Доклад представлен для сборника статей по вопросам возникающих угроз в этнокультурной и религиозной среде и методикам противодействия радикализации этнорелигиозного фактора и профилактики конфликтов на этнорелигиозной почве «Идеологическое противодействие этнорелигиозному терроризму в современной России» (Саранск, 2014)
Массовый приток мигрантов в Российскую Федерацию из республик бывшего Советского Союза приводит не только к появлению дешевой рабочей силы, но и активно способствует росту преступности и привнесению тех мировоззренческих установок, которыми мигранты обладали у себя на родине. Проблема возникает не только в сфере бытовых преступлений (воровство, хулиганство, изнасилования и др.), неизбежных в любом социуме и независимо от наличия в нем мигрантов, но и в росте масштабов организованной преступности, что с точки зрения криминологии свидетельствует о качественном изменении самого характера криминогенности в обществе. Специфической особенностью миграционных процессов в России является увеличение организованной преступности по этническому принципу, а также притоку совместно с криминальными элементами и сторонников радикальных течений ислама, признанных таковыми не только в России, но и у себя на исторической родине. При этом влияние на появление этнических ОПГ и радикал-исламизма связано не только с внешней миграцией, но и с внутренней миграцией, преимущественно, с Северного Кавказа. Стоит специально подчеркнуть: мигранты из западных республик бывшего СССР (Украина, Беларусь, Молдова, меньше Литва, Латвия и Эстония) не образовывали этнические ОПГ в России. О подобном в СМИ не слышно, и этому есть определенное объяснение. Мигранты из этих стран в культурно-цивилизационном плане не отличаются от русского населения России, составляющего значительное большинство жителей страны. Дело не только в близости языка у украинцев и белорусов (как правило, они все в совершенстве владеют русским), но и в однородном менталитете.
Исследователи миграционных процессов в современной России отмечают, что в реализации государственной миграционной политики негативными факторами выступают: разобщенность усилий федеральных министерств и ведомств; слабость и противоречивость законодательной базы, регулирующей правовое положение иностранных граждан в России; серьезные изъяны в законодательстве по вопросам приобретения иностранными гражданами гражданства Российской Федерации; состояние исполнения международно-правовых обязательств России в области миграции населения [1].
Наиболее бурно обсуждение проблемы негативных последствий от миграции в сфере безопасности в России стало происходить после событий осени 2005 года во Франции, когда арабские мигранты устраивали погромы в городах. Эксперты тогда постарались сравнить ситуацию с мигрантами во Франции и в России. Разница между происходящим в двух странах заключается в том, что по сравнению с Францией уровень жизни россиян в целом ниже существенно, нет такой социальной политики в отношении мигрантов, какая практикуется во Франции, позволяя приезжему получать пособия и в принципе не работать. Добавить следует и такое отличие, что на территории России проживают коренные народы, исторически исповедующие ислам, а основной поток мигрантов сегодня приходится на мусульман из Закавказья и Центральной Азии. «Заметим, - пишет исследователь миграционных процессов в России А.П.Шмелев, - что зачастую временные трудовые легальные мигранты очень часто превращаются в постоянных нелегальных, оседая, как правило, в крупных городах. Либо используют свой статус трудовых мигрантов как прикрытие настоящей деятельности, зачастую криминальной» [2].
При этом сравнивая проблему мигрантов в Европе и России, эксперты отмечают, что для первой характерен тот факт, что источником социальных проблем являются неассимилировавшиеся потомки трудовых мигрантов прошлых поколений, как правило, уже имеющие гражданство. В России же основную проблему составляют нелегальные мигранты. Таким образом, в Европе речь идет в большинстве случаев о социализации собственных граждан, а в России о борьбе с нелегальными мигрантами преимущественно правоохранительными средствами [3]. Правда, в этом вопросе не учитывается такая деталь, что нынешний российский мигрант может получить российское гражданство, однако став россиянином, мигрант не всегда стремится к интеграции в российский социум путем замены ментальных ценностей своей страны на российские. Культурный барьер и менталитет по-прежнему сохраняются, распространяясь и на потомков мигрантов в последующих поколениях. И мы можем через некоторое время оказаться в ситуации, когда второе поколение постсоветских мигрантов, родившееся в России, превратиться в точно таких же по своему поведению, как арабские мигранты во Франции. Наличие гражданства не превращает мигранта в россиянина с присущими ему культурно-ментальными признаками.
В ряде российских регионов была выбрана модель наделения диаспор функциями субъектов миграционной политики, фактически поставив их в роль посредника во взаимоотношениях мигранта и государства. Иллюстрацией подобной практики может служить Республика Татарстан, в которой власти пошли по созданию Ассоциации национально-культурных объединений в 1992 году (в 2007 году ее преобразовали в Ассамблею народов Татарстана, во главе которой поставили спикера местного парламента), включив в эту организацию все диаспоры и национальные образования. Для размещения Ассамблеи народов Татарстана было специально построено здание Дома дружбы народов, был выделен на постоянной основе штат сотрудников, а финансируется вся эта деятельность из республиканского бюджета. Поддержка региональных властей заключается не только в развитии языков и культур, но и встраивании этого консолидирующего диаспоры органа во взаимоотношения с государственными учреждениями, занимающиеся мигрантами. Юридически это было оформлено в 2006 году путем заключения Соглашения о взаимодействии Министерства экономики и промышленности Республики Татарстан, МВД по РТ, УФМС по РТ и Ассоциации национально-культурных объединений РТ в области миграционной политики [4]. Такая модель взаимоотношений государства с мигрантами через использование посреднических услуг диаспор имеет определенный изъян: диаспора может выступить в роли защитника мигрантов, совершивших преступления, покрывая их.
«Несомненно, миграция, - пишет оренбургский этнолог Веналий Амелин, - конфликтогенный фактор», и – приводит при этом результаты опросов, которые проводились в Оренбургской области. Среди факторов, влияющих на состояние межнациональных отношений в полиэтничном регионе, 31% опрошенных называют неуважительное, порой вызывающее поведение приезжих иммигрантов, а 21% полагают, что стало тяжело жить, и многие пытаются найти виновных в этом в приезжих. 12 % опрошенных указали, что их беспокоит ситуация, создаваемая мигрантами. «Отсюда и социальная напряженность во взаимоотношениях населения с этническими мигрантами» [5], - делает вывод Амелин. Подобные настроения среди коренного населения России вполне объяснимы, если учитывать, что мигранты влияют на криминогенную обстановку. Ситуация усугубляется тем, что происходит сращивание криминала с мигрантами, получившее название этничеких ОПГ, а в последние годы все чаще и чаще говорится о привнесении мигрантами радикальных течений ислама.
Проведенные социологические исследования, показывают изменение в отношении к мигрантам со стороны русского населения. Социологи сообщают, что при опросе московских студентов, т.е. молодежи, последние перечислили положительные и отрицательные качества, которые свойственны мигрантам с Кавказа и Средней Азии: агрессивны и жестоки (о чеченцах), хитры, могут обмануть на базаре (об азербайджанцах), нахально ведут себя с местными женщинами (в основном об азербайджанцах и армянах). «Эти характеристики почти в неизменном виде с некоторыми вариациями сохранились до 2007 года, когда стала проявляться нарастающая тревожная тенденция», - сообщает ведущий научный сотрудник Отдела Кавказа Института этнологии и антропологии РАН Абдулгамид Булатов, добавляя, что «если до этого при выраженном негативном аспекте восприятия мигрантов присутствовала и в целом его перевешивала либо индифферентная, либо взвешенная, основанная на понимании вынужденного характера миграций оценка, то теперь идет нарастание неприязни к мигрантам». Ученый дополняет, что «рост числа мигрантов с национальных окраин и стран СНГ формирует у таких респондентов «опасения за судьбу русского народа» [6].
Заметим, что такое же далеко не толерантное отношение и в регионах, которые позиционируются как мусульманские, в которых традиционно проживают коренные народы России, исповедующие ислам. Социологи, которые провели опросы населения Татарстана, констатируют, что лишь 5-8% татарстанцев готовы принять мигрантов в свое общество, от одной трети до половины жителей республики согласны на их временное проживание, от 16 до 27% местных жителей не настроены на какое-либо сотрудничество с приезжими. Наибольшая доля интолерантных жителей наблюдается в Казани, на втором месте – жители села, несколько меньше таких людей в периферийных городах. Причем толерантность местных жителей к приезжим носит скорее характер терпимости – они ориентированы на общение на дальней дистанции: более склонны принимать мигрантов в качестве соотечественников, земляков [7]. Т.е. еще как-то сохраняется представление, что мигранты из Центральной Азии и Закавказья – это бывшие граждане СССР, т.е. не совсем еще чужие. Однако это не означает, что к мигрантам сохраняется позитивное отношение, даже если это мусульмане. Социологи в Татарстане отмечают, что в Казани «среди местных жителей уже каждый четвертый относятся отрицательно к мигрантам, еще 65% не видят ничего положительного в приезде переселенцев» [8]. Московские социологи, проводившие опрос мусульман, также констатировали, что для них не всегда является решающим собственно конфессиональный фактор в отношении к мигрантам. «Удельный вес выступающих за ограничение миграции из Закавказья и Средней Азии среди приверженцев ислама в три-четыре раза выше, чем тех, кто считает нужным ограничить миграцию русских (из республик бывшего СССР), и в два раза выше желающих ее уменьшить для украинцев и белорусов. Дело в том, что большая часть российских мусульман не видит в мигрантах-славянах своих экономических конкурентов» [9], - констатируют исследователи, подчеркивая тем самым, что российские мусульмане к своим единоверцам из Центральной Азии и Закавказья не столь толерантны, чем к мигрантам с Украины и Белоруссии.
Поскольку в Татарстане по численности самыми крупными народами являются татары (52%) и русские (39%), у них отношение к другим коренным народом Поволжья, более малочисленным, чем эти два крупных этноса, положительное. Это отмечают и специалисты. «Представители этнического большинства Республики Татарстан четко дифференцируют представителей этнических меньшинств. Если индигенные меньшинства воспринимаются ими как «свои», то меньшинства, которые фенотипически и этнокультурно отличаются от местного населения, воспринимаются неоднозначно и даже негативно», - констатирует этнолог Ринар Кушаев, добавляя, что у молодого поколения татарстанцев вроде бы «декларируется высокий уровень межэтнической толерантности, но при более детальном разборе смоделированных жизненных ситуаций проявляется интолерантное отношение к представителям этнических меньшинств» [10].
Социологи в Татарстане видят, что сегодня усиление раздражения в отношении приезжих основывается на дополнительных аргументах: содержательная основа объяснений враждебности к мигрантам в постсоветский период стала шире и богаче. «Восприятие переселенцев как конкурентов с констатацией их отрицательных качеств на сегодняшний день усиливается ощущением обязательности сопровождения миграции криминалитетом, коррупции. Приезд сегодняшних мигрантов значительно реже ассоциируется у принимающего населения с чем-то позитивным», - делают вывод ученые, добавляя на основе материалов опроса местных жителей, что они «уверены, что помимо преступности (31%), мигранты являются также источником заболеваний (35%) и появления некачественных товаров и продуктов (37%)» [11].
На этом фоне все чаще и чаще эксперты начинают говорить, что мигрант – это не только потенциальный источник для криминала, болезней, но также может быть и носителем радикальных течений ислама. Если в 1990-е годы и в начале 2000-х годов исследователи отмечали, что россияне в «в чужаках видят прежде всего представителей экономического сообщества, организованного по этническому принципу, плотно заполняющих ряд жизненно важных экономических ниш и вытесняющих представителей коренного населения на обочину жизни» [12], т.е. мигранты воспринимались как экономические конкуренты (причем, речь не только о выходцах с Кавказа или Центральной Азии, а вообще о приезжих, даже из других регионов России: наглядно это видно на фоне отношения коренных москвичей и петербуржцев по отношению к приезжим провинциалам), то в 2010-е годы все чаще в них видят проводников этнорелигиозного экстремизма. В странах Центральной Азии, у себя на родине, при авторитаризме, порой переходящим в тоталитаризм, политического режима этих государств, религиозные фундаменталисты подвергаются жесткому преследованию. В итоге многие из них переезжают в Россию, где существует совершенно либеральное законодательство по противодействию подобным элементам. Страна получает вместе с трудовой миграцией и поток радикал-исламистов. Оказавшись в России, фундаменталисты из числа мигрантов, посещая мечети, в скором времени формируют в них группы своих сторонников, начинают в них вести свою пропагандистскую работу, нередко вовлекая в подобные экстремистские джамааты единомышленников из числа российских граждан. Это особенно остро стоит в городах Европейской части России и Сибири, где исторически мечети строились татарами, духовенство также этнически было татарским, а за счет притока мигрантов та функция, которую выполняли мечети в деле сохранения татарской культуры, языка, исчезает. Отсюда и звучащие заявления со стороны татарских общественных организаций и мусульманского духовенства, что переход на русский язык проповеди, понятный всем прихожанам, в том числе и мигрантам, способствует потере мечетями функции татарских национально-культурных центров, которыми они обладали. Более того, стала набирать тенденция, когда контингент молящихся в мечетях составляют как раз не татары, а мигранты.
Ситуация также усугубляется тем, что второе поколение мигрантов, т.е. детей мигрантов, родившихся в России, в культурном плане мало интегрируется в российский социум. Этническая идентичность у молодых мигрантов отступает на последний план, а на первый выходит сугубо религиозная самоидентификация («мы – мусульмане»), причем исламское вероучение они трактуют в радикальном его понимании. «Характерной особенностью мигрантской молодежи является демонстративная россиефобия: они практически полностью не имеют гражданского самосознания, российские ценности и законы подчеркнуто ставят ниже идей шариата, при этом будущее российского государства они видят как часть глобального халифата», - делают вывод эксперты, отмечая, что сами молодые мигранты не считают себя уже «приезжими», а акцентируют внимания на том, что они – «местные» [13].
Первый известный пример, когда на территорию России стали приезжать выходцы из Центральной Азии, являющиеся носителями радикальных течений ислама, стоит датировать 1996-м годом. Тогда в Казань приехал выходец из Узбекистана Алишер Усманов (не путать с известным олигархом), который был членом «Исламского движения Узбекистана», а в Татарстане стал эмиссаром «Хизб-ут-Тахрир аль-Ислами» («Партия исламского освобождения»), признанной в России террористической организацией (Решение было принято о признании ее таковой Верховным судом России только в 2003 году). В 1993-1994 годах в г.Намангане (Узбекистан) он был имамом одной из мечетей, через которую вел вербовку людей, готовых поехать в Чечню. Тогда накануне Первой чеченской войны (1994-1996) эта северокавказская республика превращалась в магнит для всех исламистов с территории бывшего СССР и Ближнего Востока. На родине, в Узбекистане он попадает под внимание правоохранительных органов, вскоре объявляется в международный розыск. В 1996 году он оказывается в Татарстане, где с 1999 года начинает формировать сеть ячеек (халакатов) «Хизб-ут-Тахрир аль-Ислами», начав работать преподавателем в одном из казанских медресе. В 2004 году Усманова задерживают, и в 2005 году осуждают. В ходе следствия выясняется, что Усманов вербовал татар для участия в боевых действиях на Северном Кавказе. В Казанском высшем мусульманском медресе имени тысячелетия принятия ислама Усманов оказывает влияние на местного татарина Рустема Сафина, работавшего там преподавателем. После ареста Усманова Сафин становится лидером «Хизб-ут-Тахрир» в Татарстане. В 2009 году сам получает условную судимость за членство в «Хизб-ут-Тахрир», однако это не мешает ему стать имамом казанской мечети «Аль-Ихлас», превратив последнюю в штаб-квартиру этой организации. Летом 2012 года после теракта в Казани в отношении тогдашнего муфтия Татарстана Ильдуса Файзова (он получит ранения, останется жив) и убийства начальника учебного отдела Духовного управления мусульман Татарстана, известного мусульманского богослова Валиуллы Якупова, члены «Хизб-ут-Тахрир» в Казани и Набережных Челнах организовали серию уличных акций: пикетов, митингов, автопробегов, в которых активно принимали участие мигранты. Более того, последние выступали в роли массовки и ударной силы на мероприятиях. Сам Сафин сумел превратить в подведомственную ему мечеть в бюро по трудоустройству мигрантов и поиску им жилья. Нередко приезжавшим в Казань мигрантам из Центральной Азии рекомендовали обращаться к имаму этой мечети, который помогал им найти работу и подыскивал место, где они смогут жить. Такая форма социальной заботы мигрантам делалась неспроста: те становились обязанными казанскому лидеру «Хизб-ут-Тахрир», помогали ему с организацией коллективных обедов пловом, на которые приглашались все желающие, среди которых также велась агитация, участвовали в акциях халифатистов [14]. Самого Сафина в 2013 году осудили, саму мечеть демонтировали, полностью разобрав, дабы она перестала быть штаб-квартирой «Хизб-ут-Тахрир» в Татарстане (на ее месте воздвигли новую мечеть) [15], в 2014 году начался судебный процесс над сторонниками Сафина [16]. Однако сама проблема деятельности «Хизб-ут-Тахрир» из Татарстана никуда не делась. Ее члены перешли на более подпольный характер деятельности, не столь открытый, как это было раньше.
Таким образом, данный случай может служить примером того, как удачно посеянные в свое время зерна религиозного экстремизма со стороны мигрантов из Центральной Азии могут в дальнейшем пустить корни спустя порой десятилетие и более лет уже среди российских мусульман.
Процесс переселения мигрантов из Центральной Азии порой принимает фактор появления анклавов в крупных городах, формируемых по национально-религиозному признаку. В ряде регионов России, особенно в крупных городах, стали формироваться своеобразные этнические районы компактного проживания по типу таких, которые есть в городах Европы. Например, в Казани этнологи уже отмечают появление этнических кварталов (в первую очередь узбекского и таджикского). «С одной стороны, понятно, почему узбеки и таджики стараются селиться ближе к колхозному (центральному) рынку – месту своей основной трудовой деятельности, а вновь приезжающие – подселиться к своим землякам. С другой стороны, если это явление приобретает характер устойчивой тенденции, то оно может иметь далеко идущие последствия и упускать из вида его нельзя, в том числе, и в плане научного изучения» [17], - отмечают исследователи.
Наиболее наглядно подобные формы геттоизации становятся заметны в Москве. Научные сотрудники Центра исследований миграции и этничности Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ провели комплексное исследование мигрантов из Киргизии в Москве, придя к выводу об образовании своеобразного «Киргизтауна» в столице страны. «Внутри Москвы образуется киргизский город, киргизское общество складывается с помощью системы моноэтничных киргизских институтов: больниц, кафе, дискотек, клубов единоборств. Одних киргизских кафе, по оценкам наших компетентных информантов, в Москве до 80», - делятся результатами своего исследования ученые. Одна из сотрудниц академии рассказывает такое: «Поскольку я приходила без знакомых киргизов, в некоторых местах были проблемы. Я подхожу к кафе. Там снаружи сидит маленькая девочка, лет пяти. И она говорит: «А это кафе киргизское». Я говорю: «А что, нам туда нельзя?» Она подумала-подумала и говорит: «Ну, можно. У меня папа тут работает». Ну, хорошо хоть «разрешила». А вот другой случай: «Я подхожу, ещё закрыто. Я звоню. Охранник отвечает мне, что ещё никого нет. Я говорю, что я подожду, пока чаю попью. Он, понизив голос, говорит: «Это вообще-то кафе киргизское». – «Ну и что?» – «Не стоит, не надо». Так я туда и не попала, к сожалению. Если бы пришла туда попозже и в компании с киргизами, проблем бы не было» [18].
Однако наряду с подобной формой самоорганизации проживания в городах мигранты начинают осуществлять процесс колонизации сельских населенных пунктов в регионах Европейской части России. Выбор ими деревень вызван тем, что покупка жилья (земельного участка, дома) обходиться намного дешевле на селе, чем приобретение аналогичной недвижимости или квартиры в городе, а также позволяет воспроизвести уже на территории России привычный образ жизни жителя кишлака (многие мигранты – это вчерашние жители не только городов Центральной Азии, но и кишлаков). Мигрант перевозит семью, однако у него на новом месте жительства начинают происходить конфликты с коренными жителями деревни, где он селиться (семьи порой бывают не только многодетными, но по факту и полигамными). Бытовые конфликты с неспособными или нежелающими интегрироваться в местный образ жизни мигрантами нередко перерастают в межнациональные, а в последнее время межрелигиозные и внутрирелигиозные (между разными традициями и течениями ислама). Создавая невыносимые условия для коренных жителей, мигранты вынуждают последних оставлять деревни, переселяться в города. При этом местные жители продают свои дома часто самим же мигрантам, поскольку те порой являются единственными их покупателями, готовыми приобрести (желающих приобрести дома в деревнях с большим количеством мигрантов среди россиян немного). В конечном счете, мы можем оказаться перед ситуацией, когда наши деревни и села постепенно превратятся в среднеазиатские кишлаки за счет заселения их мигрантами и оттоку из них коренного населения. Этот процесс колонизации не приведет к развитию сельского хозяйства: мигранты лишь проживают в деревнях, но продолжают работать в городах (на стройках, торговле, нередко и наркоторговле), их вклад в аграрную экономику не ощущается. Усугубляет ситуацию тот факт, что преобразование российских деревень в среднеазиатские кишлаки часто происходит за счет переезда в них исламских фундаменталистов.
Картина последствий поселения мигрантов в сельской местности может быть проиллюстрирована на примере двух населенных пунктов Татарстана – русского села Шумково Рыбнослободского района и татарской деревни Курманаево Нурлатского района, где произошли в 2012-2013 годах выступления и возмущения местных жителей против мигрантов, поселившихся по соседству.
В Шумково поселившиеся таджики поставили целью построить мечеть, для чего способствовали обоснованию в селе учившемуся в Пакистане религиозному исламскому деятелю из числа таджиков. Этнические татары, которые тоже проживают в русской деревне, не поддерживали идею строительства мечети (в селе есть церковь дореволюционной постройки, находящаяся в запустении с 1930-х годов, однако материальных возможностей у жителей восстановить ее не имеется), объясняя тем, что для совершения религиозных обрядов им достаточно посещать соседние татарские деревни. Более того, жители подчеркивают отличия местного традиционного для татар ислама от той формы, которую пытаются привнести таджики [19]. Ситуация обострилась, когда началось строительство мечети, коренные жители были против, а власти постарались традиционно объяснить конфликт исключительно бытовыми неурядицами [20].
Если в Шумково со стороны конфликт мог показаться как противостояние этнически православных русских с приезжими мусульманами-таджиками, то в Курманаево конфликт произошел между мусульманами-татарами и мусульманами-таджиками. Начавшись на бытовой почве (поведение таджикских детей в местной школе) [21], он вскоре вскрыл другие формы недопонимания между коренными жителями и приезжими, которые имели место быть на внутрирелигиозной почве, где татары указывали на то, что таджики привносят другую форму ислама.
Помимо проблемы внешней миграции, существует проблема внутренней миграции, которая также приводит к перемещению групп религиозных фундаменталистов из одних регионов России в другие. Эксперты уже отмечали, что на протяжении 2000-х годов происходит усиление религиозного влияния исламистов Северного Кавказа на своих единомышленников в Поволжье, когда ваххабиты с Юга России превратились в духовных наставников, учителей для таких же исламистов в центре страны [22]. Однако масштабы проблемы особенно ощутимо бросаются на Крайнем Севере и в Сибири, где порой приток внутренних мигрантов, придерживающих радикальных исламистских взглядов, достигает такого масштаба [23], что силовики вынуждены менять даже статус территориальных субъектов в сторону их закрытия для приезжих. Такая ситуация сложилась в Ямало-Ненецком автономном округе, когда в Новом Уренгое, где крайне высок уровень мигрантов с Кавказа, а ваххабитов стало столько, что силовые органы, будучи уже не в состоянии преодолеть эту проблему, идут по пути договоренности с религиозными радикалами, чтобы те старались себя вести хорошо, город получил статус погранзоны, въезд был ограничен. Ситуация в этой газодобывающей столице России с исламскими фундаменталистами крайне критическая: агитация фундаменталистов ведется не только в мечетях, но даже в местных вузах, а выбор города для такой экспансии ваххабитов неслучаен – исламисты создают экономический и людской плацдарм для того, чтобы в дальнейшем перейти к активной фазе (как отмечают наблюдатели, они ждут своего часа «Х») [24].
Тут даже мусульманское духовенство полагает, что Ямал для боевиков был в период чеченских войн 1990-х годов в роли военно-полевого госпиталя: «На Ямале чеченские боевики лечились и проходили полностью реабилитацию после ранений, полученных в боях с федеральными войсками» [25]. Такая тенденция, даже после завершения активной фазы контртеррористической операции в Чечне после появления «Имарата Кавказ», провозглашенного Доку Умаровым в 2007 году, вполне сохраняется и поныне.
Такая же неспокойная ситуация развивается в соседнем с Ямалом Ханты-Мансийском автономном округе, где в Сургуте массовые драки местных жителей и приехавших с Северного Кавказа стали заметным и уже нередким явлением в межнациональных отношениях в регионе. Особенно запомнилось воскресенье 5 мая 2013 года, когда полицией Сургута была остановлена огромная колонна автомобилей (в них находилось 180 человек), в которых были обнаружено оружие, ехавшая, видимо, на разборку (сами участники объявили, что собирались принять участие в автопробеге и посетить детский дом, навестить детей). Вызывающее поведение кавказцев («демонстративно акцентируют внимание на своей национальности, смотрят на других свысока, заявляют о своем превосходстве, они склонны перемещаться по городу большими группами, часто провоцируют ссоры, демонстративно громко разговаривают») усугубляется формированием из них исламистских джамаатов, куда нередко переезжают участники бандформирований с Северного Кавказа в поисках финансирования. «В некоторых джамаатах распространяется учение, согласно которому имеющаяся на Земле нефть дана Аллахом исключительно мусульманам. «Кафиры» («неверные» - прим.) владеют и добывают нефть незаконно. Не только на территории Югры, но и в Ямало-Ненецком округе и Тюменской области необходимо создать исламское государство, которое получит за счет нефтепромыслов мощную финансовую подпитку. По мнению экстремистов, после отделения от России ваххабистское государство рано или поздно признают все страны мира», - рассказывают о настроениях среди мигрантов наблюдатели [26].
Наиболее болезненней русское население ощущает последствия миграции из Центральной Азии и Кавказа, когда русские дети становятся жертвами этнической дедовщины в российских школах со стороны детей мигрантов. Здесь надо учитывать, что взаимоотношения между русскими детьми и детьми мигрантов происходят не только в контексте межнационального противоборства, но и межрелигиозного, когда понятия «русский» и «православный» для детей мигрантов равнозначны. В таких школах дети мигрантов объединяются по этнорелигиозному признаку в сплоченную группу, начинают подвергать нередко побоям и моральному террору русских детей, которые начинают прятать нательные крестики (если одежда такая, что они видны), подвергаясь осмеянию и оскорблениям. При этом в спорах между русскими детьми и детьми мигрантов последние, используя риторику взрослых исламистов, нередко восприняв антихристианскую фразеологию от родственников, автоматически опускаются до унижения своих сверстников по религиозному признаку. «В подростковой среде нет никакого умеренного или «традиционного» ислама – здесь он исключительно радикальный, пусть и «по-детски». Что более откровенно и болезненно, чем «по-взрослому», это заложено в естественных свойствах детско-подростковой психики» [27], - констатирует Изяслав Адливанкин, специалист по проблемам молодежных субкультур, деструктивных культов и религиозного экстремизма, который провел опросы среди учеников школ Ханты-Мансийского автономного округа и пришел к подобным выводам.
Впрочем, ваххабизм с его ценностями не только проникает в школы, он приводит к более серьезным последствиям, когда его адепты начинают вести пропаганду в студенческой среде, где наиболее подвержены этому становятся учащиеся с Северного Кавказа, приехавшие учиться в вузы Центральной России и Сибири. Руководитель Центра по противодействию экстремизму УМВД Ямало-Ненецкого автономного округа Сергей Савин наглядно привел такой случай, как студента вербовали прямо в вузе: «Один из жителей Ноябрьска – студент Тюменской медицинской академии, предварительно написав завещание, бросил учебу и втайне от родных уехал на Северный Кавказ. Когда к его розыскам подключилась полиция, выяснилось, что до поступления в вуз пропавший не интересовался ничем предосудительным и был совершенно равнодушен к религии. Поведение молодого человека резко изменилось после поступления в Медакадемию. Под влиянием однокурсников он принял ислам и стал фанатично его придерживаться» [28]. Правда, конкретно эта история закончилась благополучно: оперативникам удалось уговорить мать студента позвонить сыну и подействовать на него. Он вернулся домой в Ноябрьск, отказавшись от пополнения рядов террористического бандподполья. Однако число тех студентов, которые предпочли все-таки присоединиться к ваххабитам на Северном Кавказе, гораздо больше.
Ряд исламистских проповедников Центральной Азии пользуются популярностью и среди российских мусульман, способствуя их подпаданию под их духовное влияние. Например, в Казахстане салафитский проповедник Абу Ринат Мухаммад Казахстани (настоящее имя – Ринат Зайнуллин) активно ведет агитацию на русском языке в Интернете. Его лекции пользуются популярностью у ваххабитов Поволжья и Урала, сам он действует совершенно легально в Казахстане, у него есть группа последователей в этой республике [29].
Причины того, что мигранты оказываются благодатной почвой для распространения в их среде исламского радикализма, ряд исследователей видят в их психологическом и правовом дискомфорте. Не принимаемые российским социумом, видящем в мигрантах угрозу, они оказываются в условиях враждебного отношения к ним принимающего общества и бесперспективности возвращения на родину, где нет работы. Эти социальные трудности стремятся эксплуатировать фундаменталисты. «Ослабленные морально, ориентированные на свое физическое существование и лишенные тем самым более высоких, духовно-нравственных привязанностей, мигранты оказываются в фокусе внимания различных деструктивных организаций. Поскольку к нам едут в основном выходцы из республик, где доминирует ислам, то чаще мигрантами интересуются представители исламистских структур. Им трудно отличить настоящий ислам от деструктивных подделок. Этим активно пользуются радиальные исламисты, ваххабиты. В результате сегодняшняя миграция становится благоприятной почвой для экстремизма и даже терроризма в России. И это уже более серьезная угроза, чем, например, незнание русского языка», - отмечают социологи [30]. «Мигранты стремятся сблизиться с себеподобными, чаще всего земляками по области, городу, району или кишлаку. Хизб-ут-Тахрир использует их стремление к единению, чтобы вовлечь мигрантов собственными бредовыми идеями» [31], - полагают эксперты.
Однако перекладывать на российские органы власти проблему социальной заботы о мигрантах будет абсолютно ошибочным предложением выхода из ситуации. Тем более, что опыт стран Западной Европы, в которых пошли по пути социальной помощи приезжим (выплат пособий, предоставление других материальных и юридических преференций), привел к иждивенчеству этой большой группы населения, не только не интегрировавшей в общественное и культурное пространство, но в конце концов превратившуюся в политическую силу, диктующую свои требования к коренному населению. Поскольку нередко со стороны правозащитников имеются обвинения в адрес российских органов власти в несоблюдении прав мигрантов, специалисты отмечают, что «вопросы распространения политических и гражданских прав на иммигрантов оставлены международным правом на усмотрение конкретных государств». «Иммиграционная политика, а также политика натурализации и интеграции иммигрантов изначально понимается абсолютным большинством государств мира как исключительная область национального интереса, вмешательство международного сообщества в которую крайне нежелательно», - отмечает политолог Алексей Чесноков, доцент Уральского государственного университета, добавляя при этом, что «практически во всех региональных документах, касающихся мигрантов, речь идет не о реализации прав мигрантов в принимающих странах и интеграции мигрантов в принимающие общества, а о сотрудничестве органов государственной власти стран, входящих в соответствующий регион в сфере регулирования миграционных процессов» [32].
Пресечение деятельности исламистских проповедников среди мигрантов не должно означать перекладывание социальной ответственности за мигрантов на российское общество. Не мы к ним едим, а они к нам. Однако ответственность российских органов власти заключается в отсутствии попытки противодействия незаконному миграционному потоку, который влечет за собой приезд не только рабо
