Мне кажется, что всякий русский человек с душой и сердцем не может быть равнодушен к фигуре Николая Устрялова. Слишком ярко и трагично сплелись в ней непримиримые противоречия эпохи, прошумевшей над Россией и миром, по устряловскому же определению, «под знаком революции». Противоречия, которые диалектик Устрялов отчаянно стремился «снять» в своем национал-большевистском «синтезе», пусть даже материалом для склейки их враждебно-острых «позвонков» послужат его собственные кровь и кости. Об этом он прямо говорит в одном из своих писем 1934 г.:
«Государство ныне строится, как и в эпоху Петра, суровыми и жестокими методами, подчас на костях и слезах. В своей публицистике я осознавал этот процесс, уясняя его смысл и неоднократно призывал понять и оправдать его. Тем настоятельнее необходимость сделать из этих ответственных призывов не только логический, но, когда нужно, и жизненный вывод. Ежели государству понадобятся и мои “кости” — что же делать, нельзя ему в них отказывать».
Далеко не у каждого философа слова и дела находились в такой неразрывной связи, как у основателя национал-большевизма. Можно сколько угодно не соглашаться с убеждениями Устрялова, но его отношение к ним заставляет вспомнить Сократа.
***
Николай Васильевич Устрялов родился 25 ноября 1890 г. ст. ст. в Санкт-Петербурге. Окончил юридический факультет Московского университета. Ученик известного философа Е.Н. Трубецкого, деятельный участник Московского Религиозно-философского общества, член партии кадетов. Политический публицист «национал-либерального» (в духе П.Б. Струве) направления. Октябрьский переворот воспринимает первоначально как национальную катастрофу. Перебравшись в «белый» Омск, становится одним из главных руководителей колчаковского агитпропа и председателем Восточного бюро кадетской партии. После падения Омска и Иркутска оседает в Харбине — дальневосточной столице Русского Зарубежья.
Харбин — центральный этап жизни и творчества Николая Васильевича, продлившийся 15 лет. Именно в этот период он и стал тем самым Устряловым, чье имя превратилось в символ целого направления общественно-политической мысли. Одна за другой появляются его дерзкие, провокационные, вызывающие восторг и ненависть, книги, заложившие фундамент национал-большевистской идеологии, в которых он с завидной интеллектуальной виртуозностью и литературным блеском обосновывает парадоксальный тезис о неизбежности перерождения большевистского Интернационала в национальную русскую государственность.
Уже 1 февраля 1920 г. в интервью газете «Вестник Маньчжурии», через несколько дней после приезда в Харбин, Николай Васильевич формулирует свое идейно-политическое кредо, которому в главном окажется верен до конца дней:
«Как это, быть может, не парадоксально, но объединение России идет под знаком большевизма, ставшего империалистичным и централистским <…> Процесс внутреннего органического перерождения советской власти, несомненно, уже начинается, что бы не говорили сами ее представители. И наша общая очередная задача способствовать этому процессу. Первое и главное - собирание, восстановление России как великого и единого государства. Все остальное приложится».
В этом пассаже хорошо видно, что является главной ценностью для идеолога национал-большевизма. Государство. Великое Государство. Устрялов его поэт, мистик, апологет, страстотерпец.
Имя Устрялова начинает «греметь». Почти на каждую новую статью скромного харбинского профессора следует весьма нервная реакция советских вождей. И не мудрено… Могло показаться, что история чудесным образом творится по его рекомендациям.
Удержали большевики основную территорию бывшей Российской империи от распада? Удержали.
Сбылось устряловское предсказание (март 1920 г.) о неизбежности «экономического Бреста большевизма»? Сбылось. Ровно через год Ленин провозглашает НЭП.
Перерождалась коммунистическая утопия безгосударственного и бесклассового общества в реальное общество жесткого государственного централизма и нового социального расслоения? Перерождалась.
А дальше харбинский диалектик, пугая до холодного пота «ленинскую гвардию», обещал обычные для всех революций термидор и брюмер, - пожирание ею собственных детей, безграничный деспотизм вместо обещанной безграничной свободы и явление революционного Цезаря/Наполеона.
Конечно, были у Николая Васильевича и крупные просчеты. Сталин выполнил национал-большевистскую программу лишь частично, ее экономическую сторону он отверг вместе с НЭПом. Видно, что Устрялов не ожидал такого крутого поворота, который был вроде бы не слишком логичен, и, главное, крайне опасен. Перед ним встал выбор: отказаться вовсе от национал-большевизма или отречься от своей экономической концепции, принять новую революцию, сказав себе: «Верую, ибо абсурдно». Он выбрал второе, не думаю, что исключительно из столь талантливо им воспетого «оппортунизма»: на целостность и мощь главного предмета его забот — государства — Сталин не покушался, а наоборот все заметнее демонстрировал великодержавность, не снившуюся и Каткову. К тому же, Устрялов — не марксист, экономика для него фактор вторичный, внешняя политика для прилежного ученика Струве важнее внутренней.
К 1934 г. стало ясно, что, несмотря на чудовищные методы, «великий перелом» не сломил государство, а наоборот усилил. Какие после этого могли быть у Устряловы разногласия со Сталиным? «Ошибаясь во многом, мы в главном не ошиблись; теперь это ясно как день», — уверенно констатирует он в одном из писем. Возвращение на родину стало естественным, практическим выводом из теоретической установки.
Еще в 1925 г. Устрялов принял советское гражданство. 2 июня 1935 г., он с семьей приезжает в СССР. Сначала все складывается благополучно: Устрялов — профессор экономической географии в Московском институте инженеров транспорта, его статьи появляются в «Правде» и «Известиях». Но уже 6 июня 1937 г. он арестован по липовому обвинению в сотрудничестве с японской разведкой и связи с Тухачевским, а 14 сентября того же года — приговорен к расстрелу. В тот же день приговор приведен в исполнение. Прах Н.В. Устрялова покоится на кладбище Донского монастыря.
20 сентября 1989 г. Пленум Верховного Суда СССР реабилитировал «Устрялова Н.В».
***
Сегодня можно сказать, что реабилитировано и идейное наследие Устрялова – большая часть его сочинений была переиздана в начале 2000-х гг., к чему приложил руку и автор этих строк – в 2003 г. вышел подготовленный мной весьма объемный сборник устряловских работ под названием «Национал-большевизм», сопровождаемый моей вступительной статьей «Страстотерпец великодержавия». По прошествии семи лет мне почти нечего добавить к ней принципиально важного в фактологическом плане, но вот по поводу актуальности устряловских идей для нашего времени я чувствую необходимость поспорить с самим собой.
Я и сейчас согласен с тем, что устряловский прогноз эволюции большевизма, с некоторыми важными оговорками, оказался верен. Конечно же, СССР (в особенности СССР послевоенный) никак нельзя назвать осуществлением чаяний классиков социал-демократии, зато Российской империи «первое в мире социалистическое государство» наследовало во многих отношениях. Но вот вопрос: стоит ли русским патриотам по этому поводу особенно восторгаться, как это делал я в упомянутой выше статье?
Основой Российской империи, унаследованной и преумноженной Советским Союзом, была система, суть которой блестяще определил В.О. Ключевский: «Государство пухло, народ хирел». Следует только уточнить – «хирел» русский народ, за счет которого государство и справляло свои геополитические триумфы. Хорошо известны цифры, подтверждающие этот тезис.
Еще важнее то, что государство – и имперское, и коммунистическое - делало все возможное для уничтожения у русских даже намека на институты национального самоуправления. Русские должны подчиняться непосредственно государству, им не положено иного коллективизма, чем тот, который им спускает сверху власть. У них, как у народа, на котором держится основание империи, вообще не может быть других интересов, кроме государственных.
В результате трех веков целенаправленной формовки в этом духе наиболее распространенным типом русского человека сделался абсолютный этатист, который может совершать поистине чудеса трудолюбия, организованности и мужества, но только под чутким руководством строгого начальства. Как только последнее «уходит» - он становится либо апатичным и инфантильным «обломовым», либо хищным и зверино-индивидуалистичным «рвачом». Естественно, при подобной метаморфозе хочется позвать начальство, каким бы оно ни было, поскорее «вернуться». Выходит замкнутый круг.
Устрялов в общем соглашался с формулой Ключевского, но принимал ее как историческую неизбежность. Тем более, что, как ни крути, нельзя сказать, чтобы русские за свои надрывные труды и страдания ничего не получали взамен. Да, гораздо меньше, чем заслуживали, но все же… Ощущение того, что ты принадлежишь к гражданам великой державы, перед которой «постораниваются и дают ей дорогу» мировые гиганты – серьезная психологическая компенсация за домашнюю униженность и бедность. А, если взять советский период – то, кто может отрицать те очевидные социальные блага, которые впервые в своей истории получили русские (пусть и ценой собственных громадных жертв)?
Катастрофа 90-х не случайно вызвала интерес к вроде бы прочно забытой и оставшейся навсегда в своей эпохе устряловской публицистике. Очередной «уход» начальства и разверзнувшиеся после этого бездны русского падения, столь талантливо запечатленные в кинолетописи Алексея Балабанова, снова заставили задуматься о необходимости для России той самой сильной и инициативной государственности, певцом которой был теоретик национал-большевизма. Первые шаги Путина давали поводы для острожного оптимизма в этом отношении. Казалось, устряловская схема четко срабатывает второй раз в русской истории. «Ну да, русские сами собой управлять не могут, мы такие, но вот явился вождь-спаситель и под его началом мы горы свернем».
Именно в таком настроении я и готовил для издательства «Алгоритм» том избранных сочинений Устрялова. И мой (хотя и очень сдержанный, с множеством оговорок) «пропутинский» посыл был правильно понят многими внимательными читателями. Помню, кто-то из «левых» (кажется, Р. Вахитов) в интернете написал, что суть «неосменовеховства» лучше всего сформулирована в моем предисловии к «Национал-большевизму».
Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять: при внешней схожести, содержание путинской «реставрации» полностью противоположно сталинской. Начальство «нулевых» онтологически отличается от начальства 30-х, - используя риторику и управленческие практики российского патернализма, оно не выполняет никаких социальных обязательств последнего, являясь, по терминологии А.И. Фурсова, работающим исключительно на себя «государством-корпорацией». Грубо говоря, прежнее начальство ездило на русских, не давая им никакой свободы, но взамен «опекало» их, гарантировало им какой-никакой «порядок». Новое – также ездит на них и не дает свободы, но вместо «порядка» гарантирует им только «организованный хаос» (как любит выражаться мой друг Александр Самоваров), в котором атомизированные без государственной поддержки русские неизбежно проигрывают иноэтничным кланам с многовековым опытом внутренней солидарности.
Надо ясно понять – устряловская мысль сегодня не работает, она не описывает окружающую нас социально-политическую реальность. Более того, надо признать, что вся традиция русского этатизма, заложенная еще Карамзиным и Пушкиным и теоретически обоснованная «государственной школой» русских историков и юристов, достойным продолжателем которой был «харбинский одиночка», потерпела на наших глазах полный крах, в виду совершенного несоответствия предмету описания / воспевания.
Не видно никаких оснований для надежды на «возвращение» начальства в традиционном российско-советском смысле. Посему современный русский этатизм возможен лишь как фарсовая имитация былой высокой трагедии. Чем собственно и пробавляются нынешние «охранители»…
Следовательно, у русских выбор небогатый: жить иллюзиями и потихоньку исчезать с лица своей земли или переломить трехсотлетнюю традицию и самим создать себя заново как самостоятельный и самоуправляющийся субъект политики – русскую демократическую нацию. Для этого «коренником» русской тройки должен стать совсем иной тип русского человека, тип, который било и истребляло, но все же не сумело извести имперско-советское начальство - тип самостоятельного и деловитого, не нуждающегося в государственной указке хозяина.
Так что вопрос об актуальности Устрялова и «устряловщины» следует закрыть. Но Николай Васильевич останется в русской истории как честный и мужественный мыслитель, сумевший в «минуты роковые» увидеть спасительный выход для своего народа, там, где, казалось, его поджидала гибель. Мы должны учиться у него искусству политической диалектики и способности жертвовать собой во имя своих убеждений, но «мы пойдем другим путем»...
Статья опубликована в «Литературной Газете» (2010, № 49) под редакционным заглавием «Территория – душа народа», с некоторыми редакционными сокращениями и изменениями. Здесь публикуется её авторская сокращенная версия.
