Две Декларации

Декларация о государственном суверенитете РСФСР, принятая 12 июня 1990 года, — политический акт, который не имеет прецедентов. Это не просто документ, обозначивший собой начало конца советской власти. Речь идет о невиданном в мировой истории добровольном отделении цивилизационного ядра от цивилизации, которая вокруг него возникла.

Одной из причин перестройки была явственная ограниченность в правах самой большой республики. Массовые ожидания эпохи 1985–1986 годов были просты (возможно, потому и оказались позабыты.) Напомню, что в ознаменование 40-летия Победы всерьез ожидали переименования Волгограда в Сталинград, а ранний Горбачев воспринимался как клон Андропова. Его приход к власти порождал, таким образом, надежду и на справедливое решение «русского вопроса».

Тогдашняя Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика сколько угодно могла называться «системообразующей». При этом, с точки зрения наличия политической инфраструктуры, она уступала любой из «окраин», которые — просто в силу своей организованности! — являлись реальными центрами силы, структурирующими вокруг себя парадоксальное пространство советской империи.

С легкой руки Сталина русские в послевоенные времена на разные лады не раз назывались «народом-победителем». Однако, в сравнении с другими народами бывшего СССР, они существовали номинально. Им, лишенным сколько-нибудь внятной системы политического представительства, фактически было отказано в обладании суверенностью. Очевидно, что тот, кто не обладает суверенитетом, не может и образовывать политическую нацию. Народ, который не находит воплощения в политической нации, по всем новоевропейским меркам, просто не существует.

Перестройка была соткана не из одних мерзостей. Ранняя перестройка возникла, в том числе, и как ответ русских, не желающих мириться со своим политическим небытием. Однако расстаться с последним можно было только одним способом: подвергнув остракизму все советское. Были времена, когда выражение «советский народ» являлось прежде всего эвфемизмом русского народа. Однако даже в эти «лучшие времена» сами русские в СССР оставались не более, чем эвфемизмом народа-нации.

Организация политической системы Советского Союза предполагала изначальную апорию. Советский Союз вмещал в себя часть, — речь, разумеется, идет о республике с благозвучной аббревиатурой РСФСР, — которая существенно превосходила целое. Однако именно это превосходство предполагало некую неустранимую обделенность в правах и возможностях. Расширение прерогатив Советской России, медленно, но верно начавшееся в послевоенный период, потихоньку расшатывало всю конструкцию.

По сути, расшатывала ее и деятельность, основанная на более или менее систематической апелляции к русскому самосознанию. Эта апелляция носила характер демонстративного жеста, некой политической одномоментности, но никогда не выражалась (и не могла выразиться!) в сколько-нибудь долгосрочной политике. О политической стороне дела мы можем судить в данном случае лишь по отдельным вехам, лоскуткам и обрывкам: решение Сталина о том, что Берлин должен взять именно русский; тост генералиссимуса за русских на победном приеме; «дело врачей» со всеми его темными обстоятельствами; маленковские послабления крестьянству и его же версия десталинизации; проигравший Брежневу «железный Шурик» Шелепин как представитель тайной «русской партии» (в которую включают нынче весь «политалфавит» — от Гагарина до Янаева) и так далее, и тому подобное.

К моменту, когда по телевизору начали показывать «прожектор перестройки», в моду вошла отвратительная вываренная Джинса, а на эстраде расцвели белые розы сиротского блатняка, с точки зрения «русского вопроса», существовала только одна политическая, нет, скорее даже политико-антропологическая альтернатива. Либо что-то должно было заново скрепить истончившуюся таинственную пуповину, которая давала возможность русским отождествлять себя с советскими; либо русские просто обречены были разорвать драгоценную пурпурно-золотую карту советской страны на куски, капля за каплей начав выдавливать из себя «совка».

Парадоксально, но произошло и то и другое. Как только завыли зловонные и гнилостные ветры перемен, и те, кто желал оставаться «простыми советскими людьми», и те, кто стремился заклясть темное «совковое» прошлое, — все они вместе соблазнились Ельциным.

Оговоримся: нам не хотелось бы ударяться в историческую мистику. Ельцин вовсе не исчадие адского пламени, как думают скорые на анафему православные политкомментаторы; не созданный из известного субстрата голем, как считают знающие в толк в подобных вещах консервативные политтехнократы; и не «сцуко», как хотели бы объяснить его для себя счастливые обладатели маленьких делянок на просторах Живого Журнала. В добавление к этому Ельцин не является ни марионеткой, ни кукловодом-демиургом, на что уповают наши маленькие друзья — практикующие адепты конспирологии.

Такого Ельцина никогда не было.

Однако признать это — для многих означает и вовсе отказать «первому президенту» в факте существования. Будто и не было вовсе ЕБН.

Не будем торопиться с опровержениями. Так, по сути, и есть. Все, что мы именуем «Ельциным» и его «эпохой», есть не что иное, как обозначение политической, как, впрочем, и любой другой, обездоленности русских. «Ельцин» — это не название дефекта, не название нарушения или ошибки, не название вируса, «подосланного» или самозародившегося (наподобие того, каким советский обыватель представлял СПИД, изобретенный, согласно известной страшилке, для применения во время полузабытых ныне Игр Доброй воли). Хотим ли мы сегодня признать или нет, «Ельцин» — ничто иное, как в полную силу напомнившая о себе апория Советской страны, в которой, повторюсь, некая часть держала на себе и скрепляла все целое.

Ее приняли. 12 июня 1990 года.

Как только эта часть заявила о своей суверенности, вся конструкция рухнула, погребя под собой не только советский народ, но и любое коллективное «мы», любую общность, не основанную на выгоде и стяжательстве. Нет никакого парадокса в том, что из-за произошедшего обрушения более всего пострадали именно русские. Однако нет парадокса и в том, что именно русские оказались при этом в положении разобщенного, «деконструированного» народа, уделом которого явилось саморазрушение, то есть разнообразные формы «разборок» с самим собой.

Причины, в силу которых это произошло, — в том, что после принятия «Декларации» советские перестали быть советскими, так и не став русскими. И это основная цель, которую ставили перед собой, и, чего уж скрывать, достигли авторы ельцинской декларации. Чтобы понять, о чем идет речь, достаточно заглянуть в Преамбулу Декларации. Там, в частности, говорится о неких великих анонимах — «исторически объединившихся» народах, а также о не менее анонимном «многонациональном» народе, осуществляющем «государственную власть непосредственно и через представительные органы на основе Конституции РСФСР».

Одновременно, в одночасье перестав быть советской, Россия отказалась от миссии вселенского производителя и поставщика великих политических смыслов.

Оставив на свою долю торг и выторговывание, местничество и местечковость, она оказалась в одном шаге до «семибанкирщины» и перезахоронения в Мавзолей любого из Лжедмитриев.

Тут самое время задаться вопросом о том, чтó же, собственно, за суверенитет был провозглашен с момента объявления июньским днем 1990 года полноты власти РСФСР «при решении всех вопросов государственной и общественной жизни»?

Наша версия проста: это был суверенитет неофеодальной раздробленности, дух и буква которой зиждется на признании права превращать в ресурс все, что плохо лежит.

Этот суверенитет основан на сырьевой ренте. Еще точнее, суверенитет, провозглашенный Декларацией 1990 года, есть суверенитет самой сырьевой ренты. Это суверенитет нового огораживания, предполагающего повсеместное, ни чем не ограниченное превращение в сырье всевозможных ценностей — «материальных», «духовных», хоть бы и «виртуальных». Короче, любых. Всего, что просто попадается под руку.

Принятие Декларации обозначило символическое начало строительства гражданского общества в России. Да еще какого строительства! Продлись еще на несколько лет ударные 1990-е, и эта стройка камня на камне не оставила бы ни от общества, ни от его граждан.

Впрочем, сейчас мы переживаем едва ли не более острый момент. Не ошибемся, если скажем, что это момент великого риска. В чем он состоит? В том, что можно принять за создание политической нации вовлечение в правящий слой госолигархии идеологов национализма. И тогда история навеки покинет нашу землю, оставив на память о себе только одно: забвение.

Иначе и быть не может, когда «Россия для русских» имеет все шансы оказаться проектом, в реализации которого умудряются обходиться без самих русских.

Сейчас существует множество рецептов, каким образом спасти Россию от этой участи. Очевидно, что здесь не может помочь ни лапотно-валеночная (или, по вкусу, «атомно-православная») идеология «самостийности» на украинский манер, ни ура-философская этноцентристская публицистика в духе Розанова. Этот «инструментарий» откровенно малоинтересен и сгодится разве что как пугалка для участников грядущих гей-парадов.

Для того чтобы этого не произошло, нужна Декларация, со всех точек зрения противоположная той, что была принята в 1990-ом году. Не Декларация независимости от себя и собственной судьбы, а настоящая Декларация суверенного существования русских как политической нации.

Попробуем представить себе ее философские пролегомены.

В жизни любого народа наступает момент, когда обретение независимости оказывается единственным условием сохранения его существования на земле. Именно этот момент наступил сейчас для русского народа.

Неоднократно в истории русский народ освобождал от захватчиков чужеземные города и страны. Неоднократно он становился на пути орд, стремящихся разрушить цивилизацию. Однако вместо благодарности спасенные в лучшем случае обещали приобщить его дарам цивилизованности, в худшем же — объявляли народом-самозванцем, узурпатором и притеснителем. Спасая мир, русские впоследствии очень скоро оказывались на периферии вновь установленного мирового порядка.

Их использовали как народ воинов. Этот народ с легкостью и по любому удобному случаю мог быть принесен в жертву.

В мирное время спасительные качества русских — доблесть, храбрость, самоотверженность — выставлялись как родовые отметины их неустранимой воинственности. Доблесть рассматривалась уже как проявление всемирно-исторической гордыни, храбрость истолковывалась как комплекс имперских амбиций, самоотверженность превращалась в «нецивилизованное» пренебрежение к собственной жизни.

Русские последовательно приучались и были наконец приучены к долготерпению. Им внушалась мысль о том, что их время либо еще не пришло, либо уже прошло — причем навеки. В первом случае нам навязывалась модель бытия, в рамках которой мы должны принести себя на алтарь будущего, — во имя грядущей общественной «коммуны» или возможного либерального благоденствия. Во втором — русских заставляли жить воспоминаниями — о той России, которой нет (а на самом деле никогда и не было).

Когда русские начинали жить будущим, их третировали как народ, одержимый химерами и иллюзиями. Когда же русские обращались к прошлому, нам в буквальном смысле навязывалась роль иллюзорного, химерического народа.

С недавних пор привычка жить прошлым обрекла нас на то, чтобы мы воспринимали себя как реликты, которые отжили свое, а значит, должны быть готовы к возможному исчезновению.

В итоге, существование русских разворачивалось в логике жизни, отложенной на потом. Они вынуждены были жить попеременно то прошлым, то будущим, но никогда — настоящим. Вместе с тем, любой народ имеет право на настоящее. В первую очередь право на ту самую настоящую жизнь, которое принадлежит народу с момента своего возникновения — по самому факту своей причастности к истории.

Именно поэтому Декларация независимости русских прежде всего представляет собой акт провозглашения необходимости настоящей жизни для русского народа.

Очевидно, что эта декларация может начинаться только с одного пункта. С констатации того, что существование русских было и остается обителью настоящего, а сами они выступают на протяжении многих веков бескорыстными рыцарями Реальности, солдатами кропотливой и трудоемкой повседневности.

Отчуждая от настоящего, русских обрекают на то, чтобы они вечно за кем-то спешили и вечно кого-то не догоняли. Именно в тот момент, когда маховик подражательных усилий разгоняется внутренними и внешними врагами России, ее обвиняют в склонности к копированию образцов, к заимствованию чужого опыта, т.е. фактически во всемирно-историческом воровстве.

Клеветники русских от П.Чаадаева до Ж.Бодрийяра приклеивают к России оскорбительный ярлык страны-пародии, которая якобы должна преподнести миру некий отвратительный урок.

Фактически тем самым лимитируется право русских на историческое творчество, как и на определение ими содержания и смысла истории. Декларация независимости предполагает: право русских на идентичность является также и правом русского народа на полноценное участие в процессе всемирной истории, а также правом на самостоятельную интерпретацию ее отдельных вех.

Те, кто хочет унизить и оболгать русских, настаивают на том, что русские как народ показывают собой пример исторической несостоятельности. От нас требуют показать: чтó не дóлжно делать; чем оборачивается выход за пределы дозволенного знать; чьим и каким надеждам не суждено сбыться. Отсюда врагами русского народа намечается вывод: на что бы не надеялись русские, каким бы знанием они не обладали, и какие бы поступки не совершали, их невозможно причислить к людям.

Декларация независимости русского народа есть акт признания за русскими права на человеческое достоинство, а также на уважение и неприкосновенность в соответствии с ключевыми положениями новоевропейской доктрины прав человека. Русские в полной мере ответственны, они способны и должны отвечать прежде всего перед самими собой. Именно поэтому:

Не проходит и пятидесяти лет после второй мировой войны, как победители оказываются в положении побежденных: их страну расчленяют, их подвиг называют оккупацией, а их врагам воздвигают памятники. При этом последние представители поколения победителей умирают в нищете.

Декларация независимости русских представляет собой документ, фиксирующий необходимость вернуть русскому народу отвоеванный статус народа-победителя. Суть Декларации заключается в том, чтобы раз и навсегда обозначить: русские обладают не меньшим, а бóльшим правом на идентичность, ибо в отстаивании этого права не раз брали под защиту другие народы. В период роковых исторических потрясений — войн, революций и катаклизмов — русский человек неоднократно расширял горизонт представлений об экзистенциальных возможностях человеческого существа.

Враги России настаивают на том, что у русских оказывается слишком мало человеческого даже тогда, когда следствием их человечности оказывается спасение целого мира. Вопреки этим обвинениям, история русского народа служит очевидным доказательством его права не только определять, но и видоизменять представления о человеческой идентичности.

Русские обладают всем необходимым для того, чтобы решать для себя, что может, а что не может становиться характеристикой универсального человека.

Жизнедеятельность русского народа издревле была сопряжена с тем, что нравственные и культурные универсалии приобретали в ней особый статус, но и отстаивалось на протяжении многих веков. Никто, кроме русских, не проливал столько крови во имя истины. Никто, кроме русских, не отдавал во имя нее столько жизней.

Именно поэтому подлинная Декларация независимости русского народа есть декларация прерогатив истины (вопреки любым разновидностям «виртуальности» и лжи), которые русские отстояли не только для себя, но и для других народов. Одновременно это Декларация прерогатив универсального (вопреки любым формам местничества и местечковости), которые русский народ возвысил на деле, а не на словах выразив свою обеспокоенность судьбами мира.

Декларация независимости русского народа — это декларация изоляционизма. Однако речь не о том изоляционизме, в котором дымят чаны диаспор, толкаются в базарном угаре этносы, а будущее представляет собой предмет деятельности идеологов-реставраторов. Речь идет о совсем другом изоляционизме — изоляционизме универсалий. Он возвещает нам о России — суверенной обители мирового духа, о России — неприкосновенном заповеднике общности и всеобщего, о России-проекте — оплоте творчества и созидания.

Да здравствует всемирно-историческая Россия! Долой Россию местническую и местечковую!