Любой культуре свойственны очень противоречивые тенденции развития, в том числе и в сфере господствующих идеологий. Иногда эти противоречия оказываются на переднем плане всей общественной жизни: имея общие основания, они неразрешимы без изменений в политической корректности, без отказа от некоторых, прежде разделяемых большинством, взглядов. Когда-то создание национальных государств в Европе означало начало формирования современных демократических систем и сделало важнейшей темой общественно-политической жизни права гражданина, но потом именно развитие мысли об этих правах поставило под вопрос дальнейшее существование наций. И, действительно, вопрос: может ли нация, будучи специфически модерной формой организации, продолжить своё существование в Постмодерне – ставится всё чаще.
Нация, в моей формулировке[1], это общество, унифицированное в социальном, экономическом, политическом и культурном отношениях, обладающее суверенитетом на определённой территории. Социальная унификация предполагает всеобщее равенство перед законом, т.е. отсутствие сословных барьеров между различными группами общества, единый гражданский статус для всех его членов – без привилегий или ущемлений в правах, которые должны были бы передаваться по наследству. Экономическая унификация означает отсутствие внутренних таможенных барьеров, общий рынок и общие правила хозяйственной деятельности. Политическая унификация предполагает право участия в самоуправлении – избирать и быть избранным, на уровне местном и на общем. И культурная унификация, которая необходима для деятельности всей системы, означает наличие нормированного литературного языка, обладающего обязательным статусом для официальной документации, а также наличие основанной на этой языковой норме системы всеобщего образования. Культурная унификация означает также и господство общей идентичности, то есть самоназвания с передаваемым (через учебники, государственную символику и т.д.) представлением об общей судьбе – истории. Описана идеальная модель, к которой стремится нация на этапе своего формирования, однако этот этап может быть очень долгим и никогда не приводит к её полноценной реализации. Особенно это заметно в области культуры.
Эта последняя составляющая определения – культурная унификация – всегда вызывала много споров и больше всего ставится под сомнение. Появившаяся в конце 1960-х гг. идеология мультикультурализма направлена против культуры как общенационального явления, отрицает единый культурный стандарт внутри национального государства. Однако мультикультурализм не является идеологией сознательно антинациональной, то есть признаёт национальную форму в общих чертах и лишь предлагает некоторую её корректировку – отмену единой официальной культуры. Формула мультикультурализма: интеграция без ассимиляции. Если политика унификации культуры предполагает целенаправленную ассимиляцию инокультурных элементов, а потому ставит вопрос о том, кого можно, а кого нельзя ассимилировать, то политика мультикультурализма этот вопрос риторически снимает. В мультикультуральном обществе, если рассматривать его как идеальную модель, просто нет господствующей культуры.
Основной принцип мультикультурализма – «равноправное сосуществование различных форм культурной жизни» (Ю. Хабермас), то есть равноправие меньшинств и большинства. Это требует наличия программ специальной поддержки и защиты меньшинств. В наши дни мультикультуральная политика направлена не только на этнические и конфессиональные меньшинства, но и на меньшинства других типов (гомосексуальные, феминистское движение и т.д.). Важно, что поддержка меньшинств оказывается не просто стороной государственной политики, но и частью всей социально-политической системы. Мультикультурализм подразумевает построение общества на взаимодействии социальных структур, созданных на этнокультурных, конфессиональных и др. основаниях. Принцип территориального суверенитета остаётся за нацией, но мультикультурность становится важнейшим принципом закона о гражданстве, системы социальной защиты и вообще всей социальной политики, образования, избирательной системы, трудового права и всего регулирования рынка труда, миграционного законодательства.
Можно различать пассивный и активный мультикультурализм[2], то есть политику толерантного отношения к культурному разнообразию и политику его активной поддержки и развития, когда государство поощряет разделение граждан на меньшинства и активно их поддерживает. В таком случае, чтобы иметь всю полноту гражданских прав и возможностей, человеку надо быть членом каких-либо (чаще всего этноконфессиональных) меньшинств. И если на ранних стадиях внедрения мультикультуральной политики речь шла скорее об отмене ассимиляционных практик, то уже довольно скоро развитие новой идеологии потребовало от государства внедрения определённых практик.
Фактически, за мультикультурализмом стоит отрицание единого общества – вместо него утверждается конгломерат общин с общим гражданством. В этом можно увидеть постмодернистское «расщепление субъекта», его децентрализацию. Однако на деле, такая институализация этничности приводит к возрождению на новых основаниях донациональных форм общественной жизни, в чём можно усмотреть даже возрождение сословности. В системе мультикультурализма этническая группа становится субъектом права. Например, социальная помощь оказывается не иммигрантам как отдельным людям, а определённым группам, выделяемым по этническому признаку – и теперь это касается далеко не только мигрантских диаспор.
По сути, мультикультурализм стал идеологией и правовой основой политики привлечения трудовых мигрантов. Её принятие как официальной всегда означало политику «открытых дверей». Примечательно, что благодаря её многолетнему проведению ушло в прошлое различение между иммигрантскими и неиммигрантскими странами Запада: первые стали «обществами классической иммиграции», а вторые «новыми иммигрантскими государствами». Арабская и турецкая диаспоры в Европе стали такими же инициаторами мультикультуральных реформ, как польская и итальянская диаспоры в США.
При этом мультикультурализм как идеология появился в связи с иными задачами. Его родина – Канада – по сей день стоит перед проблемой сохранения своей территориальной целостности, но, возможно, именно благодаря этой идеологии до сих пор существует как единое государство. Идея преодолеть опасную дуальность за счёт объявления мультикультурального статуса государства поначалу была связана с признанием прав «четырёх автохтонных народов» (индейцев), которые должны быть защищены перед ассимиляторским воздействием англо- и франкоязычной культуры. Однако иммигрантские диаспоры быстро определили выгодность нового курса этнической политики, и именно в таком виде идеология была чуть позже воспринята (и стала официальной в 1973 году) в Австралии.
Импорт новых идей в Европу связан был уже с иными основаниями, здесь сыграло роль развитие леволиберальной мысли: утверждение принципа равенства возможностей всех граждан столкнулось с фактическим различием реальных возможностей у представителей этнокультурного большинства и различных меньшинств. Возникла идея позитивной дискриминации, то есть предоставления различных льгот и привилегий меньшинствам с целью уравнивания их возможностей с возможностями большинства.
Так произошла мутация либеральной мысли: если для её традиционных форм основным принципом были права человека, то есть каждого отдельного гражданина, то теперь на первом плане оказались требования равных прав коллективов людей как гарантирующих равенство возможностей отдельных их представителей.
Мультикультурализм оказался очень своевременной идеологией для Европы, и не только из-за экономических причин (потребность в привлечении дешёвой рабочей силы из-за рубежа), но и из-за определённого состояния общественного мнения.
Обратной стороной предпринятого в связи с этим процесса оказалось то, что теперь человек, ради достижения бóльших возможностей, вынужден делегировать часть своей личной правовой ответственности этноконфессиональной группе и его отношения с государством становятся ею опосредованы. Что, в свою очередь, поначалу представляло определённое удобство для центральной власти – в плане утверждения лучшей управляемости новых, слабо ассимилированных иммигрантских общин. Но интересно, что в
Одно из важнейших условий принятия мультикультуральных принципов – это комплекс вины, культивируемый в общественном мнении большинства. В Канаде было объявлено о большой вине перед почти истреблённым к тому времени автохтонным индейским населением, и эта вина вскоре оказалась общей идеей для всех «классических иммигрантских стран» (Америки, Южной Африки, Австралии), создав особое состояние общественного мнения как основу для утверждения новой политики. То же чувство коллективной вины оказалось основой для перенятия этой идеологии в Европе. Европа 1970-х гг. состояла из наций, культивирующих чувство вины за нацистско-фашистское прошлое, и наций, озаботившихся тем же чувством в связи со свом колониальным прошлым, как раз к этому времени потерявшим практическую актуальность. Политика «открытых дверей», идеи «открытого общества» как нельзя лучше помогали «искупить вину» перед теми, кто ещё недавно составлял подавляемые колониальные народы, кого ещё недавно считали недолюдьми. Эта благородная (и, надо сказать, вполне оправданная) мысль на деле стала основой для быстрого превращения старых европейских наций в иммигрантские сообщества. А в скором времени встал вопрос и о сохранении единых национальных государств.
Культурная унификация является необходимым условием существования нации, а мультикультурализм это основание подрывает. В 2000-х гг. данный вывод стал казаться всё более очевидным, и скептическое отношение к проведению мультикультуральной политики стало всё чаще прорываться сквозь принятые с 70-80-х гг. нормы политкорректности. Ещё в
Канцлер Германии Ангела Меркель в своём выступлении 18 ноября
Позже выступили с похожими заявлениями: вице-премьер Нидерландов Максим Верхаген, генеральный секретарь Совета Европы и бывший премьер Норвегии Турбьёрн Ягланд, бывший премьер-министр Бельгии Ив Летерм и Австралии Джон Говард и др.
Однако стоит заметить, что делать вывод об отказе Запада (или, по крайней мере, Европы) от проведения мультикультуральной политики всё же преждевременно. Во-первых, заявления прозвучали преимущественно от лидеров одного политического лагеря Европы – консервативного, но не были поддержаны либералами и социалистами (Т. Ягланд здесь скорее исключение). Автор скандальной книги «Германия самоликвидируется» Тило Саррацин, член Социал-Демократической партии Германии, вошёл в конфликт со всей партией, почти не найдя в ней сторонников. Более того, даже в консервативной среде до сих пор не сложилось общего мнения на этот счёт. Во-вторых, введённые в законодательство принципы мультикультурализма не отменены и продолжают оставаться идеологической основой для официальной политики. В-третьих (и это, наверное, самое главное), у нынешних европейских элит нет плана и идеологии по исправлению ситуации. Есть разочарование в мультикультурализме некоторой их части и полная неопределённость в дальнейших действиях.
И всё же после всей этой серии заявлений старые нормы политкорректности в данном вопросе серьёзно пошатнулись, а поднятие вопроса о рациональности проведения соответствующей политической линии стало банальным. По-новому остро вопрос о её результатах поставил двойной теракт в Норвегии 22 июля 2011 года, который показал и ещё одну сторону её негативных последствий – реакцию автохтонного европейского населения.
* * *
Главный вопрос, который стоит перед западным общественным мнением: мультикультурализм действительно способствует интеграции, или лишь укреплению межгрупповых барьеров? Опыт свидетельствует, что скорее второе. Общий итог применения политики мультикультурализма: позитивных результатов очень мало, зато негативные весьма значительны.
Общества, в которых уже долго проводится мультикультуральная политика, не только не стали более интегрированными, но и получили обратный результат. Политика канадского мультикультурализма так и не отменила противоречия между франкоязычной и англоязычной частями страны. Квебек продолжает свой путь к отделению и формированию нового национального государства. То же можно сказать и про другие государства, склонные к распаду по этнолингвистическому критерию. При этом появилась масса новых проблем в сфере межэтнических отношений.
Вообще, мультикультурализм всё чаще расценивается как политика дискриминации большинства, так как у его представителей оказывается гораздо меньше возможностей и привилегий, да и просто выбора. Доступ к общественным благам при мультикультурализме достигается через участие в этноконфессиональных группах – и оно становится привлекательным, если не необходимым. Так идея равноправия большинства и меньшинств на деле оборачивается приоритетностью меньшинств, что способствует их обособлению, отдалению от большинства. Возникает и ещё одна конфликтогенная ситуация: различные этнические группы становятся конкурентами друг другу за государственные дотации.
Мультикультурализм искусственно консервирует традиционно-общинные отношения, а тем самым препятствует индивидуальной интеграции их членов в гражданское сообщество. Это ведёт к росту групповых форм идентичности, их реконструкции. В результате межэтнические конфликты делаются неразрешимыми, так как только укрепляются. На деле европейский мультикультурализм был чаще всего вызван проблемой социальной «утилизации» побочного продукта применения дешёвой завозной рабочей силы – детей мигрантов. Однако именно в этом отношении он показал себя совершенно беспомощным: крупные уличные беспорядки в парижских предместьях устраивали в основном представители третьего поколения приезжих. Формируется система, которую можно назвать своего рода культурным апартеидом, только совмещённым с практиками позитивной дискриминации (affirmative action) меньшинств.
Мультикультурализм предполагает этнически структурированное общество, чем только стимулирует этнокультурную дифференциацию, а также, как точно сформулировал В. Малахов, «способствует расиализации и этнизации общественного дискурса»[3]. Это с неизбежностью приводит к формированию новых волн расизма, этнической ненависти и даже сепаратизма. В США основную роль сейчас играют уже не этнические, а надэтнические (в основном просто расовые) социальные структуры: «азиаты», «афроамериканцы». Ликвидация культурных основ нации в мультикультурализме приводит к новой этнизации, но разрыв между культурой и политикой, введённый в банальное сознание, влечёт и возрождение расового дискурса идентичности. Мы как бы возвращаемся ко времени начала формирования наций, только движемся по нему в обратную сторону.
Во всех странах мультикультуральной политики заметен значительный рост межэтнической напряжённости, ксенофобии и враждебности к иммигрантам. Как справедливо выразился один исследователь, «ирония мультикультурализма» состоит в том, что «толерантность на уровне правительственной политики ведёт к нетерпимости большинства населения»[4]. Вместо интеграции (заявляемой как главная цель мультикультурализма) распространяется добровольная самосегрегация меньшинств и отчуждённость иммигрантов. «Мультикультурализм на уровне страны оборачивается жёсткой сегрегацией на локальном уровне»[5].
Важнейшим следствием мультикультуралистской политики становится геттоизация меньшинств. В городах формируются особые этнические районы, иногда появляются и экстерриториальные этноконфессиональные анклавы на территории страны. Провоцирование центральной властью сегрегации и появление новых гетто влечёт за собой и формирование альтернативных институтов контроля и управления, применяемых только внутри гетто.
Летом
Причины провала мультикультурального эксперимента следует искать в недостатках самой идеологии, в её попросту говоря ошибках. И здесь можно заметить целый ряд весьма неадекватных подходов к реальности, возведённых в догму.
Логической основой мультикультурализма является модель политической (гражданской) нации. Ставшая классической схема разделения двух типов национализма на политический и этнокультурный, введённая в науку благодаря Гансу Кону в середине ХХ в., была использована для утверждения возможности существования обществ «конституционного патриотизма» (Ю. Хабермас), то есть наций, не имеющих каких-либо этнокультурных оснований. Как не раз отмечалось в нациологической литературе, эта типологизация неплохо характеризует самосознание националистических движений, но не самих наций – они-то получаются довольно схожими, и этнокультурные основания свойственны им всем. Примечательно, что идеологи утверждения «политических наций» сами сомневаются в национальном статусе таких обществ[6]. Однако идеология мультикультурализма сохраняет националистическую форму, утверждая политический принцип гражданства как абсолютно достаточный для существования наций.
Идея чисто политической трактовки национальной идентичности интересна именно своим фактологическим противоречием. На практике т.н. гражданские нации (французская, британская, американская) отличались несопоставимо более жёсткими практиками этнокультурной ассимиляции, чем нации «этнические». Политика Лондона в Ирландии и Шотландии, политика Парижа по отношению к Окситании, Бургундии, Бретани, Эльзасу и Лотарингии, а также Вашингтона в отношении индейцев и иммигрантских диаспор (имеющая наименование «плавильного котла») – это масштабные и довольно успешные ассимиляторские кампании. Можно даже сказать, что идея политической нации является наиболее успешной технологией уничтожения (через принудительную ассимиляцию) этнических меньшинств и немыслима без этноцидных практик. Этнический же национализм (немецкий, славянский) предполагает стратегии отделения от чуждых этнокультурных групп, установления с ними либо внешних границ, либо выведения их из общей политической жизни внутри страны. В контексте такого подхода ассимиляторские практики оказываются гораздо мягче и менее масштабными.
Это различие, кстати, в наши дни ярко проявляется в миграционной политике. Именно в ней можно увидеть, на каком национализме основана была нация – на политическом или этнокультурном. В пример можно привести стратегии вовлечения мигрантов в гражданское общество, свойственные Франции, и многочисленные препоны для получения гражданства мигрантами, характерные для современной Германии. Отношение к турецким гастарбайтерам и их потомкам как к «гостям, временно проживающим иностранцам» (иногда называемое «метекизмом»), представляет гораздо бóльшую свободу действий для исправления просчётов миграционной политики, чем это возможно в модели гражданского национализма. У Франции положение сложнее вследствие полноправного гражданского статуса, полученного большинством мигрантов, причём масштаб социального напряжения в этой стране сейчас один из самых высоких в Европе. Получается, что именно для государства, представляющего своей национальной политикой классический пример политического национализма, мультикультурализм стал более разрушительной силой.
И в этом можно усмотреть закономерность. Сила идеологии политического национализма заключалась именно в обмане: признание членами нации всех жителей государства независимо от этнокультурных характеристик (и тем самым заявление принципа равенства граждан независимо от их языка и этничности), а на деле применение самых серьёзных мер по культурной унификации. Как известно, если сто лет назад меньше половины французов владели французским языком, то к 1970-м гг. франкоязычие было уже почти всеобщим, а французская идентичность почти полностью победила в ещё недавно иноэтничных провинциях.
Политика же мультикультурализма подрывает этот обманчивый механизм утверждения политических наций, ликвидирует основания их относительного успеха: гражданами признаются по-прежнему все, независимо от их языка и культуры, но государство лишается права на активную ассимиляторскую политику. То есть мультикультурализм оказывается опаснее именно для нации, построенной на основе политического национализма, так как использует тот же принцип нациостроительтства, но предполагает совершенно иные результаты.
На деле чисто политическая интеграция без культурной унификации возможна только в недемократичных обществах, то есть в тех, в которых власть идёт сверху (монархия, авторитаризм) и объединяет всех как подданных самим фактом принудительной лояльности. Но если власть исходит снизу, в стране запущены механизмы политической демократии, то культурная унификация оказывается необходимым средством стабилизации общества. Иначе невозможным становится понятие «воли народа», и демократические механизмы просто перестают работать. В результате противоречия «выходят на улицы», а политика быстрыми темпами этнизируется, то есть уходит от старого «общегражданского» принципа.
Главное понятие, с которым работает идеология мультикультурализма – это культура. Однако мультикультурализм рассматривает культуру крайне упрощённо: как некий набор декоративно-фольклорных форм, в полном отрыве от системы ценностей и быта. Культура воспринимается как памятник истории, требующий максимального сохранения, а люди этой культуры, если уж развивать аналогию, как кирпичики этого памятника, постоянные в своих формах.
С одной стороны признаётся полное право на существование и развитие чужих культур (более того, им предоставляется система защиты и помощи), но, с другой стороны, государство настаивает на признании всеми именно «западных ценностей». Ценностные установки современного Запада признаются универсальными – в отличие от ценностей иных культур, в чём можно усмотреть прямое продолжение колониальных понятий[7]. Однако культуры основаны на ценностях, и признание права незападных культур на существование с необходимостью должно сочетаться с признанием за ними права на альтернативные ценностные установки. Последовательный мультикультурализм должен совмещаться с полным плюрализмом ценностей, что в свою очередь влечёт и признание иных правовых, в первую очередь судебных систем за различными этнокультурными общинами. Этого ни одно формально мультикультуральное государство так не сделало.
Утверждение общих ценностей разрушает саму возможность для реализации чистого мультикультурального эксперимента, ведь через это утверждение идёт диктат одной общей культуры – пусть не в национальных её формах, а в более широких – цивилизационных. Если есть общие ценности, значит, есть и общая культура. Нет общей культуры – нет и общих ценностей. Они могут совпадать, но не быть общими. Однако весь опыт человеческой истории свидетельствует, что общество без общих ценностей жить не может. Их отсутствие его просто ликвидирует, превращая либо в стадо, либо в случайное соседство.
Идея разделения сфер культуры, выдвинутая как попытка спасти мультикультуральные принципы, также исходит из крайне примитивного понимания культуры, а потому может быть только умозрительной. Согласно этой точке зрения, в публичной сфере должно поощряется следование общим культурным нормам, зато в приватной – своим групповым. Одна культура дома, другая на улице. Но культура не может существовать только в приватной сфере – она по определению общественна, она обязательно публична. Человек не может менять культуру «как перчатки», переходя порог дома. Да и даже теоретически невозможно провести строгое разграничение между этими сферами, тем более что законы любой европейской страны регламентируют и частно-семейную сферу отношений.
Это же касается и общего быта. В западных языках, к сожалению, отсутствует это понятие (используемое для его передачи в переводах выражение «манера потребления», мягко говоря, неполно передаёт смысл русского слова) – может быть поэтому не хватает и понимания важности этой сферы. Однако для существования общества просто необходимы единые традиции бытового поведения, бытовой культуры, иначе конфликтогенными становятся любые случаи взаимодействия людей. Мультикультуральный быт просто невозможен, так как если формируется общая бытовая среда – формируется и общая культура.
Кроме того, мультикультурализму свойственен целый ряд логических ошибок. Как уже было сказано, эта идеология основана на ценности уважения к иным культурным традициям, но такая ценность сама по себе тоже не должна навязываться другим. А это значит, что такой подход должен совмещаться с признанием права носителей иных культур на отрицание мультикультурализма. Это делает мультикультуральное общество логически невозможным, а в плане попыток его утверждения – принципиально конфликтогенным. Если быть последовательными, то жить согласно нормам мультикультурализма должны только те общины, которые эти нормы сами принимают, но они не должны навязываться тем, кому они культурно чужды. Требование ко всем общинам признавать нормы мультикультурализма принципиальным образом нарушает их культурную автономию, да и просто разрушает своеобразие их культурных традиций.
Сама идея сохранения различных неавтохтонных (чаще всего иммигрантских) культур предполагает создание им условий для существования и развития. Невозможно даже представить себе полноценное исполнение этого требования: культура формируется и существует во вполне конкретных условиях, которые не могут быть воспроизведены в общине. Достаточно сказать только, что современные западные нации не могут обеспечить другим культурам естественные для них географические (климатические) условия развития. Это же касается и традиционного для них опыта культурного соседства, своеобразного политического развития, полноценной структуры общества.
Ошибочными представляются и заявляемые причины введения мультикультуральной политики. Тезис, что ассимиляция как стратегия по отношению к иммигрантам себя не оправдала, сомнителен. Да, достичь полной ассимиляции всех мигрантов к третьему поколению нереально, и это можно было сказать и до 1980-х гг. Однако этот вывод никак не отменяет очень большие успехи ассимиляторской политики прежних лет, и по отношению к автохтонным жителям различных регионов, и по отношению к приезжим. Скорее стоит сделать вывод о том, что целенаправленная ассимиляция не может быть спасительной палочкой, когда политика привлечения иностранных рабочих сменяется политикой замещения собственного населения приезжими. Но менять в связи с этим надо именно миграционную политику, а не культурную.
Кроме того, сама экономическая выгода от столь масштабной трудовой иммиграции многими экономистами тоже ставится под сомнение. А негативные эффекты для общества столь велики, что вряд ли его можно сравнить с этими выгодами. Здесь сказывается противоречие между краткосрочными экономическими интересами деловых элит и отдалёнными социально-культурными последствиями мультикультурализма. Кроме того, сама акцентуация на экономических задачах вряд ли разумна: с разных позиций экономически нецелесообразным можно признать существование многих народов, но это не значит, что они должны быть уничтожены. Между тем, именно это делают с собой современные европейские нации.
Но переход к мультикультурализму был вызван не только заинтересованностью в привлечении мигрантов, но и идеологическими веяниями, господствовавшими в западной культуре с конца 1960-х гг. Надо признать, в наши дни старые идейные поветрия сменились новыми, и место идей открытого общества занял миграционный вопрос и проблема самосохранения европейских культур. Уже само это лучше всего демонстрирует поражение принципов мультикультурализма в результате столь масштабно предпринятого эксперимента.
Вызывают тревогу и те перспективы, которые открываются перед западными обществами в свете проведения в жизнь мультикультуральных принципов. Прогресс этнического плюрализма ведёт к межэтнической напряжённости, это уже очевидно. Ситуация накаляется, что способствует и росту экстремизма, в том числе и терроризма. Террористическая опасность, а также массовое хулиганство (вроде поджога машин) недовольных представителей меньшинств или крайне правых представителей пока ещё большинства постепенно становятся банальным фоном европейской жизни. Необходимость как-то бороться с этими явлениями создаёт на новом техническом уровне государство всепроникающего контроля и слежки. Дальше всех в этом деле преуспели США, уже сильно нарушившие принцип невмешательства в частную жизнь, однако по тому же пути идут (и вынуждены идти) все западные государства. Всё это постепенно создаёт на Западе неототалитарные общества, в которых каждый человек рассматривается государством с точки зрения той потенциальной опасности, которая от него исходит.
Для такого тоталитаризма, в отличие от старых тоталитарных обществ, характерно разделение и разобщение населения на мелкие группы через политику мультикультурализма. При этом государство перестаёт быть единственным актором такой политики, так как осуществляется глобализация тоталитарных систем и практик. Демократия отмирает, и это естественно – демократический принцип основан на «воле народа», а в мультикультуральном обществе нет и не может быть такой воли – есть только потребности отдельных экстерриториальных этно-конфессиональных групп, государственными органами не обладающих.
А в целом всё это ведёт к диаспорализации. Но тем самым мультикультурализм оказывается частью глобализационных процессов. Де-факто он просто вуализирует эволюцию национальных государств в диаспоральные пространства, являясь, по сути, идеологией самоотрицания национальных обществ. Однако возможность утверждения такого «нового мирового порядка» сомнительна уже потому, что эксперимент с введением этой политики на глазах проваливается, а обратное движение – реакция на этот провал – предполагает иную направленность развития.
Многокультурность – неестественное состояние для нации. Идеальное многокультурное общество больше всего напоминает варварские королевства Европы эпохи раннего Средневековья. Но в результате их развития формировались цельные культуры, а самые сильные из них впоследствии создали нации. Состояние «варварского королевства» может быть долгим, но не может быть стабильным – оно ведёт к новой реальности. Да, возможно, уже стоит признать гибель целого ряда старых европейских наций. Но нынешнее их состояние не является заменой старого. Это хаос, из которого, при благоприятных условиях и отсутствии сильной реакции, может сформироваться что-то качественно новое. И вполне возможно, что общие контуры этого «нового» можно увидеть в идеях евроислама.
Все современные общества Европы являются результатом многовековой политики культурного диктата. Отрицая право государства на такую политику, мы сами отрицаем свои основы – и самих себя как общества. Теперь важнейшей проблемой стало сохранение культурного наследия, традиций, исторической памяти и идентичности европейских народов. Это новая повестка дня, так как представители старых европейских культур не привыкли чувствовать себя и свои общества слабыми. Они и не имеют средств и способов такой самозащиты. Наверняка та же французская идентичность теперь будет этнизироваться, терять общенациональное содержание, что пока даже трудно выразить на французском языке. Но эта новая реальность уже началась – и диктует свою повестку дня.
* * *
Судьба мультикультурализма в России совсем молода. После серии заявлений европейских лидеров о провале политики мультикультурализма президент России Дмитрий Медведев на февральском
