Однако я задумался. По Москве, когда бываю там, я передвигаюсь не в Мерседесе, а на метро. При этом имею точно такой же вид, как и в Израиле – кипа, а не кепка, цицит на виду, еще более на виду борода и нос – так что не понять, что перед вами не обычный Рабинович, а нечто экзотическое, из породы «над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый», трудно. Задумался я не над своей возможной трагической участью (слава Б-гу, в таком же виде я дефилировал и по брежневскому Советском Союзу), а над тем, как же воспринимают меня «дорогие москвичи».
Я постарался припомнить все значимые реакции на свою сиономасонскую харю.
Когда я вхожу в магазин, например, или в трамвай, то реакция бывает трёх типов: или просто начинают пялиться во все глаза, или подчеркнутая «толерантность», улыбки и прочее, в магазинах продавцы обслуживают явно более вежливо – так что друзья меня иногда специально посылают купить что-то, чаще всего – за водкой в поздний час. Третья типичная реакция – подчеркнутое равнодушие, смотрят, как на негра в автобусе, с выражением «я не вижу, что Вы – негр».
Имели место реакции и более яркие.
Был я как-то в гостях у друзей. Вышли мы небольшой компанией выгуливать хозяйского пса, естественно, на газончик. Откуда ни возьмись, вылетает бабушка с клюкой, древняя, но бойкая, и давай орать, что, мол, на газоны выводить собак запрещено, да как не стыдно и т.д. И вдруг оборачивается ко мне:
- А тебе и подавно нельзя так делать, Богоизбранный народ – а собаки у них ср*т под окнами!
Час ночи, последний поезд метро. Влетаю в последний вагон – абсолютно пустой, пуст также и соседний. Ощущение у меня при этом, что что-то такое произойдет. Но ощущение ощущением, а ехать надо. И вот, на следующей остановке вваливаются два амбала, у одного в руке бутылка водки и стаканчик, у другого - пакет с томатным соком, этакая Кровавая Мери. Сначала садятся в противоположном конце вагона, потом пересаживаются прямо напротив меня, пьют и внимательно разглядывают. Один из парней, тот, что с водкой (они уже основательно пьяны), пересаживается на мое сидение, рядом, минуты три смотрит в упор, а потом спрашивает: «Скажите, в Вввы – кккаттолик?». «Нет» - честно отвечаю. «А кто?» - «Еврей». Тогда он размашисто крестится и с чувством произносит: «Благослови Вас Господь!». «Это у него папа латыш!» - показывая на товарища, - «Поэтому я Вас спросил, не католик ли Вы». Далее выясняется, что у второго родилась сегодня дочка, поэтому и выпивон. От дегустации Кровавой Мери из единственного имевшегося стаканчика я все же отказался – надеюсь, ребята не обиделись.
В метро народ вообще более склонен к разговорам, чем в автобусе, это я заметил.
Несколько раз говорили «шалом» и даже «шаббат шалом», поздравляли с еврейскими праздниками (причем далеко не всегда вовремя). Агрессивных реакций помню только полторы. Один раз, на улице, дед, бородатый, со слегка безумным взглядом, увидев меня, резко остановился, долго разглядывал, а потом разразился длинной матерной тирадой про евреев и их разнообразных матерей.
Был еще случай. Но тут необходимо предисловие богословско-этнографического свойства, так сказать. Есть такой обычай у евреев – прочитывать в течение недели целиком всю книгу Тегилим (Псалмов Давида), каждый день определённый кусок. Дело было к вечеру, в центре Москвы (недалеко от клуба «Билингва», куда я как раз спешил на какую-то лекцию). Я понял, что до конца дня (т.е. до захода солнца) не успею дочитать сегодняшний раздел, остановился у стенки, вытащил книгу и стал себе молиться. Мимо по переулку проезжал какой-то гражданин на велосипеде. Увидев меня, он отъехал на безопасное расстояние, притормозил, и как зароет во все горло: «Шульхан Арух!!!!» - и быстро уехал за угол. «Письмо пятисот» (о запрещении «Шульхан Аруха») свое дело сделало (было это вскоре после его публикации), интенция понятна, но все же как-то странно считать антисемитизмом произнесение вслух имени главного кодекса Еврейского Закона – поэтому будем считать данный случай за половину. Итого - полтора враждебных инцидента.
В транспорте я вообще обычно читаю, причем часто книги на иврите. Народ косится, конечно.
Как-то подсел рядом молодой человек, чуть выпимши (видимо, это ему придало смелости), долго всматривался в книгу, а потом спрашивает: «А что это, тут все буквы одинаковые???». Пришлось показать, что нет, и даже прочитать немного. Перевести читаемое, к счастью, товарищ не попросил, ибо был это галахический труд, где трактовался вопрос, когда с точки зрения Галахи наступает смерть: с момента остановки сердца или отключения мозга. Боюсь, я был бы неверно понят.
А как-то милая девушка спросила, не китайский ли это язык. Но чаще, чем за китайца, меня принимали за мусульманина. Пару раз в шаббат, когда я выяснял дорогу (ездить в шаббат нельзя, так же как и переносить карты и прочие вещи, так что найти нужный адрес возможно только расспрашивая прохожих), мне говорили: «Вам в мечеть, наверное? Идите вон туда».
Иду в гости к семье знакомых мусульман. Он – араб, она – русская мусульманка. Из-за двери слышу, как он горько жалуется жене на тещу (надо сказать, жаловаться там есть на что – с выбором дочери, и личным, и религиозным, родня не согласна и выражает свое несогласие часто и изобретательно, жить же супруги вынуждены с родителями). На этот раз, скандал разгорелся из-за халяльного обеда мужа, который родители то ли съели, то ли извели другим способом. Слышу такую фразу: «Даже если ко мне в дом придет самый последний еврей, я его всегда чаем напою! А они…». Тут я открываю дверь комнаты и неожиданно появляюсь на пороге. Следы скандала моментально пропадают с лиц (о том, что я нечаянно услышал разговор, ребята не знают). «О, привет! Проходи, чаю хочешь?»
А вот что сказал мне о евреях другой русский мусульманин: «Евреи подобны маленькому ребенку, который в детстве потерял маму. Его приютила чужая женщина. Он долго жил с мачехой, но помнил о родной – помнил, как они жили вместе, ее привычки, правила у них в доме. Вскоре он вырос и нашёл свою маму, но когда снова вернулся к ней, ему было сложно и неуютно с нею жить – он уже привык к укладу в доме у мачехи»… Несмотря на то, что он любит свою настоящую мать, он всё равно стесняется её и сторонится, пряча подаренную мамой кипу под мачехиной кепкой.
