Сергей Переслегин позиционирует свою геополитическую книгу (Самоучитель игры на мировой шахматной доске. — М.: «АСТ»; СПб.: «Terra Fantastica», 2005. — 619, [5] с.) как итог работы в качестве ведущего редактора серии «Военно-историческая библиотека» в издательстве «Terra Fantastica» и аналитика портала www.future-designing.ru исследовательской группы «Конструирование будущего» (с. 9). Можно сказать, что его монография посвящена самым разнообразным аспектам геополитической проблематики; она состоит из двух частей, разбитых на девять глав, и снабжена приличным библиографическим списком.
В первой части в основном излагаются различные теоретические положения, в том числе авторское определение геополитики как «теории позиционной игры на мировой шахматной доске» (с. 17). Нельзя не отметить краткости и своеобразной емкости данной формулировки. В разделе «Океаны и материки» Переслегин предлагает свой «геополитический чертеж земного шара», выделяя американский суперконтинент, Азиатско-Тихоокеанский регион (АТР), индийский, европейский и русский субконтиненты, Афразию, а также Австралазию, Еврамерику и геополитические «пустоши», или «пустыни», к которым он, в частности, относит Сибирь к востоку от Оби и Енисея до Тихого океана. Кроме того, по утверждению автора, в наши дни формируется в качестве геополитической общности «Центрально-азиатский субконтинент, включающий район Памира, территорию Афганистана и так называемые “прикаспийские страны”». Однако на геополитической карте мира (карта 1, с.20–21) эта область включена в пределы «Афразийского геополитического континента», в то время как Сомали, страну, которая, по мнению Переслегина, относится к Афразии (с.26), границы данной геополитической структуры обходят.
Есть и множество других, более существенных пунктов, в которых карта Переслегина не «стыкуется» с текстом его же книги. Так, Вьетнам, Таиланд и Филиппинские острова, которые включены в зону влияния АТР, на карте в пределы «Азиатско-Тихоокеанского субконтинента» не входят, тогда как Алеутские острова и Аляска, отнесенные Переслегиным к той же зоне, вписаны им в ее картографические границы. Между тем, и в этнокультурном, и в историческом, и в географическом отношениях Вьетнам, Филиппины и Таиланд имеют несравненно больше оснований быть причисленными к АТР. Кроме того, на карте выделен «Австралийский геополитический континент», тогда как в текстовом регистре сказано лишь о том, что северное побережье Австралии относится к Австралазии (что карта не отражает), и что «геополитические границы охраняются значительно лучше, нежели государственные» (с. 23). Но где, в отличие от государственных, эти границы проходят, автору книги ясно далеко не всегда, например, в вопросах о естественной восточной границе Руси, то есть Русского субконтинента (с.26), и о том, «следует ли понимать Ирландию как часть Европы, или же она должна — вместе с Фарерскими островами и Исландией — быть отнесена к Еврамерике?» (с.24–25). Но если не совсем понятно, где именно лежат эти самые «геополитические границы», то как они могут охраняться «значительно лучше» государственных?
Интересно, что на карте американский суперконтинент, Афразия и индийский субконтинент превращаются в «геополитические континенты», русский и европейский субконтиненты, АТР — в «геополитические субконтиненты». Никаких определений этим разнокалиберным, но взаимообращающимся понятиям Переслегин, увы, не дает, а только пишет о том, что «границы субконтинентов» смещают «глобальные климатические факторы» (с. 27). Правда, к данному вопросу он возвращается в главе о цивилизациях. Создатель книги считает, что «геополитические континенты» перемещаются, подобно континентам геологическим, и вводит еще одно понятие — «этнокультурные плиты», которые суть «представление цивилизации в пространстве этнических групп». При этом, постулирует Переслегин, одна цивилизация может иметь несколько «представлений», отвечающих разным культурам, но несколько цивилизаций не могут образовывать одного «представления». «Этнокультурные плиты», подобно «геополитическим континентам», могут перемещаться по земному шару, меняться в размерах, поглощаться «геополитическими пустошами» (территориями, не имеющими собственной проявленной идентичности), ассимилироваться плитами с более яркой идентичностью, рождаться, и, наконец, дробиться. Описанные им законы Переслегин считает фундаментом глобальной этнотектоники, современной формы геополитики (с. 136–138).
Но если геополитические процессы выражаются динамикой этнокультурных плит, то зачем тогда вводить понятия «геополитические континенты», «субконтиненты» и «сверхконтиненты»? Какую роль эти, выделенные автором монографии структуры играют в геополитике? И если основой выступают этнокультурные плиты, то какую функцию выполняют цивилизации? Пользуется Переслегин и понятием «геоэкономические континенты», но, по обыкновению, не говорит о нем ничего и не раскрывает связи «геоэкономических континентов» с суб-, супер- и просто континентами, геополитическими и со становящимися «геополитическими» этнокультурными плитами (с.416, прим.). Поэтому складывается более чем обоснованное впечатление, что автор не продумал до конца эти вопросы, не выработал четкой и последовательной теоретической модели (и вряд ли вообще ставил перед собой такую цель), а занимается ненужным, запутывающим суть дела «умножением сущностей».
В целом, используемые автором книги термины не вполне внятны и достаточно произвольны, так же как их употребление и соотношение друг с другом стоящих за ними смыслов, в связи с чем возникает желание применить по отношению к ним не потерявшую своей остроты «бритву Оккама». Если глобальное геополитическое пространство рассматривается как результат взаимодействия этнокультурных плит, а в качестве его естественных трендов выступают законы их движения и их «мгновенные вектора», то следует убрать совершенно нефункциональную, чисто декоративную номенклатуру «геополитических континентов», «субконтинентов» и «сверхконтинентов» <…>.
***
<…> Во второй главе автор монографии рассматривает законы геополитики, которые сводит в весьма интересную и во многих отношениях продуктивную «теорию связности». Ее основой выступает «транспортная теорема», устанавливающая отношения между размерами страны и характерной (то есть «среднестатистической») скоростью перемещения внутри нее информации. Анализирует Переслегин и экономический механизм «транспортной теоремы», приходя, на наш взгляд, к вполне объективному выводу: сохранение единства полицентрического государства возможно тогда и только тогда, когда «развитие общеимперской инфраструктуры опережает экономическое (в том числе, добавим от себя, инфраструктурное. — С.Х.) развитие регионов». Этот вывод особенно важен для современной России, поскольку сейчас, в связи с «устойчивым ростом производства», геополитическая угроза целостности страны, иначе говоря, отделения Дальнего Востока с последующим расколом России по линии Урал — Волга, «вновь становится актуальной» (с. 56). Далее автор отмечает, что Волго-Уральский регион играет первостепенную роль в обеспечении целостности русского субконтинента (с. 131). Со всеми этими суждениями (если не считать довольно сомнительной «устойчивости» роста производства) трудно не согласиться. Кроме того, как пишет Переслегин, «транспортная теорема» указывает на основную проблему «проекта “Глобализация”» — его инфраструктурную необеспеченность.
Далее, применяя ту же «теорему», автор рисует картину распада Римской империи, подчеркивая, что потеря отдаленных провинций отнюдь не консолидировала Империю. Напротив, связность ее снижалась и центробежные процессы, раз начавшись, нарастали (с. 57). По мнению Переслегина, рассмотренный им механизм распада работал и в случаях Британской, Французской и Российско-советской империй. Этого отрицать нельзя, но (очевидно, и сам автор книги с этим согласится) одним только действием «транспортной теоремы» набор причин распада государственных образований, в частности, империй, не исчерпывается. Так, например, с точки зрения «транспортной теоремы», непонятно, почему Россия примерно с середины XVII до конца ХIХ вв. владела всей Сибирью до Тихого океана, казалось бы, не имея достаточной инфраструктуры для ее удержания, а после ее появления (с завершением строительства Транссиба) области Зауралья от Центральной России все-таки отделились. А затем, пережив период более-менее автономного «плавания» (1917–1922 гг.), опять вернулись в состав единого государства — вместе с Приморьем и Северным Сахалином (1925 г.). Территориями, которые действием одной лишь «транспортной теоремы» должны были бы остаться под японским контролем.
Размышляя о проблеме «геополитической связности», Переслегин пишет об областях, которые лишь уменьшают связность территории тех или иных государств, заставляя власти прикладывать огромные и бесполезные усилия для того, чтобы включить их «в общий экономический оборот». По мнению автора, в большинстве случаев «выгодно избавляться от таких геополитических “черных дыр”», но не обязательно делать это бесплатно и быстро. Вполне закономерен в этом отношении интерес Переслегина к проблеме Калининградской области, имеющей отрицательную связность с основной территорией России. Он полагает, что данный регион не может быть удержан нашей страной (по крайней мере, добавим, в ее современном виде), однако удерживать его дóлжно: данный «геокультурный ресурс» сыграет позитивную роль тогда, когда Россия преодолеет нынешний «кризис смыслов» (с. 62–64). Думается, здесь Переслегин прав. Пока стране «есть, чем платить», она должна удерживать Калининградскую область до тех пор, пока вопрос о ее будущем не разрешится благоприятным для России образом: не так, как это произошло в Восточной Европе на рубеже 1980–1990-х годов — простой и практически ничем не скомпенсированной сдачей позиций. На наш взгляд, при некоторых обстоятельствах Калининградская область может сыграть роль, аналогичную той, которую в годы «холодной войны» играл Западный Берлин.
Весьма интересно замечание Переслегина о том, что отрицательной в отношении основной территории уже США может стать связность Аляски, и что в геополитическом отношении этот удаленный штат представляет собой «ахиллесову пяту» Американской империи (с. 64).
Далее автор монографии приходит, как мы считаем, к вполне логичному выводу: наша страна никогда не имела экономических или географических предпосылок для перехода к «океанической стратегии» (то есть к установлению господства в Мировом океане), однако определенное давление на мировые торговые пути Россия «оказывала, оказывает и должна оказывать в будущем». Она не может (думается, и не должна) ставить перед собой задачи борьбы за атлантические коммуникации, но ей следует контролировать торговлю по Каспию и в системе транспортных коридоров «Север — Юг». Задача номер два для России в области морской силы, считает Переслегин, — конкурентная борьба на дальневосточных коммуникациях. Кроме того, она должна сосредоточиться на полярных морях, образующих Северный морской путь. Очевидно, что все это, во-первых, должно помочь (если еще возможно) сохранить в составе страны Дальний Восток, а, во-вторых, — повысить ее транспортную связность.
Говоря о «пятом океане», автор книги приходит к крайне важному выводу: для России, особенно для ее северо-востока, гражданская авиация — это не столько транспортная система, сколько «инструмент национальной безопасности» (с. 68).
* * *
В параграфе «Связность в виртуальном пространстве» Переслегин замечает, что в условиях, когда произошло отделение британской и американской идентичности от английского языка, а русский представляет собой «язык идентичности», то есть определяет принадлежность к соответствующей культуре (в этих пунктах с автором никак нельзя согласиться полностью), использование концепции «русского двуязычия» (владения русским и любым из мировых языков коммуникации) «даст России преимущество в борьбе за пространство смыслов». Оно может быть реализовано в форме «создания виртуального надгосударственного объекта, объединяющего людей, говорящих на русском языке». Этому проекту, который, согласно автору монографии, позволит соединить «геополитические потенциалы российской метрополии и русской диаспоры», дается наименование «Русский мiр».
Переслегин высказывает весьма интересную и, вероятно, справедливую мысль о том, что в новых условиях, когда выход человечества за пределы индустриальной фазы цивилизации приведет к резкому перемешиванию этносов, «семантическая связность станет важнейшим моментом общей территориальной связности, государство перестанет быть национальным и превратится в территориальное» (с. 80), — что и происходит в настоящее время.
Однако местами автора книги, что называется, «заносит». Так, он пишет о том, что Ф. Рузвельт стремился избавить человечество от … «векового противостояния американского и советского образа жизни» (с. 85, прим. 3). К моменту смерти этого американского президента «советский образ жизни» не просуществовал и трех десятилетий, а в истории ему вообще было отпущено менее 80 лет. Уже поэтому о его «вековом противостоянии» «американскому образу жизни» можно говорить лишь условно, договорившись понимать под «веком» время существования советского государства (1917–1991 гг.) и учитывая, что противостояние соответствующих «образов жизни» оформилось лишь после 1945 г., то есть после смерти Рузвельта.
Переслегин дает весьма реалистичный и впечатляющий прогноз геополитической динамики, предполагая раскол европейской плиты на западную и восточную части, проникновение афразийской (исламской) идентичности во Францию (книга появилась более чем за полгода до событий в Париже осенью 2005 г. — прим. авт.) и на Балканы, а также потерю европейской цивилизацией израильского плацдарма (с. 147–150). Когда автор говорит о европейской этнокультурной плите, он в одном из абзацев «переходит» на европейский «субконтинент», который далее выступает уже как «континент»; затем Переслегин вновь пишет о «плите», структуру которой усложняют внутренние моря, в том числе Каспийское и Азовское, и несколько крупных рек, в частности, Волга (с.152). Однако на картах 3 и 4 Каспий, Азовское море и Волга отнесены к пространству не европейской, а русской плиты. Столь «вольное» обращение Переслегина с вводимой им же терминологией и определением границ геополитических субъектов (объектов) так и хочется назвать «интеллектуальным наперсточничеством».
Заслуживают отдельного внимания представления создателя монографии о Европейском союзе. Он полагает, что ЕС может эффективно существовать, только поддерживая свою экспансию, то есть расширяя границы; когда же его рост прекратится, «начнут проявляться имманентные недостатки европейского интеграционного механизма» (с. 156). Фактически это происходит уже сейчас: европейская плита раскалывается, таким образом, ЕС «попадает в классический сюжет любой многонациональной империи: такая империя начинает распадаться прежде, чем завершается ее создание». Одну из своих самых интересных «примерных партий» — «партию № 8» — Переслегин посвящает сценарию распада единой Европы (с.164–171).
Он прогнозирует приход к власти в США администрации «демократов», резкое сокращение военно-политического и экономического присутствия американцев в Старом свете (в том числе в Азии), их временный возврат к «доктрине Монро». Предрекает Переслегин и распад Украины в ближайшие 20–25 лет (с. 179). Такого рода прогнозы кажутся более чем вероятными.
Белоруссия, которую Переслегин предлагает использовать как «вынесенную (за пределы России. — С.Х.) площадку» социальных (постиндустриальных) производств, по его мнению, должна приобрести статус страны-испытателя социальных технологий. В частности, «на стране, которую не жалко», он предлагает испытать грефовскую реформу среднего образования (с. 193). Очевидно, что создателю монографии Белоруссию и в самом деле нисколько не жалко. Думается, Переслегин знает ее лишь абстрактно. Пожалеть единственного в мире подлинного союзника России все-таки стоило бы.
Крайне интересен авторский анализ стратегического положения Пакистана после его присоединения к антитеррористической операции США в Афганистане («примерная партия № 12»). Переслегин предлагает «за Пакистан» инициативу в создании «Союза Индийского океана» с… Индией, который будет выгоден обеим странам, а также Ирану и России, и который может быть направлен на вытеснение из бассейна Индийского океана саудовских магнатов (с.253–254). На наш взгляд, осуществление данной комбинации способно привести к формированию нового «центра силы» мирового значения, «государства-цивилизации» Южной Азии с входящими в его состав лимитрофами (межцивилизационными «территориями-проливами»), необходимыми для любого «государства-цивилизации» в качестве «пояса безопасности». Думается, однако, что реальные шаги к объединению Южной Азии, ключом к которой явится интеграция двух важнейших составных частей бывшей Британской Индии, встретят решительное (и в данном случае единодушное) противодействие со стороны Америки и Китая. Последние попытаются подтолкнуть Пакистан и Индию к междоусобной войне, тем более что Пакистан, являясь стратегическим союзником Китая и, в еще большей степени, США, в той или иной мере (например, в военно-технической области) зависим от этих стран.
Не вполне понятно композиционное решение автора открыть вторую часть книги продолжением той же главы 6, которая заканчивает часть первую. Отнюдь не всегда удачен язык монографии, порой перегруженный кальками с других языков, что придает тексту характер научной абракадабры, как в случае, когда Переслегин предлагает «аппроксимировать статистическое распределение гауссианой» (с.306). Много у него и требующей разъяснения специфической терминологии, далеко не всегда известной и понятной читателю (см., например, с. 327, прим. 2).
Большое место автор книги уделяет альтернативной истории (главным образом, все в тех же «примерных партиях»), и далеко не всегда улавливаешь момент, в котором версия состоявшаяся, «реальная», превращается в воображаемую, «альтернативную». Это не случайно, как не случайно и то, что внимание Переслегина в этом плане более всего привлекает «Третий рейх», осуществлявший свою, по терминологии создателя монографии, «стратегию чуда», основанную на так называемых «проколах сути» (с. 312–315). Она очень близка к «сквозящим» в монографии метафизическим представлениям самого Переслегина, представлениям, не будем забывать, во многом постмодернистским. Думается, автор книги, весьма грамотно пиарящий свою «стратегию риска», на деле все-таки забывает (по крайней мере, не принимает во внимание, уходя от проблемы с помощью красивых софизмов), что, как сам же и пишет, платой за ее успехи является «уменьшение достоверности текущей Реальности», что мир, достигнутый ценой этой «стратегии», оказывается неустойчивым и проявляет тенденцию к самопроизвольному возвращению в «основное состояние» (с. 335). Напомним, что победы нацистов привели к созданию, условно говоря, «Всеевропейского Германского рейха», но он не просуществовал даже пяти лет (если считать с момента разгрома Франции).
Порой творец монографии ссылается на ненаписанные и неопубликованные в «текущей реальности» книги, и это, безусловно, не опечатка, как, например, упоминание работы А. Щеголева, «изданной» в 2009 г. Однако и опечатка для текста Переслегина — не столько «ошибка», сколько находка, или же — прямая корректура со стороны импонирующей ему «безумной реальности». Заветная цель автора книги, о которой он «проговаривается», «роняя» информацию на ее страницы, — создание «Галактической Империи земной нации» (с. 366). Помнится, в наизнаменитейших «Звездных войнах» Галактическая Империя, основанная на магии, использующей «Темную сторону» вселенской и мистической Силы, была «Империей зла», также как «Третий рейх», которому Переслегин в своих военно-стратегических «фэнтэзи» столь щедро дарит ослепительные победы, так и не состоявшиеся в реальности — не «безумной», а исторической. Впрочем, для Переслегина, ратующего за «стратегию риска», «текущая Вселенная» до самого своего конца «осциллирует между состояниями, отвечающими сокрушительному поражению или абсолютной победе» (с. 335). Кто потерпит поражение — достаточно ясно, а вот кто победит и сколь прочны будут результаты этой победы в условиях «уменьшения достоверности текущей реальности»?
* * *
Переслегин утверждает как непререкаемый факт, что Россия «удачно завершила первый этап своего постимперского существования» и «сумела выжить как самостоятельное государство, занимающее свою уникальную позицию в мировой системе разделения труда», что в стране «сформирована работоспособная и по ряду параметров лучшая в мире система подготовки и отбора управленческих кадров» (с. 423). То, что Россия с ее более чем тысячелетней историей до сих пор скорей жива, чем мертва, вполне очевидно. А вот «уникальность» ее позиции в «мировой системе разделения труда», работоспособность и бонусы нынешней «системы подготовки и отбора управленческих кадров» слишком уж напоминают Нигерию, с которой мы, кажется, почти сравнялись, если не по уровню «колониальности» экономики, то, по крайней мере, по масштабам коррупции. Сравнительно высокое качество современного российского управленческого аппарата, как на общегосударственном, так и на региональном уровне, Переслегин отмечает и далее (с. 608), вновь называя систему администрирования России в числе лучших в мире. Несмотря на эту оценку, одной из задач, стоящих перед отечественной государственностью, он считает существенное ее изменение (с. 562).
Автор книги полагает, что в 2002–2003 гг. «национальная катастрофа» в России в основном была преодолена (с. 425). Думается, катастрофа не преодолена до сих пор, просто в указанный Переслегиным период выросли цены и спрос на нефть и другие поставляемые нами сырьевые товары. Когда (и если) цены на энергоносители упадут, социально-политические проблемы обострятся, «национальная катастрофа» продолжится и может дойти до своего логического конца.
Создатель монографии постулирует, что освоение Россией Сибири и Дальнего Востока носило сугубо колониальный характер, то есть речь шла не столько о распахивании и включении в хозяйственный оборот новых земель, сколько об эксплуатации, притом хищнической, их природных ресурсов (с. 428). Но откуда тогда более 30 млн. (до недавнего времени) русского населения за Уралом? Эти 30 млн. — нагляднейшее свидетельство того, что преобладал все-таки процесс обживания, а не колониальной эксплуатации Русской Азии. Сейчас же, когда приоритет отдается лжекапиталистическому шкуродерству, население Зауралья стало уменьшаться. Правда, Переслегин пишет, что русские могли жить на этих землях десятилетиями и даже целыми поколениями, но все равно «оставались пришельцами, захватчиками, колонизаторами». Думается, авторская оценка предвзята и служит, очевидно, «доказательству» неких исходных постулатов. В частности, он считает, что структуру СССР выражала схема «империя + колонии», тогда как сейчас утвердилась схема «метрополия + провинции». С последним тезисом трудно не согласиться, тогда как первый более чем сомнителен. В советское время вся страна и была империей; колоний в западном понимании у СССР не имелось, а существовало единое, фактически унитарное государство, в котором средства перекачивались из центра на периферию, а не наоборот. Однако именно «изъятие» средств из периферии на нужды центра и составляет одну из коренных черт колониальной системы как таковой.
Переслегин, со свойственной ему склонностью к взаимной подмене терминов, пишет, что границы между метрополией и провинцией «почти точно совпадают с линией раздела между Европой и Азией» (с. 429). Думается, однако, что метрополией является лишь Москва, а в целом современная Россия по своему устройству представляет, в известной степени, аналог Римской республики II–I вв. до н.э., эпохи гражданских войн и раннего Принципата, то есть подобна федерации народов и территорий, сложившейся вокруг тогдашнего Рима. Эти народы и территории имели неодинаковый статус, делились на различные группы. Одни были сильнее и привилегированнее, другие — слабее и затертее. Регионы России также различаются по своему положению; главная линия водораздела проходит между регионами-донорами и регионами, требующими дотаций. Москва перераспределяет между ними общенациональный доход, основная часть которого в виде финансовых потоков проходит через нее и в ней же оседает. Нынешняя модель Российской Федерации во многих отношениях и, прежде всего, в отношении централизации и фискальной политики — перелицованная и вывернутая наизнанку модель советской системы.
По мнению автора книги, «в первой четверти ХХI века вектор развития России направлен на восток, и в матрице стратегий ведущую, структурирующую роль играет Тихоокеанская стратегия, направленная на геоэкономическое освоение Дальнего Востока…». Думается, что это — скорее благое (хотя совершенно правильное) пожелание, чем реальность, а вектор развития России в действительности направлен на запад, если, конечно, «вектором развития» можно назвать вышеупомянутую политику перераспределения средств, полученных, главным образом, за счет продажи сырьевых ресурсов из Русской Азии, в пользу районов европейской части страны. В то же время восточные области России подлинного развития не получают, а используются, по большому счету, лишь как кладовые сырья. В обозримом будущем это может привести к потере (довольно мирным, «естественным» и «органичным» путем) как минимум приморских и приамурских земель.
***
По мнению Переслегина, принцип разделения властей «подразумевает, что у государства должно быть несколько столиц», и якобы сама «логика развития российской государственности приводит нас к концепции нескольких центров власти… разнесенных географически» (с. 438). Помимо прочего, автор монографии предлагает оставить законодательную власть в Москве, исполнительную перенести в Волго-Уральский регион, а резиденцией президента сделать Владивосток (с. 442–445). На наш взгляд, такое «разнесение» властей по территории страны приведет к тому, что Россия потеряет управляемость и развалится на куски — в полном соответствии с законами выдвинутой Переслегиным ранее «транспортной теоремы». Представляется, что столичные функции должны быть сосредоточены если не в одном городе, то, по крайней мере, в одном регионе, а столицу целесообразнее всего расположить на стыке России Европейской и Азиатской. Это позволит сбалансировать и скорректировать в нужном направлении внутреннюю и внешнюю политику страны, направить силы на ее трансформацию. С нашей точки зрения, наилучшее местоположение для новой столицы — область Южного и Среднего Урала плюс Приуралье и Зауралье. С древнейших времен эта территория являлась звеном, соединяющим восточные и западные регионы российско-евразийских пространств, служила контактной зоной для культур и народов их европейской и азиатской частей.
Владивосток, согласно автору книги, должен стать не только местопребыванием президента, но и «русским городом с многомиллионным китайским и корейским населением», крупнейшим в России центром «социокультурной переработки» (с. 445). Но в нынешних условиях, если во Владивостоке появится «многомиллионное китайское и корейское население», «социокультурной переработке» подвергнутся русские его жители, и скоро (видимо, даже скорее, чем в свое время Харбин) «русским городом» он быть перестанет. Очевидно, Переслегин это отчасти понимает и далее пишет о необходимости обеспечить работоспособность российских механизмов социокультурной переработки (с. 578). Однако, как показывает опыт США и Европы последних десятилетий, обеспечение эффективного функционирования таких механизмов — огромная проблема. Наличие многомиллионных масс населения, не принадлежащего к выработанной в той или иной стране господствующей, «серединной» культуре, рано или поздно превращается в весьма существенную угрозу ее национальной безопасности, в том числе — территориальной целостности.
В довершение ко всему Переслегин предлагает создать «Восточное транспортное кольцо», которое соединит Приморье с Сахалином, Японскими островами и Кореей. Проект, конечно, заманчивый, но он повысит инфраструктурную связность Приморья и Сахалина с соседними странами Дальнего Востока, а не с территорией России. Таким образом, по закону «транспортной теоремы», выведенной создателем монографии, предпосылки для отделения этих регионов от Российской Федерации будут усилены, а в случае чаемого им появления там миллионов китайцев и корейцев сецессия их станет неотвратимой.
Крайне интересна и актуальна для нашего времени мысль Переслегина о том, что границы крупных фаз в развитии общества отмечены экономическим кризисом. Этот кризис развивается достаточно медленно, но ухудшение происходит необратимо, и любые принимаемые меры только усугубляют проблему, а стратегия бездействия также не спасает. Примером такой кризисной эпохи, по его мнению, является мезолит (с. 482).
Автор монографии вполне убедительно описывает кризис индустриальной фазы развития современного человечества, породивший глобализацию (с. 487–502). В частности, он предсказывает войну Севера против Юга, полагая, что основной стратегией Юга в его борьбе с «золотым миллиардом» станут операции, подобные разрушению башен-«близнецов», и что именно таким способом, вероятно, будет демонтирована индустриальная фаза развития. Поэтому констатируемый автором «постиндустриальный барьер» обретает под его пером форму почти хантингтоновской «войны цивилизаций», причем в наиболее вероятной «версии Реальности», по мнению Переслегина, евроатлантический мир ее проиграет (с. 504–505).
Весьма оригинально предложение Переслегина создать «национальную корпорацию “Образование”», поставляющую на внешний рынок… образованных людей, и даже основать, по аналогии с ОПЕК, Организацию стран-экспортеров образования, для чего следует оформить российскую систему образования как совокупность корпоративных структур (с. 530). Безусловно, это поможет снизить государственные издержки на обучение людей, которые покидают страну и используют свой интеллектуальный капитал за ее пределами. Однако, на наш взгляд, следует выбрать совсем иную стратегию, предусматривающую минимизацию «утечки мозгов» и направленную на то, чтобы образованные люди получали возможность реализовать себя на Родине. В плане изменения направленности развития России и ее перспектив Переслегин рекомендует «сделать ставку на инновационный комплекс», благодаря чему основой отечественной экономики во второй четверти ХХI в. должен стать динамический баланс инновационного и сырьевого производственных комплексов (с. 565).
В качестве российского когнитивного (постиндустриального) проекта автор предлагает создать Федеральную инновационную систему (ФИС). При этом произведенные в стране инновации должны будут утилизироваться как внутри страны, так и за ее пределами. Но первое возможно только в том случае, если инновационное сопротивление России окажется ниже инновационного сопротивления остального мира. Это должно быть обеспечено группой гуманитарных инноваций, массовое внедрение которых — необходимое звено создания ФИС. Кроме того, для ее функционирования необходимо обеспечить работоспособность российских механизмов социокультурной переработки (с. 576–578), о которых мы уже говорили. Что касается размышлений Переслегина о зарубежных «когнитивных проектах», то здесь, на наш взгляд, самого значительного внимания заслуживают идеи автора книги о «скрытой когнитивности» США (с. 587–597).
Подводя итог, необходимо отметить: работа Переслегина во многих отношениях спорна, противоречива, полиамбивалентна, но весьма интересна и продуктивна в творческом плане. Она будит мысль, заставляет ее работать и двигаться, хотя отнюдь не всегда в том направлении, в котором устремляются идеи создателя монографии. Думается, что в силу приведенных нами ранее соображений по сути и смыслу назвать ее следовало бы не «Самоучитель игры на мировой шахматной доске», а — «Мировая шахматная доска. Коллекция моделей для сборки».
В полном объеме рецензия выйдет в журнале «Космополис», № 1 (15), весна 2006 г.
