В известной мне литературе, посвящённой русской общественной мысли конца XIX в., удивительным образом не зафиксирован совершенно очевидный, лежащий на поверхности и в то же время смотрящийся парадоксом факт. – Два виднейших русских мыслителя той эпохи Владимир Сергеевич Соловьёв (1853 - 1900) и Константин Николаевич Леонтьев (1831 - 1891) практически одновременно, будто сговорившись, выступили в печати с развёрнутой критикой национализма вообще, и русского, в частности.
В феврале
В сентябре - октябре того же
Сразу же дезавуирую возможные конспирологические версии. История публикаций соловьёвских и леонтьевских текстов хорошо документирована и изучена специалистами - ни о какой спланированной одновременности этих демаршей не может быть и речи. Тем интереснее «странное сближенье» двух вроде бы столь различных корифеев отечественного любомудрия. Особую пикантность ему придаёт то, что Леонтьев всё в том же 88-м выступил в качестве оппонента Соловьёва, защищая от него (пусть и весьма дипломатично) Данилевского (статья «Владимир Соловьёв против Данилевского» - «Гражданин», апрель - июнь). Соловьёв и Леонтьев критиковали национализм вроде бы исходя из совершенно разных оснований, нигде друг на друга не ссылаясь. Но неужели перед нами просто случайное совпадение? Ответу на этот вопрос и посвящена данная работа.
Владимир Соловьёв выступал против национализма и до
Дело в том, что до появления в печати данной работы Владимир Сергеевич считался ярким – хотя и неортодоксальным - представителем славянофильско-консервативного лагеря, его главной философской надеждой. Указанные статьи 83-84 гг. печатались в славянофильской «Руси» и «Известиях Санкт-Петербургского Славянского благотворительного общества», консервативном «Православном обозрении». Да, с ними спорили И.С. Аксаков, А.А. Киреев, А.М. Иванцов-Платонов, тот же Данилевский – но это была «внутрипартийная дискуссия», «спор славян между собой»: младшее поколение, как ему и положено, призывало к обновлению, старшее, что тоже естественно, защищало устоявшиеся догматы.
Публикация в «Вестнике Европы» М.М. Стасюлевича - главном журнале либеральных западников – была воспринята как разрыв Соловьёва с его прежними соратниками, как переход во враждебный стан.
Былые союзники-оппоненты сделались теперь для философа врагами. Начав с атаки на учение Данилевского, он обрушился затем на «родоначальников нашего национализма» - ранних славянофилов и на Каткова, как публициста, будто бы утвердившего «славянофильскую доктрину на ее настоящей реальной почве». Далее изничтожению подверглись современные «зоологические националисты», посмевшие вступить с «поборником вселенской правды» в полемику – Н.Н. Страхов, Д.Ф. Самарин, П.Е. Астафьев. Таким образом, практически вся традиция русского национализма XIX в. (во всяком случае, её преобладающая, славянофильско-консервативная часть) подверглась систематической и изощрённой дискредитации.
Главным пунктом обвинения Владимира Соловьёва по делу русского национализма был якобы антихристианский характер последнего. Логика «прокурора» следующая.
«Национальность» или «народность» как индивидуальное начало каждой нации (народа) – «есть положительная сила», подобно отдельной человеческой личности. Национализм же – это национальный эгоизм, столь же безнравственный, как и эгоизм личный: «…народность (курсив в цитатах здесь и далее, кроме особо оговорённых случаев принадлежит их авторам. – С.С.) и национализм две вещи разные (так же как личность и эгоизм), … усиление и развитие народности (так же как и личности) в ее положительном содержании всегда желательно, тогда как усиление и развитие национализма (равно как и личного эгоизма) всегда вредно и пагубно; … отречение от своего национального эгоизма вовсе не есть отрицание своей народности, а, напротив, ее высочайшее утверждение, согласно евангельскому слову: “Кто будет стараться спасти душу свою, погубит ее, а кто погубит ее, тот оживотворит ее” (Ев. от Луки, 17:33)».
Кроме того, оказывается, «для христианина … есть очевидная истина», что «человечество относится к племенам и народам, его составляющим, не как род к видам, а как целое к частям, как реальный и живой организм к своим органам или членам, жизнь которых существенно и необходимо определяется жизнью всего тела». Этот взгляд, по уверению Владимира Сергеевича, «со времен ап. Павла (а отчасти и Сенеки) разделялся лучшими умами Европы, а в настоящее время становится даже достоянием положительно-научной философии». Само собой, эгоизм «органа» в отношении «тела», «части» - в отношении «целого» - вещь не только безнравственная, но и нелепая, следовательно «всякая частная группа, национальная или племенная, есть лишь орган (орудие) человечества» и «наши обязанности к народу или племени, т. е. к орудию, существенно обусловлены высшими обязанностями по отношению к тому, для чего это орудие должно служить. Мы обязаны подчиняться народу лишь под тем условием, чтобы он сам подчинялся высшим интересам целого человечества».
Таким образом, христианство, по Соловьёву, призывает любой христианский народ к отречению от национализма (национального эгоизма) и к осуществлению не «языческой» политики, где руководствуются «своими особенными интересами и правом силы», а политики «христианской», «чтобы ко всем общественным и международным отношениям применять начала истинной религии, решать по-христиански все существенные вопросы социальной и политической жизни». Не только личность должна совершать подвиг самоотречения во имя христианской истины, но и целый народ: «…каждый народ должен думать только о своем долге, не оглядываясь на другие народы, ничего от них не требуя и не ожидая». Кроме того, «каждый народ по особому характеру своему назначен для особого служения», осуществление которого и есть смысл его бытия.
Применительно к России (которую философ трактует как «славяно-финскую народность, оплодотворенную германцами», а русское государство - как «зачатое варягами и оплодотворенное татарами») это значит, что, во-первых, русские обязаны поступать по-христиански даже в отношении враждебных народов. Например: «История связала нас с братским по крови, но враждебным по духу народом, передовая часть которого ненавидит и проклинает нас. В ответ на эту ненависть и на эти проклятия Россия должна делать добро польскому народу». (То же и в отношении евреев). А, во-вторых, и это главное, русским предстоит великая религиозная миссия – «церковное примирение Востока и Запада», т.е. инициатива и реализация воссоединения христианских церквей под главенством римского папы («папизм» Соловьёва в его российских публикациях был, разумеется, завуалирован, но в его изданных в Париже на французском языке книгах «Русская идея» (1888) и «Россия и Вселенская церковь» (1889) он явлен вполне откровенно).
Владимира Сергеевича не слишком затруднял себя доказательствами своих тезисов: «Цель России - не здесь, а в более прямой и всеобъемлющей службе христианскому делу, для которого и государственность, и мирское просвещение суть только средства. Мы верим, что Россия имеет в мире религиозную задачу. В этом ее настоящее дело…». «…если допустить – да и трудно не допустить, - что коль скоро воссоединение Восточной Церкви с Церковью Запада входит в общий план христианской политики, то очевидно, что именно Россия … призвана сыграть главную роль в этом событии. Я ничего не могу изменить в тех исторических обстоятельствах, которые определяют обязанности России по отношению к христианскому человечеству, и мои патриотические чувства вдохновляются лишь желанием видеть свою страну хорошо исполнившей свой долг».
Ручательством того, что русский народ способен исполнить указанную миссию является то, что он в своей истории уже демонстрировал способность к «национальному самоотречению» (вообще, «все хорошее у нас в России» основано «на забвении национального эгоизма»): «…прошедшее русского народа представляет два главных акта национального самоотречения - призвание варягов и реформа Петра Великого. Оба великие события, относясь к сфере материального государственного порядка и внешней культуры, имели лишь подготовительное значение, и нам еще предстоит решительный, вполне сознательный и свободный акт национального самоотречения …».
Единственное препятствие к осуществлению «национальной исторической задачи» России, её «нравственного долга» - русский национализм, «который под предлогом любви к народу желает удержать его на пути национального эгоизма, т. е. желает ему зла и гибели. Истинная любовь к народу желает ему действительного блага, которое достигается только исполнением нравственного закона, путем самоотречения. Такая истинная любовь к народу, такой настоящий патриотизм тем более для нас, русских, обязателен, что высший идеал самого русского народа (идеал “святой Руси”) вполне согласен с нравственными требованиями и исключает всякое национальное самолюбие и самомнение…».
Поэтому-то и обрушился Соловьёв со столь резкой критикой на мыслителей-националистов от Хомякова до Страхова, а в особенности на Данилевского, теория культурно-исторических типов которого подводила под русский национализм претендовавшее на научность обоснование. О шулерских приёмах, допущенных в этой полемике «Пушкиным русской философии», я недавно подробно писал.
Но если отвлечься от этической стороны дела и сосредоточиться на собственно содержательной стороне, то и здесь Владимир Сергеевич выступает, в лучшем случае, как бойкий публицист, но уж не как глубокомысленный философ. Даже преданные поклонники Соловьёва позднее признавали, мягко говоря, слабую фундированность его историософских фантазий: «…бросается в глаза необычайная шаткость тех оснований, которые приводятся Соловьевым в подтверждение особой теократической миссии русского государства» (Е.Н. Трубецкой); «…это уже не теория, а фантастика, не учение об исторической необходимости, а чистейшая утопия и не деловой анализ текущего момента истории, а романтика и мечта, если не просто сказка или роман» (А.Ф. Лосев).
Как может профессиональный философ, трактуя тему «политика и нравственность» по сути, полностью игнорировать многовековую традицию европейской политической мысли, немало потрудившейся над этой проблемой? Между тем, мы не найдём в «Национальном вопросе…» ссылок (пусть и полемических) ни на Макиавелли (разве только жупел «варварский макиавеллизм»), ни на Гоббса, ни на Гегеля. Ничего не было написано на сей счёт заслуживающего внимания до Соловьёва с его «христианской политикой»!
Как можно, всерьёз рассуждая о политике, переносить этические требования, адресованные отдельной личности, на народы и государства?
Или: уподобление человечества организму, а народов – органам последнего, используемое философом не как метафора, а как объяснительная модель, которой якобы привержены «лучшие умы» всех времён и народов. – Иначе как курьёзом этот перл не назовёшь, о чём исчерпывающе написал ещё Страхов:
«Слова организм, органический употребляются беспрестанно, но многих они сбивают с пути правильного понимания. Не нужно никогда забывать, что эти выражения часто указывают только аналогию, только уподобление действительным организмам. Когда мы говорим о движении дел в каком-нибудь ведомстве, о механизме какого-нибудь управления, то, конечно, никто не воображает, что в присутственных местах вместо живых чиновников находятся мертвые винты, рычаги и колеса, которыми и производится дело. То же самое различие нужно делать и при употреблении терминов орган, органический и т.д. По аналогии с известными явлениями можно назвать организмом государство, армию, школу, департамент, но еще лучше - народ, язык, мифологию, семейство, всякую форму, которая растет сама собою, где намеренность и сознательность отступают на задний план. Но не отличать всего этого от действительных организмов было бы большой нелепостью. … Если человечество есть организм, то где его органы? На какие системы эти органы распадаются и как между собою связаны? Где его центральные части и где побочные, служебные? … Какое же право мы имеем называть что-нибудь организмом, если не можем указать в нем ни одной черты органического строения?».
Или возьмём политическое прогнозирование Соловьёва. Для него «принцип национальностей» есть «низший принцип», проявление «реакции», противоречащее «разумному ходу истории», «попятное движение», над которым давно «возвысилось… европейское сознание». Более того, философ пророчил вообще скорое исчезновение национальных государств: «…я не верю в будущность самостоятельных государств. Ведь одной европейской войны было бы достаточно, чтобы смести нынешние политические границы среди христианского человечества и уготовить пути для Всемирной монархии – Христовой, если государи и народы исполнят свой долг, или же, в противном случае, - антихристовой».
И кто оказался прав – «Пушкин русской философии» или скромный генерал А.А. Киреев, просто описавший очевидное: «…националистические теории постоянно распространяются и усиливаются. Будущность – принадлежит им… История Европы со времени Венского конгресса есть лишь осуществление националистической идеи…»?
«Что народность в форме национального государства есть крайнее, высшее выражение социального единства - это никогда не было и не может быть доказано по совершенной произвольности такой мысли», - утверждал Владимир Сергеевич, но историческая практика последних двух столетий доказала эту мысль стопроцентно, и даже сейчас, в эпоху глобализации дело обстоит именно так.
Заметим также, что само соловьёвское толкование понятия «национализм» как «зоологического» «национального эгоизма», отрицающего человеческую солидарность, совершенно субъективно. Вот характерный образчик его рассуждений: «Мы различаем народность от национализма по плодам их. Плоды английской народности мы видим в Шекспире и Байроне, в Берклее и в Ньютоне; плоды же английского национализма суть всемирный грабеж, …разрушение и убийство. Плоды великой германской народности суть Лессинг и Гёте, Кант и Шеллинг, а плод германского национализма - насильственное онемечение соседей от времен тевтонских рыцарей и до наших дней». Но ведь с тем же успехом можно сказать, что английский национализм выразился в создании одном из самых процветающих государств мира, а немецкий – в объединении Германии при Бисмарке. Как верно заметил известный русский историк П.Н. Ардашев, у Соловьёва национализм смешивается с «национальной исключительностью и ксенофобией», меж тем, как суть национализма – в «альтруизме на почве национальной солидарности», - это определение вполне соответствует современным научным интерпретациям национализма.
Таким образом, отрицание национализма у Соловьёва не подкрепляется серьёзными философскими или политологическими доказательствами - это отрицание основано лишь на его религиозной вере. Но и вера его не только для атеистов и агностиков, но и для православных христиан, не может быть убедительным доводом, ибо с точки зрения традиционного Православия она смотрится, в лучшем случае, как частное богословское мнение, в худшем - как ересь. Владимир Сергеевич явно мнил себя религиозным пророком (выразительное описание его пророческой мании см., напр., в воспоминаниях Л.А. Тихомирова), но истинность его пророчества признана только им самим и немногочисленным кружком его приверженцев, остальные же православные вольны расценивать это учение как угодно, в том числе, и как лже-пророчество.
В статье «Русская идея» Соловьёв провозглашал: «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Но, по меньшей мере, произвольно делать из этого вывод о том, что именноему, В.С. Соловьёву, Бог открыл то, что Он думает, например, о русской нации. Однако именно на данном допущении собственно и базируется вся аргументация философа.
Между тем, исходя из христианского вероучения, возможно и совершенно иное отношение к национализму – позитивное, что хорошо продемонстрировал Страхов, давший вполне убедительное христианское обоснование национализма:
«Что касается до начала народности, то положительная сторона его очень ясна. Положительное правило здесь будет такое: народы, уважайте и любите друг друга! Не ищите владычества над другим народом и не вмешивайтесь в его дела! …Национализм нашего века вовсе не похож на национализм древнего мира. У язычников, можно сказать, всякий народ хотел завладеть всеми другими народами; у христиан явилось правило, что никакой народ не должен владеть другим народом. Современное учение о народности, очевидно, примыкает к учению любви и свободы».
Более того, как блестяще показал современный британский историк и католический священник Эдриан Гастнигс в своей книге «Образование наций: этничность, религия и национализм» (1997), национализм – это феномен почти исключительно христианской культуры.
При этом нужно сказать, что далеко не всё в полемике Соловьёва против националистов было абсурдно или несправедливо. С его критикой положения православной церкви в России и многих других общественных язв последней были согласны и сами его оппоненты. Более того, история не оправдала надежду Данилевского и Страхова на возникновение нового, славяно-русского культурно-исторического типа. Соловьёв оказался, в целом, прав в оценке России как части (пусть и очень своеобразной) европейской цивилизации. Но эта правота нисколько не означала истинности основных идей Владимира Сергеевича: 1) необходимости соединения христианских церквей под папским руководством; 2) отрицания национализма как регрессивного принципа, - напротив, именно на нём и стала основываться европейская цивилизация с середины позапрошлого столетия.
