. Но он вновь стал выразителем этого процесса и, нуждаясь в социальной и административной базе для освобождения от контроля со стороны представителей «семьи» и коммерческой олигархии, возглавил и катализировал процесс формирования силовой олигархии и роста ее группового самосознания.
Процесс этот, как и в целом изменения социальной структуры российского общества последних двух десятилетий, происходил с исключительной по историческим меркам быстротой.
Уже в 2001 году руководитель одного из региональных Управлений внутренних дел в простоте душевной публично, на совещании с весьма широким составом участников сформулировал задачу своих подчиненных в следующей форме: «Мы должны победить организованную преступность для того, чтобы взять на себя выполнение ее функций».
МВД никогда не было носителем передовой для силовых структур идеологии; насколько можно понять, она вырабатывалась — разумеется, преимущественно стихийно — в ФСБ и некоторых других структурах и затем растекалась по остальным ведомствам, лишь частично, с большими искажениями и запозданием транслируясь средствами массовой информации. Поэтому подобное высказывание руководителя региональной милиции свидетельствовало не только о полном созревании к тому времени этой идеи, но и том, что она была выработана задолго до ее случайного оглашения.
Принципиально важно, что о восстановлении законности по-прежнему произносились лишь дежурные заклинания; речь шла о перехвате действительно общественно значимых функций, на низовом уровне в то время выполнявшихся преимущественно оргпреступностью: о регулировании экономического оборота и в целом общественно значимых действий личностей и компаний.
По сути дела, это одна из важнейших функций государства. Оргпреступность не смогла стать государством отнюдь не потому, что не была способна осознать и поставить перед собой подобную задачу — существовали же, в конце концов, разнообразные государства пиратов. Проблема была в образе действия: оргпреступность выполняла функции государства по регулированию общественной жизни не в интересах самого регулируемого ею общества в целом или каких-то его значимых элементов, но исключительно в собственных корыстных целях, понимаемых к тому же весьма узко.
Силовые олигархи вырвали эту функцию из рук преступных сообществ, — но также в эгоистических групповых, а не общественных целях. В результате они, по-видимому, победили оргпреступность не для того, чтобы нормализовать развитие общества, а лишь чтобы самим занять ее место и, по сути дела, стать ею.
И, надо отдать должное, в целом им это, насколько можно понять в настоящее время, вполне удалось.
До завоевания силовой олигархией политической власти расширение контроля ее представителей за бизнесом касалось лишь компаний максимум третьего-четвертого эшелона и шло «в тени» основного процесса — реструктуризации коммерческой олигархии. Ее представители, не сумевшие вовремя переориентироваться со старой, спекулятивной модели развития на требования новой, «производящей» экономики, беспощадно вытеснялись «молодыми волками».
Однако после концентрации представителями силовой олигархии политической власти и быстрого одержания при помощи формирования «вертикали власти» (в ходе создания федеральных округов и института полномочных представителей президента в этих округах) принципиальной политической победы над губернаторами, бывшими общими противниками коммерческой и силовой олигархий, вполне логично возник вопрос «кто кого» — классический вопрос о власти.
Коммерческая олигархия, привыкшая рассматривать силовиков как обслуживающий персонал, в массе своей не успела осознать их укрепления до степени возникновения этого вопроса. Но главной причиной ее поражения была удаленность от рычагов госуправления и, главное, осуществления легитимизированного насилия от имени государства, монополия на использования которых по институциональным причинам принадлежала силовой олигархии. Сыграла свою роль и раздробленность: привыкнув жестко конкурировать друг с другом за объекты собственности и за доступ к политической власти, коммерческие олигархи с удовольствием помогали силовым олигархам «мочить» своих конкурентов даже тогда, когда было уже ясно, что вопрос стоит не о коммерческих разборках, а о политическом господстве.
Грубо говоря, групповое сознание коммерческой олигархии было разрушено в ходе дефолта и последующего «броска в регионы» — как раз тогда, когда окончательно сложилось и окрепло групповое сознание противостоящей им группировки силовых олигархов.
В результате, сконцентрировав в руках политическую власть, силовые олигархи быстро и последовательно взяли под контроль и коммерческую олигархию эпохи Ельцина, превратив ее членов в простые вывески на формально принадлежащих им компаниях.
Окончательно зафиксировало «новый порядок» дело «ЮКОСа», показавшее, что неподчинение аппетитам силовой олигархии (не говоря уже о попытках ограничить ее коррумпированность и участвовать в политике без ее прямой санкции) отныне представляет собой тягчайшее государственное преступление и будет караться беспощадно.
Понятно, что после установления и углубления контроля силовой олигархии за ключевой частью экономики России неизбежен новый передел, связанный уже с конкуренцией различных групп внутри нее самой. Ведь коррупционные аппетиты могут только расти (особенно по мере приближения пугающего своей неизвестностью, но неизбежного переоформления власти весной 2008 года), а возможности субъектов экономики удовлетворять их не просто ограничены, но и постепенно сокращаются. Последнее происходит как в силу общей деградации хозяйства, подавляемого коррупционным давлением даже в условиях высоких мировых цен на нефть, так и в силу расширения присутствия иностранного капитала, частичного способного противостоять коррупционному давлению при помощи опоры на возможности своих государств.
По иронии судьбы появление признаков предстоящего передела (в виде обострения «чекистских войн» выше обычного — в ходе публичной полемики представителей различных групп силовой олигархии в связи с «делом генерала Бульбова») почти совпало по времени с окончательным завершением процедуры банкротства «ЮКОСа».
Вероятно, президент подогревает соперничество враждующих группировок в своем окружении не только из-за беспомощности перед «проблемой-2008», но и осознанно, для решения вполне прагматичной задачи, — обновления своего окружения.
Чтобы выполнивших свою функцию и полностью выработавших потенциал, но все еще имеющих влияние и связи членов силовой олигархии было наиболее удобно «выбросить из колоды», они должны сначала скомпрометировать себя. А никакого более удобного механизма такой компрометации, чем внутренняя склока с «вынесением сора из избы», просто не существует.
***
Перед рассмотрением принципиальных отличий силовой и коммерческой олигархии нужно прежде всего зафиксировать их общность: и те, и другие являются олигархами, то есть бизнесменами, использующими контроль за госвластью как инструмент получения критически значимой части прибыли.
Если коммерческие олигархи контролировали госаппарат «снаружи», ориентируясь на гражданские ведомства (так как именно они управляли наиболее значимыми для этих олигархов ресурсами государства — имуществом и деньгами), то силовые олигархи контролируют государство в основном «изнутри», занимая те или иные государственные посты. При этом они нацелены не на гражданские, а на силовые ведомства, так как именно они распоряжаются ресурсом, наиболее ценным и важным для этого сорта олигархов, — правом на применение насилия от имени государства.
При этом силовые олигархи все равно остаются олигархами, то есть действуют в первую очередь в интересах не общественного блага, пусть даже и понимаемого превратно, но собственного, как материального, так и символического потребления.
Для них характерен высокий уровень насилия (так как оно является основным образом их действия), формально осуществляемого далеко не всегда от имени государства, в сочетании с исключительно низким порогом его мотивации; в ряде случаев мы сталкиваемся с их стороны классическим «немотивированным насилием», характерным, например, для деклассированных обитателей трущоб современной Америки.
Страх, порождаемый силовой олигархией просто в силу ее образа действия, разрушает общество, экономику и саму государственность ничуть не меньше, чем воровство коммерческой олигархии, — особенно с учетом того, что они отнюдь не брезгуют и прямым воровством.
Эффективность же госуправления при их доминировании точно так же, как при доминировании коммерческой олигархии, и точно по тем же самым ключевым причинам остается не более чем дешевой пропагандистской речевкой.
