От редакции. В Институте Национальной Стратегии, 15 июня 2006 года, сразу после Круглого стола в газете «Известия», известный геополитик, политический писатель Вадим Цымбурский ответил на вопросы Бориса Межуева, Аврома Шмулевича, Андрея Окары и Никиты Куркина. Все эти вопросы касались недавно поднятой на АПН темы возможности «переноса столицы» России.
Обсуждение этой темы на сайте возникло в связи с возникновением двух инициатив, так или иначе затрагивающих изменение статуса столицы. Одна из них — это перенесение определенных институтов власти в Петербург. В северной столице уже ремонтируется здание Российского Государственного исторического архива, где, по всей видимости, будет располагаться Конституционный суд. Более радикальное предложение высказал губернатор Московской области Борис Громов. Инициатива Громова по переносу всех столичных функций в город на Неве или в какой-то новый центр уже вызвала бурную полемику в СМИ.
Между тем, Вадим Цымбурский ещё в 1993 году, в статье «Остров Россия» и нескольких последующих работах выступил с проектом создания «альтернативной столицы в городе Новосибирске. АПН хотелось бы узнать мнение ученого по поводу нового разворота этой, в сущности, уже старой темы.
***
Б.М. Вадим Ленидович, уже третью неделю на сайте Агентства Политических Новостей идет обсуждение сюжета «альтернативной столицы». Поскольку политическое поколение имеет тенденцию забывать идеи предшественников, может быть, Вы напомните нам тогдашние аргументы в пользу переноса столицы.
В.Ц. Кажется, Фридрих Ницше определил человека как животное с долгой памятью. Мы, русские, под это определение явно не очень подходим. Это видно уже из того, что участниками нынешней дискуссии совершенно забыта полемика на ту же тему, бушевавшая десять лет назад, когда даже зампред тогдашней Госдумы А.Венгеровский заявил: «Чем-чем, а переносом столицы нас не удивишь!». Я представляю, как в 2016 году дискуссия пойдет по третьему кругу, причем кто-нибудь начнет с того, что вот, знаете, никаких аргументов в пользу «переноса столицы» приведено еще не было, позабыв полностью все, о чем мы говорим сегодня. Наши голоса звучат как голоса беспамятства.
Десять лет назад, да и сейчас, я не высказывался о «переносе столицы», как о неком проекте, который назрел и перезрел. Что, дескать, пора собирать манатки и перекочёвывать. Меня интересовало, прежде всего, каков будет образ России после 1991 года. Какая функциональная реальность стоит за нынешней мутью.
Я говорил о том, что вырисовывается государство, очертаниями напоминающее допетровскую Русь.
Я говорил о том, что эта московская Русь продвигалась в двух направлениях. До Урала она разворачивается по рекам с севера на юг и стремится вобрать в себя междуречье между Балтикой и Черноморьем. А за Уралом начинается другая интересная картина. Там, опасаясь выдвигаться в тюркские степи, Русь разворачивается по черте лесов с запада на восток. Ещё в XVII–XVIII веках не было ясно, по какую сторону Тихого Океана пройдут её границы. До Тихого океана она уже докатилась, даже перехлестнула его. И происходит как бы слияние этих двух векторов: до-уральского — с севера на юг; и зауральского— с запада на восток.
Если Россия начала XXI века возвращается к этому стародавнему паттерну, то, что её может ждать дальше? За последние века произошли определенные изменения, в результате которых Россия приобрела округленный геополитический паттерн. Как считает какой-нибудь московский менеджер среднего звена: «Россия кончается за Уралом. Дальше какие-то фронтиры, засеки по Транссибу. Потом безлюдные, мрачные леса». Или, как рассказывал мне один господин, летевший рейсом Москва-Владивосток: «Темнота, в которой время от время появляются крохотные светящиеся точки».
На самом деле за годы советской власти был заложен достаточно четкий паттерн России. Проложен Северный морской путь. И по мере возрастания роли северных океанских шельфов, он становится всё более и более актуальным. Далее Северный морской путь стыкуется в районе Берингова пролива с судоходным маршрутом вдоль нашего побережья Тихого Океана.
Представьте себе страну, делящуюся на три реальные части: Евро-Россия, Дальневосточная Россия и лежащая между ними гигантская Урало-Сибирь.
Как разворачиваются Евро-Россия и Дальневосточная Россия? Они разворачиваются меридианально, с севера на юг. Так текут реки, так же проложены железные дороги, авиалинии. Если посмотреть на «Лену-лэнд», страну реки Лены, то мы видим ту же картину, пути тянутся с севера на юг, а между ними лежит огромный торс, корпус тела России — с фланговым разворачиванием природных зон. Пустыни, степи, тайга, тундра, вымерзшее заполярье. Эти зоны проходят широтно, так же как Северный морской путь и Транссиб. Предполагаемый замысел Транссиба-2 предполагает усугубление широтного характера развертывания.
Какие же композиционные узлы оказываются в нынешней России? Их четыре. Четыре крупных региона, в которых сталкиваются широтные и долготные развертывания. Это Северо-Запад от Мурманска до Калининграда. Это наш Юго-Запад с выходом на Черное море и Средиземноморье, примыкающий к Украине. Это наш Юго-Восток — то, что мы понимаем под Дальним Востоком. И, наконец, это круг территорий выходящих к Берингову проливу: Чукотка, Магаданская область — Северо-Восток. Что касается Камчатки, то она явно тяготеет к Приморью. Это наши окна во внешний мир. Непосредственный доступ к незамерзающим океанам.
После 1991 г. Россия свернулась, отступила и от Европы, и от Азии. И между ней и другими цивилизационными, географическими платформами, как европейской, так и азиатской, пролегло то, что я называю Великим Лимитрофом. Он включает в себя Восточную Европу, Крым, Кавказ, Новую Центральную Азию, Старую Центральную Азию. То есть пояс длиной от Прибалтики до Корейского полуострова. И контроль над Великим Лимитрофом, как замечают наши геостратеги, пытаются осуществлять американцы. Именно на этих территориях идёт строительство их баз, опираясь на которые, они могли бы реально контролировать все цивилизационные центры Евразии.
И получается, что вот эти четыре узловых региона России, где сталкиваются вертикальное и горизонтальное, широтное и долготное, развертывания России, примыкают к Великому Лимитрофу. Они открывают выход на моря — Балтику, Средиземноморье, Тихий океан. Выход к США через Берингов пролив. Выход в теплые моря. Но эти узлы, между тем, представляют собой постоянный источник вызовов для России.
Сейчас, как вы знаете, разрабатываются проекты, предполагающие обламывание и обкусывание России именно в этих местах. Это — «Северный проект», проект «Кавказский дом», «Автономный восток» и т.д. И вот на этом фоне для новой России особый интерес должен представить ещё один регион, который я называю с 1990-х годов «пятой скрепой России». Это регион стягивания дорог (обратите внимание, за Уралом железные дороги воронкой стягиваются в нитку и идут дальше Транссибом на Дальний Восток), вклинивания меридианальной вертикали Урала в сибирский широтный. Если четыре узловых региона можно «обкусать», то в пятом — Россию можно только разломать.
А.О. То есть существует некая бесхозная точка силы?
В.Ц. Если бы у нас появилась оппозиционная сила, которая мы смогла контролировать участок этого сужения, то эта сила стала бы неодолимой. С тех пор, когда стараниями государей-императоров Александра Александровича и Николая Александровича был реализован проект Транссиба, практически всегда, в ситуации национального кризиса, возникали соблазны сместить центр страны в этот регион, который я очертил бы так: Екатеринбург-Оренбург, а потом треугольником до Кемерово.
В 1918 г. Ленин не собирался ограничиваться переездом в Москву. Существовали планы создания Урало-Кузнецкой республики. Опираясь на металлургический и угольный потенциал этого региона, планировалось отступить туда и, набрав силы, идти на завоевание Европы. Для Ленина это были всего лишь планы. Но не проходит и года, как адмирал Колчак именно в этом треугольнике — в Омске — основывает свою столицу.
В 1941 г. немецкая резидентура сообщала о планах советского руководства перенести столицу в Свердловск. Куйбышев был промежуточным вариантом. Об этом есть запись в дневнике Геббельса.
Далее, 1991 год. Путч ГКЧП. Эмиссары Ельцина прощупывают почву для подготовки Свердловска на роль альтернативной столицы.
Осенняя схватка 1993 года. Лидеры областных и местных советов обращаются к Хасбулатову с призывом к парламенту переехать в Новосибирск. То есть в России тогда обозначилось пространство, имеющее функциональное значение для целостности и прочности страны.
А.О. Но вроде бы уже предпринимались, по крайней мере, в теории, попытки соединить эти пространства?
В.Ц. Вспомните проект «Евразийского наземного моста» группы Линдона Ларуша. Мне не кажется, что этот проект должен был нас тревожить, как попытка изолировать страну от строительства великих транспортных путей. «Евразийский мост», как таковой, — это полная чепуха. Мост, который бы интегрировал Индию в континентальные связи через Пакистан, идущий через Афганистан, курдские земли Ирака и Индии… это чепуха, про которую не стоит говорить. Гораздо интереснее китайский проект железной дороги Люйшунь — Гамбург. Эта дорога должна была идти через Синьцзян, потом через Казахстан, через Приуральские степи. Велись даже какие то переговоры с белорусами. Потом у нас обсуждался проект, который выводил бы Россию через дороги Центральной Азии и Ирана к Индийскому океану. Проект «Север-Юг» или, точнее, «Юг-Север». Его даже опробовали. Наводили понтоны через Каспий. Путин вернулся к этой идее и вроде бы убеждал азербайджанцев, что будет очень здорово, если дорога на Иран пройдёт через их территорию. Учитывая «натовские» игры Баку, этот проект выглядел довольно двусмысленно. В случае же прокладки этой дороги восточнее Каспия, она упиралась бы опять таки в Уральские степи.
Встреча трех дорог Транссиба, «Северного шелкового пути» и магистрали «Юг-Север» — эта была бы гигантская транспортная композиция в нашей «пятой скрепе», Второй Великороссии, связующая ее с экономиками индо-тихокеанских пространств. Учитывая, что в Оренбурге, Екатеринбурге уже имеются огромные транспортные терминалы, разработана логистика, позволяющая манипулировать грузами, за этим регионом лежат исключительные перспективы.
Я говорил с тамошними бизнесменами года два назад. Они боялись, что при таком варианте приток товаров извне погубит местную промышленность. Однако достойным противостоянием этому вызову должно стать уже развернувшееся строительство транспортной артерии Южный Урал — Приполярье, то есть непосредственная стыковка промышленности региона и его сырьевых ресурсов. Это проект сейчас заработал. Однако развивать этот стержневой маршрут российский нынешняя кремлевская администрация не собирается, у неё есть более неотложные проблемы.
Н.К. То есть вопрос упирается в компетентность российской элиты?
В.Ц. Мы имеем дело с псевдоэлитой, мыслящей краткосрочными коньюктурными сделками и чрезвычайно узкими временными отрезками. В такой атмосфере нельзя говорить о каких бы то ни было длительных планах. На протяжении путинского президентства периодически возникала идея о так называемой Транскорейской магистрали, замыкающейся на Транссиб. Потом цитировалась идея магистрали «Юг-Север», вдоль Каспия. Но весь этот комплекс идей не может быть доведен до конца, пока у людей не сформировалась новое геополитическое видение страны.
Между тем, всякий раз, когда возникала идея формирования нового сильного центра, она приобретала какие то дурные ретроспективы. В 1990-х идея «альтернтивного центра» связывалась с проблемой федерализма. Некоторые эксперты утверждали, что Москва получает слишком большие средства, и для того, чтобы они оставались в регионах, необходимо лишить Москву столичных функций. И как-то никто не думал, что новая столица потребует не меньше денег хотя бы на обустройство. В этом господин Штепа прав.
Б.М. Раз уж мы заговорили о федерализме, скажите, что Вы думаете по поводу этой проблемы.
В.Ц. Наш федерализм был детищем 1990-х, когда Великий Лимитроф предстал абсолютно ничейным пространством, когда в окрестностях России не было сил, способных бросить ей серьёзный вызов. Россия представлялась островом среди политически пустых земель. Я предсказывал в 1990-е, что если Украина и Грузия попытаются вступить в НАТО, то вся наша федеральная расслабуха полетит к чёрту. Прогноз оказался верен. На самом деле проблема сейчас вышла за рамки федерализма и перешла в область того, что я называю внутренней геополитикой. Когда на Лимитроф воздействуют все новые и новые силы, так или иначе угрожающие России, нам надо точно знать, как устроена наша страна. Надо знать, где расставлять акценты, на что делать упор, чтобы обеспечивать целостность и развитие.
Б.М. Ну, это путь через федерализм к новой империи.
В.Ц. Да, если угодно. Мы должны сделать шаг, который покажется некоторым людям угрожающим. Но он очень важен. Путин уже заложил для него определенные предпосылки. Я говорю о создании федеральных округов. Они действительно соответствуют внутреннему членению России. Да возникнет новая империя, но империя, образованная такими вот округленными пространственными образованиями, которые дополняют и поддерживают друг друга, отвечая принципу «связывания соседств». Я считаю, что проблема альтернативной столицы — это не проблема «переноса столицы» как таковой, а проблема «пятой скрепы». Того, что политолог Михаил Ильин назвал как-то «Второй Великороссией».
Многообразие ликов этой «Второй Великороссии» удивительно. Говорят, что Новосибирск не имеет древних исторических корней. А Тобольск? Это древняя столица сибирской православной метрополии. Скажем, прекраснейший университетский Томск немыслим в качестве столицы, поскольку почти что за ним кончается ветка железной дороги. Какая то мышеловка получается. Но в регионе достаточно и других чудесных городов. Сегодня для нас идея альтернативной столицы интересна прежде всего в контексте проекта Второй Великороссии — как основной скрепы, держащей страну.
Начать «закладку» новой столицы надо с очень простой и недорогой вещи. Нужно, чтобы президент, я не говорю, этот президент или следующий, ехал отдыхать не в Сочи, а в какие-нибудь цветущие места уральско-сибирского региона. В своеобразную временную Ставку. И делал бы то, что делает Путин в Сочи, общаясь с местным людом. То есть основная ставка оставалась бы ещё в Москве, а временная — в этом регионе. Вот основа нашего крепкого будущего.
Б.М. Как следует оценивать опыт переноса столиц в прошлом столетии: турецкий, бразильский, казахский?
В.Ц. У нас ситуация иная, чем во всех этих странах. У нас реальный центр называется периферией, а пространство, прижатое к западной границе, — Средней Россией. Реальная географическая сердцевина России трактуется как отдаленная окраина, с которой бегут люди. Хотя это климатически очень подходящие для русских земли, обжитые с XVI века, когда китайцы в эти места даже не совались.
А.Ш. А Вам не кажется, что нахождение столицы на окраине свидетельствует о подчиненном положении страны, что расположение столицы способствует вывозу сырья и общению с более развитыми соседями?
В.Ц. Если говорить о пространственной, или как говорит Дугин, геополитической мистике складывания страны, то нельзя не вспомнить возведение Петербург. Было ли это строительством с нуля, средь голых скал и чухонских болот — или возвращением на новгородские земли, овеянные духом предка Петра — Св. Александра Невского? Последнее куда более достоверно.
А вы обращали внимание, какое место занимает Новгородчина в системе координат развёртывания России? Она находится в ключевой точке двойного российского развертывания — меридианального и широтного. Потом мы забываем, что новгородцы ещё в XIV веке наметили дорогу в Сибирь через Вологду, через Урал. Дальнейшее освоение Сибири происходило по новгородскому сценарию. Использовались новгородские технологии вторжения — по рекам, на стругах. О. Георгий Флоровский в своей статье «О культе Святой Софии» обращал внимание на то, как в Московском царстве на тобольскую епархию сажали владык новгородцев.
Фактически Сибирь рассматривалась как продолжение Новгорода. То есть продолжением той земли, на которой впоследствии возник Петербург. Существует определенная «мистическая связь» между землей Александра Невского и Сибирью, нашей Второй Великороссией. Поэтому, очень любопытна сама эта альтернатива, куда переносить столицу — в Сибирь или Питер. Эти два направления выступают как бы в смысловой связке.
А.Ш. А Вам не кажется, что существует еще и связь Санкт-Петербург — Белоруссия?
В.Ц. Это отдельная тема. У меня готовится статья о Белоруссии, которую я никак не могу дотянуть до печати. Она называется «Второе государство Русского народа».
Б.М. В этом контексте петровское евразийство последнего периода его царствования, которое описано в Вашей статье «Дваждырожденная Евразия и геостратегические циклы России», выглядит довольно логично.
В.Ц. Да, если под петровским евразийством понимать большую игру императора после Ништадского мира, когда полностью была подмята Польша, в Швеции сидело петровское лобби, а на пути России непоколебимо стояла только Турция… Тогда, в последние петровские годы, действительно началось время больших проектов, связанных непосредственно с Южной Азией, Индией, Каспием. Потом возник проект освоения Северного пути, а также начался поиск выхода через Балтику, через Атлантику, в Южную Азию со стоянкой на Мадагаскаре. Турция тогда запирала южные выходы и приходилось искать обходные пути. Сергей Михайлович Соловьев писал, что Пётр видел побережье Балтики исключительно в увязке с побережьем Каспия.
Но вернемся к нашей проблеме. Сегодня говорить об альтернативной столице надо так, чтобы освещалось развитие узловых российских территорий. Укрепление и повышение значимости страны в мировой геополитической и геоэкономической композиции. Чтобы русский человек, глядя на карту России, не видел какое-то осколочное образование, где массы сбились на Западе, а дальше — дикая степь, леса, болото и чёрт знает что. Чтобы он видел внутренние связи и контуры будущего Зауральского Петербурга.
Б.М. Перенос столицы повлечет за собой определенные политические риски, работающие, в частности, на ослабление связи с Украиной и Белоруссией...
В.Ц. Политические риски существуют сейчас, когда народ в Свердловской области бежит в Екатеринбург. (А оттуда, кто побогаче, в Москву.) Когда население спасается бегством с Дальнего Востока. Особенно теперь, когда после сдачи этих злополучных островов китайцы нависают над Транссибом и Хабаровском. Наибольшие политические риски несет в себе нынешняя политика, при которой совершенно не обсуждаются перспективы усиления и укрепления страны.
Предположим, НАТО действительно выдвигается к нашим границам в Грузии и Украине. Для страны, где все нервные узлы сдвинуты к западной каёмочке, это действительно чудовищно опасно. Помните, как ельцинский министр обороны Павел Грачев предупреждал, что столичный округ становится прифронтовым. Все 1990-е годы стоял крик: «Судьба России решается в Чечне». Я тогда писал, что для политика, который видел бы Россию не из Кремля, а из Новосибирска или Тюмени, судьба России никак не решалась бы в Чечне. Взгляд политика, имеющего за спиной надёжную запасную Ставку во Второй Великороссии, был бы совершенно иным. Сейчас удержать Россию в целости может только сила, сочетающая прочные позиции на европейском фланге и не менее прочные позиции в «пятой скрепе».
Б.М. Последний вопрос. Тема Москвы. Кроме всех геополитических аспектов проблемы «альтернативной столицы», существует геокультурная претензия к поискам такого рода. Москва — Третий Рим. И Третий Рим неотделим от Москвы, ибо Москва — столица православия и душа России. Что останется от Москвы, если она утратит свой статус столицы?
В.Ц. Сегодня, когда предельно обострилось российское двоеритмие, когда внутренний цивилизационный ритм России оказался как бы подавляемым, а ритм, связанный с адаптацией к внешним мировым условиям, напротив, активизировался — Москва выглядит огромным терминалом. Это космополис. Фактически один из портов мировой империи. Если рассматривать глобальный мир как некую империю, то Москва из всех российских городов наиболее отчетливо являет собой образ «узла космополитической империи».
Естественно, что живущие там люди усваивают психологию мирового терминала. Когда при нас обостряется столкновение двух ритмов, эндогенного и адаптивного, Москва в огромной мере представляет внешний, привнесенный ритм. В этом смысле интересно столкновение различных подходов к высшему образованию, на которое обратил мое внимание Юрий Солозобов. МГИМО начинают наполнять дети периферийных элит, а высшие кадры куются уже в Кембридже и Оксфорде. Они возвращаются в Москву, и столкновение между людьми глобальной ориентации и людьми, порожденными глубинкой, оказывается неизбежно.
России нужен центр или группа центров, представляющих нашу цивилизацию, наш мир. Москва — больше не душа России. Если в ней и живет эта душа, то замутненная и помраченная. Вообще странно говорить, что душа страны живёт в каком-либо одном городе. Остальные, что бездушные вовсе? Я думаю, что душа России обретается и в Москве, и в Костроме, и в Нижнем Новгороде, и в Новосибирске.
Б.М. А не возникнет ли в новой столице такого же космополиса, с теми же кембриджскими выпускниками?
В.Ц. Несомненно возникнет, если бы мы прямо сейчас вознамерились бежать в глухие края — эти «выпускники» там бы нас не оставили. Проект только в начале развития. И поэтому я веду речь не о немедленной эвакуации, а пока только о том, что неплохо бы президенту провести лето не в Сочи, а на Урале.
Записал беседу Яков Шустов.
