Существует мнение, что наука уже исчерпала потенциал для своего расширения, роста и развития. И естественные и гуманитарные науки приблизились к порогу, за которым уже находится мистика и метафизика. То, что невозможно проверить повторяющимся опытом, выстроить в рационально охарактеризованный типологический ряд.
В естественных науках относительно эффективные и дешевые опыты дали свои результаты. В гуманитарных науках – найдены и введены в научный оборот самые информативные источники, особенно письменные.
В естественных науках чрезвычайно дорогие опыты дают только очередные «промежуточные» результаты. В гуманитарных на базе одних и тех же источников делают недостаточно доказательные различные выводы. Которые, накапливаются, не сменяя друг друга.
Далее мы будем рассматривать гуманитарные науки, например, историческую. Очень значительно отличается историческая наука модерна и постмодерна. В период развитого модерна огромное влияние имели стройные и непротиворечивые концепции, основанные в основном на историко-юридических и историко-экономических компонентах, а также на весьма «журналистских» представлениях о ментальности разных народов. В целом основанные на большом, но достаточно ограниченном объёме исторического знания. Таковы «государственные школы» наиболее развитых государств и марксизм. Все эти концепции отличались популярностью, в разные исторические периоды активно и успешно насаждались системой образования.
К началу постмодерна объём исторического знания резко увеличивается. Оно становится крайне разнообразным, перемежается с огромным количеством смежных дисциплин. Очень ясно очерчиваются многие незаметные ранее детали. Наступает эпоха исторической «теории относительности», потому что выясняется, что все концепции и «идеальные типы» «работают» только применительно к отдельным периодам, регионам, случаям. Огромный объём знаний разрушает стройную, логичную формальность.
Создаётся большое количество информативных и новаторских работ, в основном – по частным вопросам, которые, однако, мало кому нужны и интересны за пределами определённых интеллектуальных групп, субкультур и пр. Система исторического образования отрывается от фундаментальной науки, фрагментируется, влияние ее на людей ослабевает.
Гораздо большее влияние получают далёкая от науки ангажированная публицистика, подчас совершенно не опирающаяся на объективные факты, или же откровенная неомифология, основывающаяся исключительно на фантазии авторов и пропагандистской необходимости. Очень часто неомифология прямо объявляет историческую науку «закрытой». Примечательно, что мифологами и их сторонниками очень часто бывают хорошо образованные люди и даже крупные учёные, особенно представители естественных и технических дисциплин…
Здесь большую роль играет усиливающаяся узкая специализация знания, являющаяся следствием увеличения его объёма. Наблюдается отсутствие интеллектуального энциклопедизма и невозможность его поддержания на фоне сохраняющейся престижности такового. Но для специалиста психологически невозможно чувствовать себя профаном, пусть и в другой области знания.
Мифологические и публицистические концепции также охватывают лишь некоторые категории индивидов, безрезультатно соперничают друг с другом и тем самым способствуют дальнейшей фрагментации общества.
Особую опасность для гуманитарной науки представляет из себя реакция научного сообщества на мифографов, фальсификаторов и их популярность. Появляется недоверие к самостоятельному научному поиску, инновациям. Достижения учёных второй половины XX века абсолютизируются и догматизируются. Объявляются «истиной в последней инстанции». Этому способствует и снижение социальной значимости гуманитарной науки, отрыв гуманитарных наук от актуальных социальных практик, выбор многими талантливыми и сильными людьми других профессий. Всё это с течением времени может привести к превращению гуманитаристики в несколько замкнутых сект. Всё больше сползающих в чистую схоластику и начётническое толкование «первоисточников». Секты эти могут потерять какую-либо социальную значимость, выродиться и исчезнуть.
Это может стать следствием мнения, что остаётся лишь улучшать и «дорабатывать» открытия прошлого. Или составлять «истории вопросов», перечисляя чужие мнения и не высказывая своих.
Социальное поле науки распадается. Часть учёных становятся всё ближе к чиновникам, другая часть – к журналистам и писателям…
Так же существуют широко известные проблемы с финансированием исследований и подготовкой исследователей. Но о них и так много говорят…
Тем более, что наука вписывается в общий тренд деградации всех социальных институтов путём «отрицательного отбора». Трудно действительно хорошему силовику подняться выше полковника, действительно хорошему учёному стать академиком, настоящему писателю получить Нобелевскую премию. О политике уже молчу.
Так что самый прославленный военачальник – Полковник Стрелков без военного образования, самого прославленного историка Л. Н. Гумилёва коллеги не считали за историка и не считают, самый прославленный представитель точных наук – маргинальный чудак Перельман, а отнюдь не некий академик. Защищают людей, борются с наркоторговлей и педофилией отнюдь не силовики, а гражданские активисты.
Так что появление «народных учёных», одновременно дистанцирующихся от «официальных структур», но не перешедших в сферу биллетристики и мифологии, практически неизбежно.
Но не стоит всё сводить к социально-психологическим процессам. Есть и объективные причины самоисчерпания развития научного знания. Нередко всё начинается с мифологического априорного конструирования малоизвестного или почти неизвестного явления. Это начальный этап его изучения.
Потом явление «открывается» и описывается, выявляются наиболее объективные его характеристики. Активно открываются и изучаются новые источники. Достижения науки активно востребованы в обществе. Это классический, модерный этап изучения явления.
Потом изучение явления разбивается на изучение его отдельных деталей и частностей. Параллельно явление в целом изучается интерпретационно и субъективно. Отдельные его качества выпячиваются в ущерб другим. Появляется линейка независимых интерпретаций и «углов зрения», объективно доказать превосходство одних над другими весьма непросто. И часто «новые и новейшие методики» учат создавать такие интерпретации с соблюдением необходимого «научного политеса», видимости новизны и объективности. Что порождает методологическую полифонию и определённый публицизм. Фундаментом этого является отсутствие принципиально новых источников и ранее неизвестных фактов. Таков постмодернизм в гуманитаристике.
Четвёртый этап – опять мифология. Наука перестаёт давать простые, непротиворечивые, «жизненные» ответы «обычным людям». На основе общих упоминаний о явлении происходит создание априорных построений с откровенным игнорированием или отрицанием объективных фактов. Круг замыкается.
Ещё одна серьёзная проблема – соотношение феноменологии и типологии. Сейчас в науке всё большее значение приобретает описание отдельных, единственных и неповторимых феноменов и явлений. Которые слабо становятся в какие-то закономерности и ряды. Во многом такой подход весьма соответствует реальности. Однако феноменологическое знание крайне неудобно для усвоения системой образования. Приличный уровень понимания теперь требует огромных усилий, которые, понятно, никто не стремится прилагать. Так «феноменологическая» наука подрывает собственный базис – систему образования.
Неизбежно скатывание «феноменологии» либо опять к «схематике» ли просто к мифологии…
Кроме объективных, есть ещё и кадровые, психологические, гендерные причины.
Научные открытия совершались дерзкими, решительными мужчинами. Готовыми пострадать за собственное мнение, и иногда отвечавшие за него жизнью. Тем более они шли на сложности в карьере, разрывы с учителями, друзьями, близкими, непризнанность и безденежность. Именно эти решительные фанатики собственного мнения и двигали науку вперёд.
Научная и творческая среда всегда была по-своему очень жестокой, мужской. Но, в отличии от традиционных брутальных субкультур, агрессия здесь была направлена не во вне, а во внутрь среды «своих». И авторитеты, лидеры всегда могли быть подвергнуты нападению со стороны дерзких смельчаков.
Это было до боли очевидно гигантам науки XX столетия, от успешных атак которых изрядно пострадали предшественники. И которые больше всего боялись быть в свою очередь развенчанными. Эти эгоцентристы особо никого не хотели «благословлять, входя в гроб». И поэтому они привели в науку женщин и сереньких «клерков от науки» мужского пола.
И дело тут не в каких-то скабрезностях. Титаны хотели остаться в безопасности. И хотели, чтоб за них хорошо делали черновую работу. А так же прославляли их, тиражировали их открытия.
Женщины очень сильны в эксперементальной науке и обработке источников. Они старательны, усердны и скрупулёзны. Из них получаются отличные популяризаторши и эпигонши. На их месте успешно «подвизаются» и изрядно феминизированные мужчины. Только у них, при всех несомненных достоинствах, проблемы с новаторскими идеями и широкими обобщениями.
Для настоящих открытий недостаточно таланта и знаний. Нужна агрессия, вера в свою правоту и способность рисковать. И работой, и репутаций, иногда судебным преследованием и пр..
Это-то не особенно наблюдается среди женщин и клерков от науки. Поэтому один промежуточный результат переходит в другой. А открытий нет…
Наука держалась на сложных противоречивых отношениях консерваторов и новаторов. Новаторы были вынуждены отстаивать свои позиции перед консерваторами, преодолевать их сопротивление. Для этого они должны были создавать серьёзную объективную доказательную базу, тщательно её структурировать и пр.. Таким образом, наука поступательно развивалась. Теперь новаторы и консерваторы просто расходятся по «разным квартирам» и перестают совместно работать. Что так же ставит под вопрос дальнейшее развитие науки.
Гуманитарную науку спасёт только появление молодых, талантливых и агрессивных самцов, готовых к жестокой борьбе. Как писал Л.С. Клейн: «Учёный мир – не дружные ребята из детской песенки. Каждое открытие – для кого-то закрытие. И этот кто-то – чаще всего маститый и власть имущий. Поэтому, сделав открытие, не надейся на всеобщий восторг. Будь готов к упорному сопротивлению, внезапным нападкам и изнурительной войне. Учёному нужен талан во-вторых, мужество – во-первых».
Однако нынешнее поколение нынешних молодых, «детей миллениума», особых надежд не внушает: пассивность, отсутствие тяги к знаниям, конформизм. Глядя на таких «юношей», начинаешь воспринимать засилье женщин и возрастных мужчин в гуманитаристике в какой-то степени как должное…
Надо отдать должное некоторым научным учёным дамам. Они настолько «отвязались» и «отрастили яйца», что у них появились и собственные новаторские теории, и многое другое, для науки очень нужное. Современные женщины вообще проявляют нередко традиционные мужские качества. В отличии от многих мужчин….
А уровень эрудиции и профессионализма «стариков» нередко отсутствует у более молодых…
Отсутствие открытий, снижение эффективности и востребованности науки в свою очередь повышают материальную и социальную подчинённость её «жрецов».
И возникают вопросы в необходимости такой «милой и уютной» науки.
Всё это привело к относительному выравниванию уровня важнейших академических и университетский центров с центрами, условно говоря, провинциальными. Этому в немалой степени способствовало более свободная циркуляция информации на цифровых носителях и интерес к феноменологии в ущерб схемам и теоретическим построениям. Однако «подросшие» провинциальные» центры так и не сровнялись со столичными, хотя те и просели «навстречу» им.
Ещё одна проблема – постепенно нарастающий разрыв между «важнейшими» и «провинциальными» центрами, что идёт во вред и тем, и другим. «Важнейшие» в гораздо большей степени включены в мировой научный процесс, информированы о новинках теории и методологии. Местные же порою лучше владеют конкретикой. И ослабление связей одних и других весьма вредны для науки.
В целом получается, что при неофеодализме естественные науки сведутся к изобретательству. Точнее, к приспособлению старых изобретений к новым условиям.
Гуманитарные науки дрейфуют в сторону описательства и публикаторства источников и литературы, составлению энциклопедий уже известного. Немногочисленные научные учреждения без открытий будут дрейфовать в сторону архивов и библиотек. А сама гуманитаристика вырождается в некое «позднее неоконфуцианство» с его начётничеством, комментаторством, засильем замшелых «трендов» и авторитетов. Гораздо менее гибким и ретроградным, чем, например, исламское право и богословие…
Живая гуманитарная мысль, если и будет развиваться, то в неких неофициальных и полуофициальных кружках при каких-либо центрах силы или фигурах, какими в своё время были Карл Великий, Лоренцо Великолепный и митрополит Макарий.
Что касается «методологического вопроса». Из «новых и новейших», «западных» и прочих методологий стоит сосредоточится на тех, которые способствуют поиску новых или сравнительно малоизвестных источников и работе с ними. В некоторых случаях это поможет «оживить» изучение некоторых давно известных явлений. Так же важны методологии, с помощью которых можно получить информацию об относительно малоизвестных явлениях из «старых» источников.
Так же жизнь не стоит на месте, появляются новые явления и факты. Их можно активно исследовать и сравнивать с уже изученными явлениями, выявляя общее и особенное. Например, события на Донбассе – с другими локальными войнами и межетническими конфликтами, метросексуалов – с денди и пр.. Активное подтягивание различных гуманитарных дисциплин к социологии и политологии сейчас идёт весьма активно.
Очень трудный и важный вопрос, что предпочтительней для гуманитарного знания: утверждение общепринятых канонов по традиционалистскому образцу, систематизация уже открытого и его сохранение; или свобода индивидуального поиска. Новоевропейская научная традиция гармонично сочетала оба начала. Свобода поиска была ограничена принципами научности. Сейчас же оба начала расходятся и приобретают самостоятельность. Какой из них даст больше или одолеет, сказать трудно…
Так же очень важен трудный и неоднозначный выбор между феноменологией и типологий. Полнота освещение при проблеме с воспроизводством и трансляцией знания, опасность замыкания и гибели. Либо за возможность передачи знания придётся платить упрощением и схематизацией. Возможно, очень сильными.
Большинство абсолютно ложных теорий уже давно отброшено. В основном остались относительно верные. Зачастую остаётся выяснить, на сколько процентов и какая.
