Прежде всего, я хочу поблагодарить всех тех, кто пришёл сегодня на наше судебное заседание, всех тех, кто всё это время, почти 2 года посещал наши суды и даже всех тех, кто следил за этим процессом с помощью средств массовой информации и в интернете и посмотрит, возможно, моё обращение в записи. Спасибо вам! Я очень рад, что у меня есть такая благодарная и достойная аудитория. Вы — лучшие люди России.
Ваша честь! Господа адвокаты! Друзья, товарищи, близкие!
Я абсолютно уверен в том, что все здесь присутствующие, включая представителей обвинения, твёрдо знают, что я не совершал вменяемого мне преступления. Больше того, вообще к нему не причастен. В тот злополучный день, которым стал для нашей семьи День рожденья моей мамы, 3 декабря 2011 года я находился на другом конце города от места преступления в 20 километрах, в ресторане «Дайкон», где вместе с близкими и гостями праздновал наш семейный праздник. Моё алиби нашло полное подтверждение, как в ходе предварительного расследования, так и в ходе судебного следствия. Мне не хочется о фактической стороне дела. Всем и так всё понятно. К тому же, ложное обвинение в убийстве — «кровавый навет» — который на тебя навешивают другие, это всегда очень тяжело, поверьте мне!
И тем не менее, говорить придётся. Как в Древнем Риме, когда публичным деятелям бросались ложные обвинения, и они вынуждены были публично защищаться в суде, так и сейчас я сделаю это. Правда, в Древнем Риме эти люди, как правило, приходили в суд своими ногами: без наручников и автозаков, без прокуренных туберкулёзных тюремных сборок, в которых нам — подозреваемым и обвиняемым — приходится проводить по многу часов в день. Да, Древний Рим ушёл дальше, чем мы, в деле уважения и защиты прав своих граждан. Древнее рабовладельческое государство ушло в своём развитии дальше, чем современная Россия. Это прекрасно знают те, кто услышит моё слово и те, кто уже бывал в застенках нашей исполнительной системы. Те, кто знает, что такое готовиться к суду, те, кто знает, что такое ранние подъёмы, длительные часы ожидания в сборках, автозаках и боксах в суде. Те, кто знает, как эта система перемалывает тебя, и когда ты добираешься до зала суда, у тебя уже не остаётся физических и моральных сил для того, чтобы защищаться. Эта система устроена таким образом, чтобы сломить саму волю к сопротивлению, чтобы человек смирился и принял наказание как должное. И, тем не менее, мы не смиряемся! Мы всё равно защищаемся, и ещё как!
Давайте вернёмся к нашему делу.
На наш взгляд, обвинение в данном процессе потерпело полное фиаско. Обвинительное заключение разгромлено по всем направлениям. Судите сами. Меня обвиняют в том, что 3 декабря 2011 года, в День рожденья своей матери Константиновой Галины Алексеевны, я с неустановленной цель, по неустановленной причине с неустановленными лицами неустановленным способом отправился на противоположный от своего места жительства и работы конец города, где из неустановленной неприязни к внешнему виду панков ввязался в ссору и убил неизвестного мне человека неустановленным ножом. А потом неустановленный источник неустановленным способом сообщил неустановленному оперативнику о моей возможной причастности к этому преступлению. Да, да, Вы не ослышались — в этом уравнении слишком много неизвестных! Но это не смущает ни сторону обвинения, ни суд, который принял это дело и всерьёз его рассматривает. Не смущает обвинение и суд и заведомая абсурдность представленной картины, в которой 27-летнему на тот момент юристу молодому политику приписывается поведение неадекватного девиантного подростка: странные диковатые путешествия по Москве с огромным ножом, плевки в прохожих, драка и поножовщина. Всё это — вместо того, чтобы праздновать семейный праздник в кругу близких. И это несмотря на то, что в деле имеется полно материалов, характеризующих меня как раз-таки с противоположной стороны. И это несмотря на то, что в судебном заседании были допрошены многие свидетели по характеристике личности, которые напрочь отрицают саму возможность такого поведения с моей стороны.
Но, что же у них с доказательствами? Давайте присмотримся поближе к той картине, которую представило нам обвинение, и изучим её в деталях.
Плевок, с которого согласно версии обвинения началась ссора на Янгеля[1]. Он оказался чистой выдумкой! Слюна так и не найдена ни на куртке убитого, ни на его теле, ни на месте преступления. Не найдена не только моя слюна, но и никакая другая! Видимо, это было фантазией Софронова, придуманной для того, чтобы хоть как-то объяснить ссору на Янгеля, закончившуюся такой страшной поножовщиной. Ведь мы знаем с вами, что людей не режут просто так. Возможно, Софронов и Темников сами спровоцировали драку. Возможно, они сами на кого-то напали и получили столь жестокий отпор. Нам это неизвестно. Отсутствие слюны для следствия было так трагично, что пришлось проводить дополнительный допрос эксперта и ставить перед ним заведомо идиотский вопрос: «А могла ли слюна исчезнуть сама собой?» Эксперт, естественно, ответил, что не могла. Правда, потом, желая поддержать захромавшее следствие, добавил, что слюну могло смыть водой. Потом, обвинение многозначительно запишет в обвинительном заключении, что «шёл дождь». Давайте прямо скажем, что 3 декабря 2011 года шёл тропический ливень, который смыл эту слюну! Может это объяснит этот пробел в обвинении? Вот что интересно: кровь на теле и одежде — не смыло, грязь — не смыло. А вот слюну могло смыть! Очевидная подгонка фактов для следствия, чтобы скрыть образовавшуюся в фактах брешь. А ведь про плевок на куртку Софронов говорит во всех своих показаниях! Плевок на куртку кочует из одного протокола в другой, это единственное, что в них неизменно. И это единственное неизменное в нашем уравнении — не найдено! Не нашло своего подтверждения. Вот такая вот волшебная слюна! А может и вправду волшебная? Софронов же говорил на своём допросе в суде, что он волшебник! Вопрос только в том, что если эти неизменные показания Софронова не подтвердились, то почему мы должны доверять и любым остальным показаниям?
Следующая деталь — нож. Нож так и не найден, да и не мог быть найден: искали не у того! Обыскали всё: две квартиры, мою машину, и даже — офис отца! И не смогли найти ничего, что могло бы убить Темникова. Зато — изъяли 8 компьютеров, бухгалтерию на несколько организаций, печати, договоры с клиентами и так далее, и тому подобное… Видимо, рассчитывая найти там, чем бы можно было поживиться. И тем не менее — не нашли. А прошло уже почти 2 года. И вот, чтобы восполнить ещё один пробел следствия, Софронов спустя много месяцев вспоминает и рисует нож, в точности подогнанный под результаты экспертизы, чтобы совпадало с раной. А потом следователь отправляет рисунок ножа на экспертизу. РИСУНОК НОЖА — НА ЭКСПЕРТИЗУ! Эксперт, разумеется, отвечает, что нужен оригинал — настоящий нож. Вот только, проблема в том, что Софронова, скорее всего, не было в день допроса в Москве. Видимо, он был на другом допросе — в городе Вача, по своему уголовному делу о кражах.Но следствие и суд предпочитают не обращать на это внимание. Он же пояснил во время допроса, что он волшебник! И именно поэтому сумел добраться из одного города в другой на автобусе.
Следующий элемент доказательства — биллинг. Детализация входящих и исходящих вызовов абонента с привязкой к местам базовых станций. Биллинг! Их так любит запрашивать следствие, использовать — обвинение! Тогда, когда это им выгодно. Я знаю десятки судебных решений, в которых биллинги являются основным, а порою и единственным доказательством вины. Из-за этих самых биллингов люди на многие годы отправляются в лагеря. А что же у нас? У нас в деле биллинги полностью опровергают обвинение. Мой телефон за полгода не пробивается на месте преступления ни-ког-да! В том числе — в день преступления. Повторяю: в день преступления, мой телефон не фиксируется на месте преступления и вообще на юге Москвы. Потому что я там не бываю. А где же он появляется? Последний раз — на улице Снежной, это противоположный конец города. А вот телефоны свидетелей алиби все пробиваются вблизи ресторана «Дайкон», что полностью соответствует их показаниям.
Следующий элемент — место преступления, фактура. На месте преступления на трупе Темникова и на его одежде нет никаких следов, указывающих на меня: ни отпечатков пальцев, ни крови, ни волос, ни микрочастиц одежды либо ногтей — ничего, что бы указывало на меня. На мне, на одежде, изъятой у нас при обыске, также нет никаких следов Темникова либо Софронова. А они должны были остаться! Представляете себе эту жестокую драку, которую описывает Софронов? Эту резню! Такое количество крови осталось на месте преступления, вокруг в метро! И, ничего — на одежде, изъятой при обысках. Так не бывает!
Видеокамера. Как указал следователь Алтынников, отсмотрев видеозапись, на них нет сведений, интересующих следствие. Меня на записях из метро Янгеля нет. То есть, по крайней мере на метро я туда не приезжал. Может быть тогда — на машине? Следствием по нашей просьбе запрошены данные системы «Поток». Сам следователь этого не делал, и делать не хотел. Система «Поток» показала, что в этот день мой автомобиль на Янгеля не фиксировался. Он вообще не фиксировался на юге Москвы почти никогда, что полностью соответствует данным тех же биллингов. А что же говорит нам следователь Алтынников? «Система «Поток» — несовершенна. Всё в нашем мире так несовершенно!» — говорит он во время своего судебного допроса. И ничего — это принимается!
Телефонные переговоры. В ПТП нет ничего, что бы указывало на меня, как на убийцу Темникова. Следователь так и написал: «нет сведений, интересующих следствие». Поразительная конспирация у убийцы: он так нигде и никогда не упомянул о совершённом им преступлении, и вообще о поездке на Янгеля.
Следующий элемент: мотив. С мотивом в нашем деле происходят очень странные вещи. Вначале мотив вообще отсутствует: убийство, которое возникло на почве внезапно вспыхнувшей личной неприязни. То есть — из ничего. В какой-то момент следствие понимает, что такой мотив не годится, для того чтобы сажать человека в тюрьму, и квалификацию преступления меняют: меня обвиняют в убийстве из хулиганских побуждений, что соответствует части 2 статьи 105 Уголовного кодекса Российской Федерации. Но вот проблема: часть вторая статьи 105 Уголовного кодекса Российской Федерации попадает под ведение Московского городского суда, и по ней можно запросить присяжных. Поняв, что Даниил Константинов так и сделает, следствие срочно переформатирует обвинение, снимает часть вторую статьи 105, вменяет часть первую, и обвиняет меня в убийстве на почве… не знаю чего. Из обвинительного заключения мне так и не удалось установить, каков же мотив преступления! Сначала, вроде как, нападавшему не нравится одежда или внешний вид неких «панков». Затем, у них завязывается ссора, и опять-таки «из внезапно вспыхнувшей личной неприязни», этот человек начинает этих «панков» резать. Странная картина, мне до конца не понятная. При этом, сам мотив в последнем его виде полностью отметён самим же Софроновым на его последнем допросе. Софронов снова рассказывает про плевок, и, как бы ни старалось подвести его к этому следствие или суд, он так ничего и не говорит о каких-то фразах, брошенных ему нападавшим. То есть, он не знал реального мотива нападения и ссоры. Мотив из дела исчез.
Теперь самое интересное — свидетели. По месту преступления у обвинения 3 свидетеля: Сальников, Софронов, Петров. И только один из них — Софронов — признаёт во мне участника драки на Янгеля. Сальников утверждает, что не видел меня на месте преступления, и даёт совершенно иную картину происшествия: драки в переходе не было, ножей не было, поножовщины не было. Было только два человека: Софронов и его преследователь, бежавшие в переход через стеклянную дверь. Преследователь делает подсечку Софронову, Софронов падает и убегает. При этом свидетель Сальников категорически утверждает, что Софронов во время своего падения и бега не мог видеть ничего, что происходило наверху либо на улице. Итак, картина, представленная нам Софроновым уже опровергнута другим свидетелем. Кстати, нужно отметить, что показания свидетеля Сальникова куда больше соответствуют криминалистической экспертизе, нежели то, что говорит Софронов: крупные пятна крови у входа в метро снаружи, брызги крови и следы от убегающего Софронова внутри метро. Видимо, никакой драки и поножовщины внутри перехода действительно не было.
Надо отметить, что показания свидетеля Сальникова, в отличие от показаний свидетеля Софронова, практически не меняются в ходе предварительного расследования и в самом суде, в отличие от показаний того же Софронова. Примерно он говорит одно и то же, за исключением того, что в ходе судебного допроса он отрицал тот факт, что знал имя, фамилию, отчество Софронова и записал их в протоколе допроса. Сальников вообще утверждает, что протоколы допросов не читал! Он плохо читает. И это не новость в этом процессе, потому что свидетель Софронов говорит то же самое. Два ключевых свидетеля обвинения не читали протоколы своих допросов, которые теперь можно отправлять в мусорную корзину! Всё предварительное расследование — коту под хвост! Вы когда-нибудь сталкивались с таким? Я — нет. Свидетель Петров вообще не запомнил нападавших. Правда, отметил, что самый крупный агрессивный нападавший был крупнее Темникова, рост которого 1 метр 90 сантиметров. Что же это был за бугай? Мой рост, к примеру, составляет 1 метр 80 сантиметров, я заметно ниже Темникова.
Свидетель Софронов заслуживает особого внимания. 9 классов образования. В 13 лет впервые совершает кражу в колхозе, за что и был поставлен на учёт в комиссию по делам несовершеннолетних. Постоянно меняет места работы, подолгу нигде не задерживаясь. Является, по его собственным словам, «анархо-панком». Хотя, что такое «анархо-панки», он внятно объяснить не может. Так, говорит: тусовки, вечеринки… Судя по всему, ни Бакунина, ни Кропоткина этот субъект прочитать не удосужился. (А я вот, например, их читал.) В перерывах между следственными действиями этот Софронов совершает 11 краж в составе организованной преступной группы со взломом и проникновением в жилища. Мотив — не хватало денег на выпивку ко Дню рождения, говорит нам свидетель Софронов в судебном заседании, утверждавший, что не пьёт, и вообще — за здоровый образ жизни.
За все эти преступления он получает условный срок. Случай беспрецедентный в российской практике! Мне такие случаи неизвестны. Из всех воров, которых я встречал в Матросской тишине, ни один вообще не получил условного срока, даже за одну кражу!
Я утверждаю — это моё мнение, что беспрецедентно мягкое наказание Софронова за его множественные преступления — это плата за его показания против Константинова Даниила Ильича. Взятка, вмонтированная прямо в приговоры Вачского районного суда. И об этом мы будем потом говорить с [неразборчиво] отдельно.
Интересен сам облик свидетеля Софронова, моральный и физический. Физически, я думаю Вы видели: маргинальный субъект, который к суду побрился под панка. Ну а моральный облик? Свидетель Софронов собирает банду, в которую вовлекает своих друзей и свою девушку — свою любимую. В составе этой банды, он выслеживает пустующие дома в деревнях, взламывает дверь, проникает в жилища, и изымает всё ценное, что можно вынуть в этих домах: от блендеров до проводки. А затем сам сдаёт своих подельников, и даёт на них показания в суде, в том числе — на свою любовь. Ну, это то же самое, сто если бы я, например, взял Марину Ионову[2] и, например, свидетелей алиби, и начал совершать повальные кражи в посёлках и давать на них показания. Честно говоря, таких людей я вообще не встречал ещё в своей жизни.
При этом, показания Софронова постоянно меняются, как в ходе предварительного расследования, так и в ходе судебного допроса. В первых своих показаниях от 4 декабря 2011 года, когда в его памяти были ещё свежи события 3 декабря, он ничего не говорит о Константинове, не указывает на меня как на убийцу, ничего не говорит об ударах ножом, вообще не упоминает ножа. Больше того, он утверждает, что об убийстве Темникова ему сообщили сотрудники полиции. Как это произошло — он не видел. Дословно: «свидетель Софронов не видел момента убийства». Больше того, он добавляет, что не видел того, что происходило между Темниковым и напавшим на него человеком снаружи за стеклянными дверьми метро. 6 декабря во время второго своего допроса по выделенному делу о нанесении раны Софронову он снова утверждает, что не видел убийства Темникова. Какое постоянство!
А вот затем начинается самое интересное. Сначала, когда в деле появляюсь я, Софронов указывает на другое лицо, как на убийцу Темникова — на лицо в белом капюшоне, которое он якобы опознаёт по фотографиям с марша против этнопреступности. «Лицо из кампании Константинова, нанесшее Темникову удар ножом в грудь». Затем позднее, когда это лицо, видимо, не удаётся найти, (белый капюшон), а может, по другой причине, Софронов меняет показания и заявляет, что это у Константинова была ссора и драка с Темниковым. Правда, про удар ножом в грудь уже ничего не говорится. После этого показания постоянно меняются и пополняются на протяжении всего предварительного расследования, а потом в самом судебном допросе. Действительно, как правильно заметил адвокат Бабурин Сергей Николаевич, в этот момент, видимо, кто-то был очень сильно заинтересован, в том, чтобы видеть в Константинове Данииле пока — не убийцу, а лишь только — хулигана, организатора и руководителя некой банды преступных подростков, которые нападают на людей и наносят им ножевые ранения.
Интересно то, что эта трактовка событий постепенно менялась одновременно с изменением политической ситуации в стране. Сначала, когда только начинались массовые акции протеста в России: 5 декабря, и в течение месяца, примерно, после этого — Константинов вполне устраивает органы в такой роли. Затем, когда массовость акций нарастает, происходят крупные акции на Болотной, на Сахарова, потом ещё раз на Болотной — картина начинает меняться. А в этот момент в России создаётся Гражданский Совет — орган управления протестами и орган координации совместных действий оппозиции. Даниил Константинов начинает принимать активное участие в работе этого Гражданского Совета, и даже избирается координатором фракции националистов. В начале мая Гражданским Советом планировались крупные акции протеста: сначала 1 мая, а затем 6 мая 2012 года, которые должны были внести перелом в долгое противостояние властей и оппозиции. Да! Мы собирались завершить наше дело. Да, мы не хотели уходить с улиц. Да, мы хотели наконец-то победить и вынудить власть пойти на компромисс с нами.
Именно в это время неожиданно меняются показания Софронова. Именно в это время, видимо принимается решение об аресте Константинова уже как убийцы, то есть это было политическое решение. И именно в это время, спустя какое-то время меня задерживают, а потом арестовывают. Интересно то, что когда меня задержали, никакого конкретного разговора об убийстве так не было. Речь шла о чём угодно: о партии «Новая сила», о национал-демократах, об акциях протеста, о маршах против этнопреступности, о планах на май месяц, и ничего — об убийстве!
Как я уже говорил, мне не сообщили даже дату этого убийства, что нашло своё закрепление во всех протоколах следственных действий, составленных 22 марта 2012 года: «в начале декабря». А потом следствие удивляется: почему Даниил Константинов не заявил сразу о своём алиби? Простите, алиби за какой день?? О чём и кому я должен был сообщать? Как я мог понять до предъявления обвинения, в чём конкретно меня обвиняют? Штука состоит в том, и это страшно признавать всем нашим правоохранителям, что невиновный человек был арестован по подозрению в убийстве, которого не совершал, но до него так и не донесли полностью информацию об этом убийстве. Он не знал вплоть до предъявления обвинения, в чём он обвиняется. Но при этом содержался в СИЗО. Представьте себе: Вас задерживают и говорят Вам: «Вы убийца!» Затем Вас доставляют в ИВС, в срочном порядке собирают, привозят в суд, где судья Маркина заявляет адвокату Шкреду, что ей пофигу на алиби: «А мне пофигу». А Вы даже не знаете всё это время, в чём Вас обвиняют. Потому что адвокаты-то имели возможность познакомиться с материалами дела в суде, а у Вас такой возможности не было. Вас привозят в суд, и Вы, повторяю, не понимаете, что Вы в нём делаете. Вы не понимаете: как Вам защищаться и от чего, в чём вообще Вас обвиняют! Я думаю, что никто ещё о таком не слышал. Этот случай, по-моему, беспрецедентный в нашей правовой истории. И, тем не менее, он произошёл. Ну, а само задержание — это был фарс, целая войсковая операция. Бригада ОМОНа, спецназ в масках и с автоматами, и даже бронетранспортёр на задворках суда, который я увидел, вылезая из автобуса. Против Константинова Даниила пригнали бронетранспортёр.
Ну, вернёмся к Софронову. Итак, его показания постоянно меняются. Сначала он заявляет, что убийца — не Константинов, потом он заявляет, что убийца — Константинов, а во время судебного допроса Софронов поплыл совсем. Первые 40 минут он довольно успешно повторяет заученные показания, а начиная с 41-ой минуты уже плывёт, и так продолжается 4 часа. Софронов неоднократно меняет показания прямо по ходу судебного допроса, его это несильно волнует. Ну, например, на вопрос адвокатов о том, откуда же Константинов достал нож он заявляет: «Из кармана». Простите, в кармане такой огромный нож вряд ли поместится! «Ну, тогда из рукава», — говорит Софронов. «Как? Вы видели, как Константинов доставал из рукава нож? А как же он дрался, имея нож в своём рукаве?» «Тогда — из ножен», — заявляет Софронов.
Это что — серьёзные показания?
Это что — реальное правосудие?
Это что — свидетель обвинения?? Окститесь все! Пора прекращать эту богадельню. Пора выпускать невиновного человека на волю и заниматься заново расследованием этого преступления.
У свидетеля Софронова по ходу судебного допроса меняется всё! То он видел дерущегося Константинова с дерущимся Темниковым на верхней площадке у дверей, на выход на улицу. То он видит их в дверях, то он видит их уже за дверьми. В конце концов, он сообщает, что «ну, понимаете, входили и выходили». При чём, по логике показаний самого же Софронова, который видел замах ещё до того, как они выходили на улицу, Константинов должен был войти в метро с мёртвым Темниковым. Ну, или, по крайней мере, с умирающим Темниковым.
Не беда! — считает государственный обвинитель. Ведь, Софронов не видел самих смертельных ударов. Софронов видел замах ножом. Вот только не помнит — какой рукой. Как вы себе это представляете? Как можно помнить замах и не помнить руки?
Что же реально видел Софронов своими глазами? Замах, который не соответствует ни в коей мере тем ранам, которые были нанесены Темникову? А что из этого следует? А из этого следует, что никто не видел нанесения смертельного удара Темникову. А значит, вообще исключена квалификация по части 1-ой статьи 105 Уголовного кодекса Российской Федерации. Ну, максимум, что можно натянуть на Даниила Константинова, даже если полностью довериться показаниям Софронова и отбросить напрочь любое упоминание об алиби, — это хулиганство или побои. Что он якобы видел нанесение ударов кулаками Константиновым и Константинову … Вот только снова волшебство: после такой жестокой драки Константинов остаётся целым и невредимым. Все удары по голове, которые нанёс ему Темников, остаются бесследными. Его удары по Темникову остаются бесследными, что материально, документально зафиксировано в протоколе моего осмотра от 5 декабря 2011 года в Тверском отделе полиции. Странная драка, не правда ли!
В итоге Софронов поразил и суд, и гособвинение, и защиту, заявив, что не читал протокол допроса. Ну, как и Сальников. Либо читал частями, либо читал поверхностно. Этим, повторяю, Софронов перечеркнул всё предварительное расследование. Это ещё один случай в российской правоохранительной практике, аналогов которому я не знаю. Свидетель прямо заявляет, что то, что он говорил на следствии — это туфта, что протоколов он не читал, что они написаны самовольно следователем. Второй свидетель заявляет то же самое, и ничего! Никакой реакции. Молчание … При этом Софронов подписывал свои протоколы и не делал никаких замечаний. То есть, он прекрасно понимал, что он делает, и действовал согласованно со следователем, который его допрашивал. Если бы Софронов считал, что протокол не соответствует действительности, услышав их, как он утверждал со слов следователя, он должен был бы внести свои замечания в протокол или отказаться от подписания такого протокола, чего он не сделал. Следовательно, исходя из всей практики российского правосудия, мы должны полностью доверять показаниям, зафиксированным в протоколах. Вот только, каким показаниям нам доверять — они все разные? Каждый новый протокол противоречит предыдущему. А судебные показания Софронова противоречат и всем предыдущим протоколам, и сами себе. В конце концов, Софронов заявил, как я уже говорил, что не видел смертельного удара ножом. Надо отметить, что сказал он это только после того, как его скорректировал государственный обвинитель. До этого — не видел, после этого — не видел. Зачем это сделано? Это сделано именно для того, чтобы оставить пространство для допущений и предположений. А) Если Софронов видел у Константинова в руках нож, пусть даже Константинов неправильно замахивался, значит в дальнейшем (быть может) Константинов нанёс Софронову смертельный удар. Но, как мы знаем, Уголовно-процессуальный кодекс и Уголовный кодекс Российской Федерации запрещают привлекать человека к уголовной ответственности на основе предположений. И выносить обвинительный приговор на основе предположений они тоже запрещают.
Интересно то, что никого, по сути, в этом процессе истина в этом уголовном процессе не интересовала. Интересовало другое: и обвинению и суду нужно было скорректировать показания Софронова и направить его так, чтобы получить нужные для обвинительного приговора показания. Делалось это настолько открыто и бесстыдно, что, честно говоря, я потерял всякое уважение к российскому суду. Ну, например, на наводящий вопрос государственного обвинителя про нож. «Вам не нравится траектория удара? Скажем, что это замах». Вам не нравится местоположение дерущихся, и мы скажем, что они сначала входили, а потом выходили, или не входили и не выходили…
Честно говоря, проанализировав показания Софронова, я вообще не могу сделать ни одного однозначного вывода. И когда мои многоуважаемые адвокаты предложили пройти Софронову «полиграф», я пришёл в смятение: а что мы должны предъявлять полиграфологу? Какие именно из многообразных показаний Софронова мы будем проверять на детекторе лжи? Он даёт свои показания таким образом, что проверить их невозможно. И каждый раз он говорит: «нужно доверять тем показаниям, которые я даю сейчас!» Я думаю, что в действительности проверить его показания с помощью «полиграфа» было бы просто невозможно. Вообще показания Софронова — это такая вещь, которой можно посвятить целую диссертацию. Вот только не знаю: по праву или по психологии. Может быть, в этом разобрался бы Ломброзо, но он уже умер. Интересно и то, с каким страхом следствие относилось к любой попытке проверки показаний Софронова и самой его личности. Следователь категорически отказал нам в медицинском освидетельствовании Софронова во время опознания и очной ставки. Следствие категорически отказало нам в проведении психолого-психиатрического и наркологического обследования Софронова. Ну, и конечно, в проведении психофизиологического исследования на «полиграфе» на отказали. Отказал нам во всём этом и суд. Возникает вопрос: почему? Чего именно так боялись все эти годы и следствие, и суд? Ведь если Вы абсолютно в себе уверены, почему бы Вам не сделать это? Видимо — не уверены.
Завершая с Софроновым, хочу отметить, что суд в оценке его показаний не скован тем доводом, что он именно лжесвидетельствует. Это мы так считаем. В действительности есть как минимум ещё 2 варианта, которые в тяжёлой сложившейся ситуации могут устроить суд. Во-первых, он мог быть убеждён кем-то, что именно Константинов, это именно то лицо, которое напало на его друга Темникова. Как это делается — мы все прекрасно знаем. Я сам в своей юридической практике неоднократно с этим сталкивался, и теперь корю себя за то, что не делал соответствующих выводов и не пресекал эту практику. Делается это очень просто: в отделе внутренних дел, или рядом с ним, или где-то на прилегающей территории оперативник показывает свидетелю фотографию и говорит: «Это он! Мы нашли его! Остаётся только опознать. Здесь главное — не струсить», — говорит оперативник. Затем ему описывают внешние данные свидетеля, уточняют, что справа и слева от него будут сидеть оперативники. Свидетель заходит в зал и опознаёт нужного человека. Такие случаи я видел неоднократно. Я не утверждаю, что следствие сознательно навело Софронова на меня. Но предположить тот факт, что ему показали фотографию одного из возможных преступников, и именно эта фотография, первой показанная ему зафиксировалась в его памяти — можно.
Также можно предположить и то (это второй вариант), что свидетель Софронов в действительности просто перепутал. В Москве очень много лысых и плотных людей, я думаю — не меньше миллиона. А фоторобот, который мы видели, подойдёт очень многим. Это для суда. Уж если ему захочется меня оправдать, и если версия с фальсификацией уголовных дел их не устроит. А их не может устроить версия с фальсификацией уголовного дела, потому что это преступление, и потому что в нём повязаны все, кто работает в этих структурах: местное следствие, местная прокуратура, местные оперативники и местный суд, который арестовывал Константинова, и который всё это время незаконно продлял его содержание под стражей. Поэтому допустить то, что суд признает фальсификацию доказательств, я для себя не могу. Я думаю, вы тоже не можете.
Хочу отдельно отметить, что следствие по данному делу велось безобразно. Мы так и не узнали источник информации о моей якобы причастности к убийству. Не узнали, кто из оперативников, и каким способом, и кого — проинформировал об этой моей причастности. Я убеждён, что её [информации] вообще не было. Было распоряжение ГУП МВД о том, что необходимо привлечь Константинова Даниила к ответственности за убийство. То есть, заведомо ложный донос.
Вообще, это порочная практика, которую надо пресечь. Оперативные дела не должны так сильно засекречиваться. Источники оперативной информации тоже не должны так сильно быть засекречены. Люди должны чётко понимать: кто на них указывает. И, кстати, согласно Европейской конвенции о защите прав и основных свобод, имеют право допросить лиц, свидетельствующих против них. Всё остальное — это просто заведомо ложный донос. Я думаю, нам надо поставить этот вопрос на самом высоком уровне, вплоть до Конституционного суда. Я намерен обратиться Европейский и Конституционный суд с вопросами о секретности данных материалов и с требованием их рассмотреть и предоставить обществу.
Вообще, секретность в нашем судопроизводстве — вещь особая. Вот, к примеру, можно сравнить практику защиты свидетелей в Америке и практику засекреченных свидетелей у нас в России. Знаете в чём разница? Я вам расскажу. В Соединённых Штатах Америки свидетель, выступающий против мафии, к примеру, и опасающийся за свою жизнь и здоровье, под своим именем, в своём лице, под своими данными приходит в суд и изобличает преступников. Он говорит: «Я работал с ними, я знаю, что они делали». После чего его прячут, меняют ему данные, а иногда и внешность. Что происходит в России? В России появляется некий свидетель, которого никто не знает изначально. Его данные засекречиваются: они известны только следователю и суду, то есть, по сути — никому. И потом он появляется уже на суде: в тёмной комнате, с затемнённым лицом, и глухим голосом говорит: «Я узнаю этого человека!» И ты отправляешься в тюрьму, даже не зная: кто это и о чём он говорит, как я познакомился с этим человеком, где он мог меня видеть, вообще! Может быть, там сидит, просто, оперативник Княжев или Окопный, например. Почему бы нет? Кто это проверит? Никто.
«Я узнаю этого человека. Именно он…!» Это порочная практика, и её надо пресекать. Я считаю, что мы должны обратиться к американскому опыту и использовать именно американскую систему защиты свидетеля, напрочь исключив из нашей российской системы такие понятия как секретный свидетель, секретные донесения, секретные источники и секретные материалы. Мы должны жить в открытом обществе. Открытое правовое демократическое общество не допускает никакого секретного судопроизводства. Так же как вообще любое общество, построенное на правде и истине.
Возвращаюсь к тому, как велось следствие. Как мы узнали из показаний Софронова и Сальникова, они не читали протоколы своих допросов, то есть теперь эти протоколы можно выбрасывать в мусорную корзину. Потеряны вещественные доказательства, изъятые на месте происшествия, в том числе и фотоаппарат, на котором могли быть запечатлены окружающая обстановка, а также лица, реально причастные к этому преступлению. Не отрабатывались никакие другие версии преступления, кроме версии причастности Константинова. В том числе, информация, полученная от продавщицы в переходе, которая реально узнала фоторобот и заявила, что это лицо она знает, и именно этот человек совершил кражу у неё летом, после чего скрылся. При этом она подробно описывает признаки внешности этого человека, которых у меня нет: татуировки и шрам. После первого опроса этой продавщицы, который не устроил оперативные службы, никаких следственных действий с ней следователем не проводится. Потому что она не интересна следствию.
Не найдено орудие преступления. Да и как оно может быть найдено у невиновного человека? Отмечу, что орудие преступления не найдено и на месте преступления, что подразумевает, что нож был унесён с собой. Да, это косвенное свидетельство того, что преступник должен был оставить орудие преступления у себя. Но у нас всё дело строится только на косвенных свидетельствах.
Нарушения закона. Многочисленные нарушения Уголовно-процессуального кодекса, методик опознания. Проведено два опознания. Причём, второе опознание вообще не должно было проводиться — оно прямо запрещено Уголовно-процессуальным кодексом. Как говорит УПК Российской Федерации: «Повторное опознание одного и того же лица по одним и тем же признакам запрещено». У нас здесь судебный специалист, который подробно рассказывал о методиках опознания, о том, как оно должно производиться, о том, что статисты должны быть похожи по всем параметрам, и именно это даёт возможность удостовериться в правдивости показаний свидетеля. Потому что, когда свидетель знает, что он должен опознать лысого, и этот лысый — единственный из трёх… Так, какое же это опознание? Смешнее может быть только то опознание на котором я как юрист однажды был: «Да, кстати, справа и слева, — сказал следователь свидетелю, — будут сидеть оперативники». Вот так, друзья мои в России проводятся 90% опознаний! Людям показывают фотографии, людей инструктируют, а если они упрямятся, то на них давят. Так однажды давили на Анну Каретникову, которая не хотела таким способом опознавать невиновного узбека. Это вызвало целую истерику у оперативников.
Опознание 22 марта вообще зря считают таковым. Когда Софронов вошёл, он не смотрел на меня. Он смотрел вниз и, не глядя, назвал мой номер. И только потом, по требованию оперативников и следователя он подошёл, поднял голову и указал на меня под фотоаппарат: «Это он». При этом он не заявлял о том, что он видел моё фото-окно, о чём была сделана отметка в протоколе, и Софронов не внёс никаких изменений. Эти слова были своевольно дописаны следователем отку
