Траур – это время для эмоций и поминальных речей. После траура приходит время для холодного анализа, который, однако, не может игнорировать сам факт траура и вызванных им эмоций.
Трагедия в Одессе, как уже отметили многочисленные наблюдатели, стала политическим и моральным Рубиконом для всех направлений русской общественности, и, в первую очередь, – для русских националистов. Как бы кому ни хотелось свести происходящее на Украине к проискам Кремля или борьбе мафиозных кланов, совершенно очевидно, что сейчас там идёт настоящая гражданская война, где на одной стороне – украинские националисты, фактически, взявшие на себя ответственность за десятки обугленных трупов (а как иначе трактовать те восторги, которые они по данному поводу публично излили?), а на другой – русские Юго-Востока, которые, как признал и.о. главы киевской этнократии А. Турчинов, в большинстве своём поддерживают т.н. «федералистов» (а после одесской бойни эта поддержка, без сомнения, выросла в разы).
Либералы и левые у нас в России, как известно, «общечеловеки», поэтому вольно им делать какие угодно интеллектуальные выкрутасы, дабы оправдать своё удивительное «влеченье, род недуга» к нацистам из «Правого сектора». Но для русских националистов выбора в сложившейся ситуации нет, они должны поддерживать своих, иначе, они - не русские националисты. Если кому-то нужно объяснять, кто такие свои, значит, любые объяснения в данном случае вообще излишни.
Убеждения, всерьёз исповедуемые людьми, становятся для последних чем-то вроде судьбы, правда, такую «судьбу» можно изменить, но только отказавшись от заявленных убеждений. «Судьба» русских националистов влечёт их, возможно, не к самым лучшим перспективам, но «иного не дано»… Тем же, кто от неё решил отказаться, следовало бы заняться серьёзной и честной рефлексией по поводу своих принципов.
Но почему перспективы националистов «не лучшие»? Разве не происходит на наших глазах «русская ирредента», и разве так уж важно, кто её осуществляет? Разве не было оппонентов среди немецких и итальянских националистов политике Бисмарка и Кавура? И кого история, в конечном итоге, оправдала?
Увы, данная историческая аналогия хромает. И дело не только в том, что советский чекист Путин, во всех отношениях – не чета потомственным прусскому и пьемонтскому аристократам. Дело, прежде всего, в том, что Прусское и Сардинское королевства, ставшие центрами германской и итальянской ирреденты, были национальными государствами, причём достаточно демократическими, по стандартам своего времени – конституционными монархиями с действующими парламентами. РФ же – есть мягкий вариант сословной деспотии под названием СССР, отрицающей все базовые принципы современного национального государства. Что за нациостроительство это архаическое (но вечно живое!) образование – где, как мы знаем, какую правящую партию не создавай, всё получается КПСС - способно осуществить?
Вряд ли русским можно рассчитывать на что-то большее, чем на русификацию официозной риторики по типу сталинского «национал-большевизма», благо, в обществе есть на такую риторику жадный массовый запрос. Как заметил некогда академик И.П. Павлов, русский ум больше реагирует на слова, чем на факты жизни, так что, если правящий режим всерьёз займётся произнесением тостов за русский народ, то на какое-то время его легитимность будет вполне обеспечена. Тем удивительнее, насколько власть до сих пор скупа на подобные тосты, до сталинской «русофильской» пропаганды 40-х ей - как до звезды!
Если уж продолжать тему исторических аналогий, то меня в последнее время преследует и мучает печальный параллелизм нынешнего «украинского кризиса» и «польского кризиса» 1863 года, о 150-летии которого я совсем недавно писал. Перечитывая страницы, посвящённые этому сюжету, в очень честных и умных (последнее – приятная неожиданность от автора толстых томов анархистских благоглупостей) «Записках революционера» П.А. Кропоткина, постоянно ловишь себя на ощущении дежавю. Свидетельство Кропоткина очень важно, ибо он, как «левый», несомненно, на стороне поляков, но будучи человеком честным, не может отрицать очевидное.
Вот Кропоткин пишет о всеобщей симпатии полякам в начале 1860-х гг.: «Никогда раньше польскому делу так много не сочувствовали в России, как тогда. Я не говорю о революционерах… когда я был еще в корпусе, петербургское общество одобрительно приветствовало передовую статью, которую славянофил Иван Аксаков имел мужество напечатать в своей газете “День”. Он начинал с предположения, что русские войска очистили Польшу, и указывал благие последствия для самой Польши и для России. Когда началась революция 1863 года, несколько русских офицеров отказались идти против поляков, а некоторые даже открыто присоединились к ним и умерли или на эшафоте, или на поле битвы. Деньги на восстание собирались по всей России, а в Сибири даже открыто. В университетах студенты снаряжали тех товарищей, которые отправлялись к повстанцам». С поправками на время и обстоятельства, весьма напоминает реакцию нашего общества на Майдан.
Что же стало причиной радикальной перемены русского общественного мнения? Во-первых, жестокая бойня, устроенная польскими свободолюбцами русским солдатам (возникающую ассоциацию, думаю, не надо пояснять): «Но вот среди общего возбуждения распространилось известие, что в ночь на 10 января повстанцы напали на солдат, квартировавших по деревням, и перерезали сонных, хотя накануне казалось, что отношения между населением и войсками дружеские. Происшествие было несколько преувеличено, но, к сожалению, в этом известии была и доля правды. Оно произвело, конечно, самое удручающее впечатление на общество. Снова между двумя народами, столь сродными по происхождению, но столь различными по национальному характеру, воскресла старая вражда...»
Во-вторых, «стало известно, что революционный комитет требует восстановления Польши в старых границах, со включением Украины, православное население которой ненавидит панов», что «в Польше берут верх чисто националистические стремления». Напоминает политику Майдана в отношении Юго-Востока, не так ли?
В-третьих, «Наполеон III и Англия стали угрожать России новой войной, и эта пустая угроза принесла полякам более вреда, чем все остальные причины, взятые вместе». Сегодняшнее давление США и Европы на Россию, думаю, тоже даст, скорее всего, отрицательный эффект.
Для поляков последствия их легкомысленной стратегии были плачевны: «В Сибири я часто беседовал с ссыльными поляками на эту тему, и некоторые из них понимали ошибку, которая была сделана. Революция с самого начала должна явиться актом справедливости по отношению к “униженным и оскорбленным”, а не обещанием поправки зла в будущем; иначе она, наверное, не удастся. К несчастью, часто случается, что вожди бывают так поглощены вопросами политики и военной тактики, что забывают самое главное. Между тем революционеры, которым не удается убедить массу, что для нее начинается новая эра, готовят верную гибель своему собственному делу...» Возможно, вожаки Майдана тоже очень скоро будут жалеть, что не смогли предложить Юго-Востоку привлекательный вариант будущего…
Однако «для России последствия были одинаково бедственны. Польская революция положила конец всем реформам. Правда, в 1864 и 1866 годах ввели земскую и судебную реформы, но они были готовы еще в 1862 году... Хуже всего было то, что само общественное мнение сразу повернуло на путь реакции». Естественно, ибо внешняя угроза консолидирует население вокруг правящего режима, от которого требуют уже не реформ, а военных побед. То же самое происходит и сейчас: когда ситуация балансирует на грани войны, общество легко и практически без протестов проглатывает отмену выборов мэров, закон о блоггерах, и сколько ещё всего проглотит… Ибо квазивоенное (а там глядишь, и действительно военное) положение может длиться годами.
В сложившейся обстановке я не вижу для путинского режима никаких рациональных оснований для эволюции. Многие надеются на санкции Запада, но сама по себе перестройка экономики (если она действительно произойдёт) поведёт вовсе не к демократизации политической системы РФ, а, напротив, к ещё большей её «авторитаризации», т.е. мы просто станем ещё ближе к блаженной памяти сталинским временам. Радоваться этому могут только разнопородные ордынцы.
Тем не менее, всё сказанное выше не означает, что успевшую столь стремительно обанкротиться - и политически, и морально - властвующую украинскую этнократию возможно воспринимать как какую-либо альтернативу путинизму, а, главное, не отменяет конкретный выбор в пользу своих, который сегодня должен сделать русский националист, ибо, если всякие искренние убеждения – это судьба, то национализм есть судьба по преимуществу. Упомянутый выше Иван Аксаков, который от петербургской монархии перенёс гонений поболе, чем иной «нигилист», и выражался по её поводу крепче некуда, при всём своём сочувствии полякам, в 1863 году такой выбор сделал.
Делай, что должно, и будь, что будет, - ничем более оптимистичным и духоподъёмным я не могу закончить эти посттраурные заметки.
