Тимофей Дмитриев[1]
Вождь большевиков В. И. Ленин однажды высказался в том духе, что война представляет собой превосходную «проверку на прочность» учреждений, порядков и мероприятий, созданных и осуществленных в мирное время. В ходе войны, писал Ленин, «все политические и социальные учреждения подвергаются проверке и испытанию «огнем и мечом». Сила и слабость учреждений и порядков любого народа определяется исходом войны и последствиями ее»[2]. Это высказывание Ленина с полным правом может быть применено и к национальной политике большевистской партии в области военного строительства, одним из магистральных направлений которой стало создание национальных воинских частей на национальных окраинах бывшей Российской империи. Огромный опыт дала в этом плане Великая Отечественная война, на первых этапах которой широкое участие в боевых действиях принимали как национальные воинские формирования, так и массовые призывные континенты из кавказских, закавказских и среднеазиатских регионов СССР. Уроки строительства национальных частей и соединений в Красной Армии в 1920—1930-е гг. с учетом особенностей советской национально-культурной политики крайне актуальны и для современной РФ, национальные проблемы в которой не только не сглаживаются, но и имеют ярко выраженную тенденцию к обострению.
I
Уже Французская революция, и порожденная ею эпоха революционных и наполеоновских войн (1789—1815 гг.) выявили превосходство национальных армий, комплектуемых на основе всеобщей воинской повинности, над армиями многонациональных империй. Войны XIX века между европейскими державами только подтвердили эту истину. Настоящим «больным человеком Европы» в этом плане была Австрийская (с 1867 г. — Австро-Венгерская) империя. Так, уже современникам было ясно, что одной из главных причин поражения «королевской императорской армии» Австрийской империи в австро-итало-французской войне 1859 г. был ее многонациональный состав, создававший колоссальные дополнительные проблемы как при боевой подготовке воинских частей, так и для управлении ими в боевой обстановке. Личный состав императорской королевской армии набирался по городам и весям всей этой обширной центрально-европейской империи, в результате чего в армии говорили на десятке языков и множестве различных местных диалектов. К началу XX века 29% личного состава армии Австро-Венгрии составляли немцы, 18 — венгры, 15 — чехи, 10 — южные славяне (сербы, хорваты, словенцы и боснийцы), 9 — поляки, 8 — русины, по 5 — словаки и румыны и 1% — итальянцы. В то же самое время офицерский корпус практически полностью состоял из немцев и венгров с небольшими вкраплениями хорватов, чехов и поляков[3]. Это вело к непониманию и розни между командным и рядовым составом, равно как и между отдельными группами солдат, набранных из разных национальных окраин империи. Новобранцев обучали всего лишь нескольким словам по-немецки, вроде Ruht! («Вольно»), Habacht! («Смирно!»), Abtreten («Разойтись!»), и поэтому в случаях, не предусматривавших использования простых команд, приходилось прибегать к услугам переводчиков. Если в каком-то полку представители какой-то одной национальности составляли свыше 20% военнослужащих, их язык признавался полковым, и его знание на уровне, необходимом для нормального несения службы, требовалось от всех офицеров и унтер-офицеров части[4]. Помимо всего прочего, многочисленные конфликты и напряженность, рождавшиеся на почве межнациональных отношений, равно как напряженные отношения между различными народами и национальностями в самой империи не лучшим образом сказывались на боевом духе австрийской армии.
Эти пороки многонациональной императорской королевской армии пышным цветом расцвели в годы первой мировой войны, ярким свидетельством чему служат бессмертные «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» чешского писателя Ярослава Гашека. Известный немецкий социолог Макс Вебер, выступая в июне 1918 года в Вене с лекцией о социализме перед австрийскими офицерам, особо отметил те титанические условия, которые приходилось прикладывать немецкоязычному офицерскому корпусу Австро-Венгерской империи для поддержании боеспособности вверенных им частей и подразделений. Говоря о взаимоотношениях между офицерским корпусом, унтер-офицерским корпусом и рядовым составом в современной армии, Вебер отметил, что эта проблема наиболее остро стоит в армиях многонациональных государств, комплектующихся по принципу всеобщей воинской повинности. Наиболее показательным примером такой армии и была императорская королевская армия Австро-Венгрии в период первой мировой войны, что создавало серьезные проблемы для ее боеспособности, начиная с проблем координации действий личного состава частей и соединений и заканчивая массовым переходом на сторону противника, в данном случае — Российской империи, — военнослужащих-славян — чехов, сербов, хорватов, украинцев, русинов и т. д. «Если я вообще имею какие-то представления о внутренних взаимоотношениях в императорской королевской армии, — говорил Вебер, — то это представления о совершенно чудовищных объективных трудностях, которые вытекают для меня уже просто из языковых отношений. Офицеры запаса императорско-королевской армии многократно пытались объяснить мне, каким образом удается, не обладая реальным знанием языка рядового состава, все-таки поддерживать с ним такой контакт, который необходим как раз для того, чтобы оказывать какое-то влияние, выходящее за рамки служебных отношений»[5].
В русской армии времен первой мировой войны таких проблем практически не существовало. В то время русская армия комплектовалась на основе всеобщей воинской повинности в основном из представителей славянских народов Империи — русских, украинцев и белорусов, — тогда как число национальных формирований, вроде знаменитого Кавказского Туземного конного корпуса, набранного из горцев Северного Кавказа, или же созданных в годы первой мировой войны латышских, польских и чехословацких стрелковых частей, было сравнительно невелико. Более того, представителей около сорока национальностей, прежде всего Средней Азии, Кавказа, Степного края, Сибири и Крайнего Севера, вообще не брали в армию. Такая система действовала со времен военной реформы 1860—1870 гг., проведенной военным министром Д. А. Милютиным (1816—1912). Закон о всеобщей воинской повинности, принятый в Российской империи в 1874 г., декларировал призыв в армию православных, протестантов, католиков и евреев. Призыву не подлежали мусульмане (с определенными исключениями), кочующие инородцы, буддисты, а также часть христиан-сектантов, в частности, молокане и штундисты. Кроме того, действовало правило, согласно которому в каждой воинской части должно было служить не менее 75% «русских» — великороссов, украинцев и белорусов[6]. Иными словами, несмотря на то, что закон 1874 г. декларировал введение в стране всеобщей воинской повинности, отдельные категории населения Российской империи были от нее освобождены. Когда в ходе первой мировой войны в 1916—1917 гг. людские резервы русской армии оказались близки к исчерпанию, так что военному министерству пришлось даже засекретить данные о военнообязанных от своих союзников[7], царским правительством 25 июня 1916 года было принято решение о проведении мобилизации людских ресурсов из числа коренного населения в Средней Азии для использования их на трудовых работах в тылу. Однако первые же мероприятия по мобилизации натолкнулись на сопротивление местного населения и, в конечном счете, спровоцировали восстание туземцев. Оно вспыхнуло 4 июля 1916 года на узбекских землях и в короткий срок охватило значительную часть Степного края и Туркестана. Избегая столкновения с крупными воинскими частями, восставшие нападали на представителей царской администрации и убивали русских колонистов. Несмотря на то, что царское правительство бросило на подавление восстания значительные воинские формирования и, не стесняясь, применяло грубую силу и тактику «выжженной земли» против восставших, восстание с переменным успехом продолжалось вплоть до падения самодержавия в феврале 1917 года и лишь после этого постепенно сошло на нет после объявленной Временным правительством амнистии. Так бесславно закончилась в годы первой мировой войны попытка поставить азиатские народы Российской империи на службу «белому царю»[8].
После победы большевиков в гражданской войне ими был взят курс на создание национальных воинских формирований. Их формирование стало одним из магистральных направлений советской национальной политики, выработанной на XII съезде РКП(б) апреле 1923 г. и на IV совещании ЦК РКП(б) в июне того же года. В принятой съездом резолюции «Национальные моменты в партийном и государственном строительстве» было рекомендовано усилить «воспитательную работу в Красной Армии в духе насаждения идей братства и солидарности народов Союза» и осуществить «практические мероприятия по организации национальных воинских частей, с соблюдением всех мер, необходимых для полной обороноспособности республики»[9].
Резолюция по национальному вопросу, принятая на IV совещании ЦК РКП(б), подтверждала неотложность мероприятий, принятых на XII съезде, и требовала взять курс на «создание военных школ в республиках и областях для выработки в известный срок командного состава из местных людей, могущих послужить потом ядром для организации национальных воинских частей»[10]. В резолюции ставилась задача создания национальных милицейских частей в Татарии и Башкирии, констатировалось, что в Грузии, Армении и Азербайджане уже создано по национальной дивизии, и предлагалось создать по одной национальной милиционной дивизии в Белоруссии и на Украине. Как провозглашалось в резолюции, «вопрос о создании национальных войсковых частей имеет первостепенное значение, как в смысле обороны от возможных нападений со стороны Турции, Афганистана, Польши и т. п., так и в смысле возможного вынужденного выступления Союза Республик против соседних государств. Значение национальных войсковых частей с точки зрения внутреннего положения Союза республик не требует доказательства»[11]. Выступая на совещании с обоснованием идеи создания национальных воинских частей, Сталин сказал: «Я думаю, мы значительно опоздали в деле выработки мероприятий в этом отношении. Мы обязаны создать национальные воинские части. Конечно, в один день их не создашь, но сейчас можно и нужно приступить к созданию военных школ в республиках и областях для выработки в известный срок командного состава из местных людей, могущего послужить ядром для организации национальных войсковых частей. Начать это дело и двигать его дальше абсолютно необходимо. Если бы мы имели надежные национальные войсковые части с надежным командным составом в таких республиках, как Туркестан, Украина, Белоруссия, Грузия, Армения, Азербайджан, то наша республика была бы много лучше обеспечена как в смысле обороны, так и в смысле вынужденных выступлений, чем это имеет место теперь»[12].
Курс на создание национальных воинских частей был составной частью политики «коренизации» в национальном вопросе, провозглашенной на X съезде РКП(б) (март 1921 г.) и перешедшей в плоскость конкретных мероприятий после XII съезда РКП(б) (апрель 1923 г.) и IV совещания ЦК РКП(б) (июнь 1923 г.)[13]. Согласно этой политике, ключевую роль в разработке которой сыграл И. В. Сталин, для завоевания симпатий к Советской власти на национальных окраинах предполагалось выдвигать на первый план национальные кадры из числа местного населения, создавать национальные системы высшего, среднего и начального образования на местах, поощрять развитие национальных языков, культур и наук в национальных республиках и областях[14]. Говоря о целях политики «коренизации», И. В. Сталин на XII съезде отмечал, что ее главная цель заключалась в том, чтобы сделать советскую власть близкой инонациональному крестьянству на западных и восточных окраинах СССР. «Для того, чтобы Советская власть стала и для инонационального крестьянства родной, — необходимо, чтобы она была понятной для него, чтобы она функционировала на родном языке, чтобы школы и органы власти строились из людей местных, знающих язык, нравы, обычаи, быт нерусских национальностей»[15]. В действительности речь шла не только о приоритетном выдвижении местных кадров и развитии национального языка и школы, но о целом комплексе мероприятий, осуществление которых должно было подтянуть уровень социально-экономического и культурного развития нерусских народов на национальных окраинах Союза ССР до положения его великорусского ядра. Современные исследователи советской культурно-национальной политики 1920—1930-х гг. в связи с этим даже говорят о политике «положительной дискриминации» нерусских народов Союза ССР, а сам Советский Союз этого периода называют «империей положительной деятельности»[16].
Формирование национальных воинских частей проходило в рамках военной реформы, осуществленной в СССР в 1924—1925 гг. После окончания гражданской войны в условиях экономической разрухи страна не могла содержать большую армию, поэтому с декабря 1920 г. по 1923 гг. численность Красной Армии сократилась с 5,5 млн. до 516 тыс. человек, то есть больше, чем в 10 раз[17]. Одновременно происходил переход к территориально-милиционной системе комплектования армии, что должно было позволить сократить расходы на ее содержание, но в то же самое время обеспечить военную подготовку всего мужского населения Союза ССР и сохранение кадрового костяка РККА. В июне 1921 г. в Петрограде создается первая милиционная бригада, а в январе — 1923 г. на территориально-милиционную основу переводится 10 кадровых дивизий[18]. Однако полным ходом переход на территориально-милиционный принцип организации и комплектования пошел после издания 8 августа 1923 г. декрета ЦИК и СНК СССР «Об организации территориальных частей и проведении военной подготовки трудящихся». В 1925 г. в Красной Армии было уже 46 стрелковых и 1 кавалерийская территориально-милиционные дивизии[19].
В декабре 1923 г. по решению Реввоенсовета Союза ССР армия перешла на национально-территориальный принцип комплектования. Под руководством председателя Реввоенсовета Союза ССР Л. Д. Троцкого была принята первая программа национального войскового строительства в СССР. «Как известно, — пишет Елена Борисёнок, известный специалист-историк по “советской украинизации”, — Троцкий был сторонником создания в республиках национальных армий, которые должны были составить общесоюзную Красную Армию. Это должно было продемонстрировать нерусским народам последовательность советской власти в решении национального вопроса. К тому же, по мысли Троцкого, такие армии могли бы пригодиться для мировой революции»[20].
Тем не менее, центральное руководство Союза ССР во главе с И. В. Сталиным относилось к этой идее довольно настороженно, резонно видя все те минусы в плане национал-сепаратизма, к которым могли привести создание национальных армий в союзных республиках. Опасаясь, что такие армии легко смогут стать легкой добычей в руках националистов, оно дало согласие лишь на формирование лишь отдельных национальных воинских частей[21].
Первоначальная программа 1924 г. по национально-войсковому строительству выполнена не была. Уже в марте 1924 г. она была пересмотрена в сторону сокращения, а центр тяжести в формировании национальных частей был перенесен в восточные республики Союза ССР. При непосредственном участии М. В. Фрунзе и благодаря работе специальной комиссии под руководством Ф. Э. Дзержинского был разработан и в 1924—1925 гг. осуществлен компромиссный вариант военной реформы, отходивший от крайностей построения Красной Армии по милиционно-национальному модели, принятой в 1923 г. В конце 1924 г. Реввоенсовет Союза ССР принял новый 5-летний план (1924—1929) национального строительства РККА, одобренный впоследствии III съездом Советов. В его основу был положен принцип единства советских вооруженных сил. Более того, М. В. Фрунзе прямо указывал на опасность тенденции к «превращению национальных формирований в ядро национальных армий», и заявлял о несоответствии такой позиции «классовым интересам рабочих и крестьян»[22]. Уже к весне 1925 г. национальные воинские части составляли 10 процентов общей численности Красной Армии. Эти воинские формирования были территориально-милиционными по своему составу, поскольку они на 70 процентов состояли из населения коренных национальностей национальных окраин Союза ССР. К 1928 г. территориальные части составляли свыше 70 процентов стрелковых войск и 12 процентов кавалерии РККА[23]. Согласно официальным советским оценкам, «военно-национальное строительство не только расширило мобилизационные возможности страны, но и укрепило дружбу советских народов, способствовало развитию экономики и культуры национальных республик»[24]. Эта политика получила законодательное оформление и подтверждение в постановлении III съезда Советов о Красной Армии (1925), одобрившего работу Реввоенсовета Союза ССР в области национального строительства и поручившего Советскому правительству «обеспечить выполнение намеченной программы национальных формирований, как отвечающей интересам всех народов Союза ССР, в деле защиты общего их социалистического отечества». В резолюции съезда было «с особым удовлетворением» отмечено «создание национальных формирований на Востоке, являющееся фактором национального и культурного роста угнетенных в прошлом народов, и соответствующее установлением межнационального мира». Вместе с тем в постановлении выражалась озабоченность тем, что «строительство национальных войск может быть обеспечено лишь [...] путем создания необходимой для этого базы как в отношении образования прочных кадров командного и политического состава, так и в смысле подготовки населения к отбыванию воинской повинности на общих началах»[25].
Несмотря на сокращение программы национально-войскового строительства, реализация ее шла сложно. Характерный пример таких проблем представляет собой украинизация 1920-х годов Красной Армии на Украине. В соответствии со скорректированной программой 1924 г. в Украинской ССР предполагалось в течение пяти лет «украинизировать» четыре территориальные дивизии. В рамках осуществления программы национально-войскового строительства предполагалось комплектовать эти дивизии рядовым и командно-политическим составом из числа украинцев, использовать украинский язык при несении воинской службы и в партийно-политической работе, а также украинизировать военные школы. Эта политика принесла свои плоды: к середине 1920-х гг. большинство красноармейцев Украинского военного округа по своему этническому происхождению были украинцами[26].
Тем не менее, «украинизация» в Красной Армии шла со скрипом. Мало кто из командно-политического состава владел украинским языком, а подготовка говорящих на украинском языке военных кадров не покрывала имеющихся потребностей. В частности, в 1925 г. в украинизированных дивизиях 40,9 процентов командиров и 37,1 процентов политработников не владели украинским языком. В 1926 г. выпуск командно-политических кадров из украинизированных военных школ смог покрыть только потребности двух территориальных дивизий в кадрах[27].
В мае 1927 г. Реввоенсовет Союза ССР утвердил шестилетний план национально-войскового строительства на 1927—1933 гг., согласно которому национальными должны были стать еще две территориальные дивизии. Однако и здесь положение дел оказалось далеко не идеальным. Проведенная в 1929 г. проверка показала, что командный состав с трудом изъясняется на украинском языке, тогда как на низовом уровне политика «украинизации» в Красной Армии приводила к многочисленным трениям на национальной почве между красноармейцами — русскими и украинцами. Доходило до того, что русские красноармейцы демонстративно отказывались «розмовлять» на «петлюровской мове», которую они пренебрежительно звали «китайской грамотой», а красноармейцы-украинцы требовали «всё украинизировать»[28]. Правда, в начале 1930-х годов, после хлебозаготовительных трудностей и голода на Украине и в южных районах РСФСР, а также перехода к форсированной индустриализации, политика «украинизации» была постепенно свернута[29].
Что же касается судьбы национальных воинских частей, то в конце 1930-х годов в связи с переходом к комплектованию армии на основе всеобщей воинской повинности и отказу от организационного построения РККА по территориально-милицейскому принципу ЦК ВКП(б) и СНК СССР в марте 1938 г. приняли постановление «О национальных частях и формированиях РККА», согласно которому национальные воинские части и соединения, а также военные училища и школы РККА преобразовывались в общесоюзные, с экстерриториальным принципом комплектования, а граждане национальных республик и областей должны были призываться на воинскую службу на общих со всеми другими национальностями основаниях[30]. Как подчеркивалось в той части постановлении, в которая излагалась мотивация соответствующих изменений, «Красная Армия и Военно-Морской флот полностью перешли от территориальной системы к экстерриториальным постоянным кадровым формированиям, вследствие чего самостоятельные национальные части находятся в противоречии с общегосударственным принципом строительства Красной Армии и военно-морского флота и не позволяют гражданам национальных республик и областей выполнять их почетные функции граждан СССР по защите государства»[31]. Проведя преобразование национальных воинских частей постепенно, — так, осенью 1937 г. национальные воинские части были передислоцированы в европейскую часть СССР, — советское руководство не только избавилось от потенциальной «пятой колонны» в лице националов, но и создало условия для перехода к кадровой системе комплектования и боевой подготовки РККА. Вслед за этим было принято решение о призыве на действительную воинскую службу карел, финнов, литовцев, латышей, эстонцев, немцев, поляков, болгар и греков, прежде в армию и во флот не призывавшихся. Призыву не подлежали только юноши из числа этих национальностей, проживавшие на территориях Эстонской, Латвийской, Литовской ССР, Северной Буковины и Бессарабии, не так давно присоединенных к СССР[32]. Ликвидация национальных воинских частей вынудило советское партийное и военное руководство принять срочные меры по обучению призывников из национальных республик русскому языку, которым те владели очень плохо (или же не владели вовсе)[33].
Таким образом, отказ от национальных воинских частей был обусловлен как переходом от смешанной системы военного строительства (территориально-милиционной и кадровой) к единой кадровой системе, так и политическими соображениями советского партийного руководства. Этот переход был вызван прежде всего резким обострением международной обстановки в 1930-е гг. и медленным, но верным сползанием мира к новой мировой войне. Существовавшая в Советском Союзе смешанная система строительства вооруженных сил, когда большинство дивизий были территориально-милиционными, не способствовала высокому уровню боевой подготовки войск, которые отличались низкой мобильностью и не могли в кратчайшие сроки осваивать новые виды техники и вооружений, поступавшие в войска. В этих условиях Реввоенсовет СССР разработал ряд мероприятий, направленный на повышение обороноспособности страны. В мае 1935 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило, а Совнарком СССР утвердил этот план, в центре которого лежала идея перехода к кадровой системе комплектования и боевой подготовки частей и соединений Красной Армии. Если до 1935 г. 74 процента дивизий РККА были территориально-милиционными и только 26 процентов дивизий — кадровыми, то к началу 1936 г. кадровыми стали 77 процентов дивизий[34]. В течение 1936—1938 гг. оставшиеся 23 процента дивизий также были переведены на кадровые принципы комплектования и боевой подготовки. Благодаря этим преобразованиям в период с 1933 г. по осень 1939 г. численность личного состава РККА и ВМФ возросла с 885 тыс. до более чем 2 млн. человек[35].
В Конституции СССР 1936 г. были сняты все социально-классовые ограничения на службу в рядах вооруженных сил. В статье 132 Конституции провозглашалось, что «всеобщая воинская обязанность является законом. Воинская служба в Рабоче-Крестьянской Красной Армии представляет почетную обязанность граждан СССР»[36]. 1 сентября 1939 г., в день начала второй мировой войны, Верховный Совет СССР принял Закон о всеобщей воинской повинности, который подытожил переход к единой кадровой системе. Закон провозглашал: «Все мужчины — граждане СССР, без различия расы, национальности, вероисповедания, образовательного ценза, социального происхождения и положения обязаны отбывать военную службу в составе Вооруженных Сил СССР». В отличие от закона о воинской службе 1925 г., предполагавшего ограничения в комплектовании Красной Армии социально-классового толка, и в полном соответствии с новой Конституцией 1936 г. закон предусматривал принцип всеобщей воинской повинности, согласно на действительную воинскую службу призывались все граждане СССР, достигшие 19 лет (а окончившие полную среднюю школу — с 18 лет). Все новобранцы теперь проходили действительную службу только в кадровых частях, которые формировались по экстерриториальному принципу[37].
Накануне войны благодаря принятию закона о всеобщей воинской обязанности, увеличению срока службы и призыва в армию и на флот некоторых категорий военнообязанных из запаса численность Вооруженных Сил СССР увеличилась с 1513 тыс. человек в 1938 г. до 5,3 млн. человек к июню 1941 г.[38] Проблема, однако, заключалась в том, что качество нового состава Вооруженных Сил СССР, причем призванного не в последнюю очередь из национальных республик, было крайне низким. В первую очередь эта касалось владения русским языком. Процессы «национализации» школы и культуры на национальных окраинах, приоритетного развития языка и письменности туземных народов не прошли даром: многие призывники их республик Средней Азии и Кавказа просто-напросто не владели в достаточной степени русским языком.
Характер процессов воспитания и образования подрастающих поколений в Союзе ССР в 1920—1930-е гг. в значительной степени определялся национально-территориальным характером построения СССР как «союза равных» национальных республик и национально-территориальных образований, что вело к тому, что приоритет в системе образования отдавался изучению местного языка и культуры, прежде всего так называемых «титульных наций», тогда как изучение русского языка, литературы, истории и культуры России отходило на второй план[39]. Об этом совершенно недвусмысленно говорят официальные партийные документы второй половины 1930-х годов, когда процессы национализации и коренизации из источника легитимности новой власти стали на глазах превращаться в источник новых проблем и вызовов для нее. Это привело к отказу в этот период от политики коренизации, на смену которой пришла политика русификации, продиктованная как новыми социально-экономическими императивами, лежавшими в плоскости форсированной индустриализации, так и потребностями укрепления обороноспособности страны.
Новый вектор политики партии и правительства в национальном вопросе задал не кто иной, как И. В. Сталин, выступивший в октябре 1937 г. на пленуме ЦК ВКП(б) с программной речью, посвященной проблемам изучения русского языка в национальных республиках и областях. Сталин не стал скрывать, что пристальный интерес руководства страны к этому вопросу был продиктован прежде всего задачами укрепления Вооруженных Сил СССР, повышением их боеготовности и мобильности, потребностями освоения новой боевой техники, а также переходом к кадровой армии, комплектующейся на основе принципа всеобщей воинской повинности. Результаты проведения политики «коренизации» в области военного строительства и образования Сталин на пленуме оценил резко негативно, сказав о частях, сформированных на национальных окраинах СССР: «Это не армия». Говоря в выступлении на пленуме о реализации положения Конституции СССР 1936 г. о всеобщей воинской повинности, Сталин развил свою мысль: «Мы встали перед вопросом о том, что призываемые в армию, например в Узбекистане, Казахстане, в Армении, в Грузии, в Азербайджане, не владеют русским языком. При таком положении приходится их оставлять на месте, и тогда наши дивизии и бригады превращаются в территориальные. Это не армия. Мы не так смотрим на армию. Мы считаем, что каждая боевая единица — состоит ли она из полка, из бригады, или из дивизии — она должна быть не местной армией, а армией всего Союза, составлять часть всей армии нашего Союза. Ее можно передвигать и нужно передвигать в разные районы. Украинцы, призванные на Украине, необязательно должны стоять на Украине. Интересы государства могут подсказать: набранных на Украине перевести, скажем, на Кавказ или в Сибирь и т. д. Иначе у нас не будет армии. У нас будет территориальная и национальная армия, которую никуда не передвинешь и которая не составляет части той армии, которая является армией СССР, а не каких-либо отдельных армий»[40]. Выход Сталин видел в обязательном преподавании русского языка в национальных республиках и областях и в подготовке закона о преподавании русского языка в школах народов СССР. «Есть у нас один язык, — отметил в своем выступлении Сталин, — на котором могут изъясняться все граждане СССР более или менее, — это русский язык. Поэтому мы пришли к тому, чтобы он был обязательным. Хорошо было бы, если бы все призываемые в армию граждане мало-мальски изъяснялись бы на русском языке, чтобы, передвигая какую-нибудь дивизию, скажем, Узбекскую в Самару, чтобы она могла с населением объясняться. Вот отсюда и родилась абсолютная необходимость при всеобщей воинской повинности, при условии призыва всех граждан, абсолютная необходимость обладать красноармейцам одним каким-нибудь языком, на котором они могут изъясняться во всех краях и областях Союза. Этот язык — русский»[41]. В соответствии с решением пленума ЦК ВКП(б) было подготовлено и 13 марта 1938 г. принято специальное постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей»[42]. Одновременно с массированным внедрением русского языка закрывались национальные школы, педучилища и институты, а также реорганизовывались учебные заведениях на территориях, включенных в 1939—1940 гг. в состав СССР[43]. Однако драгоценное время, необходимое для полноценной постановки преподавания русского языка в школах национальных республик и областей, было упущено, да и инерция советской политики «положительной дискриминации» нерусских народов оказалась необычайно велика, так что переломить ее не удалось даже «кремлевскому горцу» (О. Мандельштам)[44]. В мае 1940 года, за год до начала войны, нарком обороны СССР, маршал С. К. Тимошенко докладывал советскому руководству о результатах призыва в армию всех граждан призывного возраста — уроженцев Северного Кавказа, Закавказья и Средней Азии: «Часть новобранцев, прибывших в войска, оказались совершенно не владеющими русским языком и не понимающими русской разговорной речи, вследствие чего большое количество времени было потрачено на командованием частей на усвояемость новобранцами разговорной русской речи и командного языка, что, безусловно, отражалось на боевой и политической подготовке частей армии»[45]. За политику «коренизации» в образовании, равно как и за затянувшуюся борьбу с «русским великодержавным шовинизмом» пришлось заплатить дорогую цену на полях сражений Великой Отечественной войны. А она была уже не за горами.
II
В Советском Союзе начиная с первых послевоенных лет официальная советская пропаганда, в том числе и устами первых лиц партии и государства, твердила, что война показала крепость советского многонационального государства и стала наглядным свидетельством советского патриотизма и братской дружбы народов СССР. Вот только несколько ее наиболее показательных образцов. Уже спустя несколько месяцев после окончания Великой Отечественной войны нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов в докладе на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября 1945 года говорил: «Дружба народов Советского Союза окрепла за годы войны. Наше многонациональное государство, с его различиями в языке, быте, культуре и истории, стало еще более сплоченным, и еще более сблизились советские народы друг с другом. Никакое другое многонациональное государство не выдержало бы тех испытаний, через которые мы прошли в годы войны. Только наше государство, где нет места эксплуатации человека человеком, где нет противостоящих друг другу классов, а рабочие, крестьяне и интеллигенция в качестве равноправных граждан управляют как местными делами, так и государством, — только такое государство, а отнюдь не старая дворянско-купеческая Россия, могло выдержать нашествие врага в трудные 1941—1942 годы, разбить своими силами зарвавшегося врага, выбросить его из пределов своей территории и, кроме того, оказать могучую помощь другим народам в деле их освобождения от иноземных поработителей»[46].
В свою очередь, Сталин, выступая на предвыборном собрании избирателей г. Москвы в феврале 1946 года, уделил особое внимание проблеме многонационального характера Советского государства и его роли в победе, одержанной в Великой Отечественной войне. Наша победа означает, сказал Сталин в своем выступлении, что «победил наш советски
