Восстановление собственного «Я» – самоидентификация народа, пребывавшего в долголетнем беспамятстве, – это возрождение исторической памяти, национального самосознания, национальной воли. Чтобы понять, кем мы являемся, необходимо осознать, какими мы были, каким был наш национальный характер. Более всего о характере народа свидетельствует его историческая судьба. Здесь следует повторить очевидные исторические факты, которые в силу господствующих предрассудков вовсе не очевидны для общественного мнения – и отечественного, и зарубежного. Ни один цивилизованный народ не выжил в невиданно суровых климатических, природных и геополитических условиях, освоив при этом наибольшие в истории пространства, сформировав самое большое в мире государство, не уничтожив и не поработив ни одного народа, создав великую культуру. Народ, совершающий эти беспрецедентные деяния, обладает уникальными качествами.
Судя по всему, восточнославянские племена, способные освоить наиболее суровые на Евразийском материке пространства, изначально отличались характером динамичным и трудолюбивым, выносливым и упорным, храбрым и буйным. Русскому человеку генетически передались противоречивые свойства славянского эпилептоидного типа характера (по определению Ксении Касьяновой). Эпилептоид в обычных ситуациях спокоен, терпелив, основателен и запаслив, но способен к срыву в раздражающей ситуации, если долго давить на него – он взрывоопасен. Он задаёт свой темп жизни и целеполагание, стремится действовать в собственном ритме и по своему плану. Ему присущи основательность, последовательность, упорство в достижении цели, могущее переходить в упрямство. Народ выделяет лидеров или вождей-организаторов, которые либо воспринимают общенациональные интересы и с упорством стремятся к их реализации, либо маниакально навязывают народу свои представления. Эпилептоидному характеру свойственны замедленные реакции, некоторая «вязкость» мышления и действий (русский мужик задним умом крепок). В спокойных состояниях эпилептоидный тип склонен к легкой депрессии: вялости, апатии, плохим настроениям и пониженному тонусу деятельности, что характеризовалось как русская лень. Переключение на другой вид деятельности происходит с трудом, а мобилизация сил для этого – замедленна, ибо требуется время для раскачки, привыкания к новым обстоятельствам. Но в результате русский человек давал адекватный ответ вызовам судьбы, ибо от природы талантливый народ веками оттачивал свой ум и смекалку в труднейшей борьбе за выживание. Именно поэтому русский долго запрягает, но быстро едет. По сравнению с европейцами русские более сдержанны в своих проявлениях, но и более постоянны в своих состояниях – как в спокойствии, так и в буйстве.
Доминирование эмоциональной сферы у эпилептоида чревато тем, что в аффективном состоянии у него отказывают предохранительные психические механизмы и рушатся нравственные барьеры. Буйная природа славянина укрощается православным воспитанием. Православные обряды, традиционные ритуалы, а также требовательный государственный уклад компенсировали недостаток внутренней энергии в спокойных околодепрессивных состояниях или гасили избыток энергии в ситуациях эмоциональных перегрузок и срывов, выравнивали эмоциональные циклы, свойственные эпилептоиду, вовремя мобилизовывали или переключали энергию на актуальную сферу деятельности. Привычки-ритуалы «раскачивали» эпилептоида в состояниях «зависания», экономили его силы, мягко переключали его на повседневную деятельность. Праздничные обряды украшали жизнь, выравнивали и укрепляли её профилактической разрядкой, разгрузкой психики. Но при разрушении традиционного жизненного уклада народ впадал в смуту, и праздники заменялись непробудным пьянством и разгулом.
Только народ с подобным характером мог приспособиться к суровым, неустойчивым климатическим и геополитическим циклам северо-востока Евразии, но в результате потерь и приобретений, усугубления некоторых трудностей характера. Слабости и болезненные качества компенсировались жизненным укладом: русский образ жизни является продолжением русского характера и наоборот. Но когда рушились традиции и связи с глубинными национальными ориентирами, русский человек терял себя, деградировал, отдавался ложным авторитетам или утопиям. Ощущение бессмысленности жизни для русского человека страшнее любых испытаний. Периоды смуты в русской жизни наступали с разрушением государственности и попранием традиционных устоев со стороны правящих сословий. Русскому человеку свойственны определённые болезненные формы: искажённая жертвенность, нигилизм как стремление к разрушению и самоистреблению, где секуляризованная апокалиптика вытесняет христианскую эсхатологию. Европеец, подверженный мании, устраивает железный порядок у себя и стремится поработить всех вокруг. Русский же, потерявший традиционные устои, одержимо разрушает всё вокруг, самосжигаясь, – подобное почти не встретишь в Европе.
Генетически русский человек склонен к индивидуализму и замкнутости. Воспитание православной соборностью привило народу ценностную мотивацию долга, в отличие от западной рациональной мотивации пользы. В нашем обществе поведение людей оценивается не по результатам, а по соответствию принятым нормам, действия – не пользой, а правильностью. Это связано с сильным соборным самоощущением – своего единства с социальным и национальным целым и своего органичного места в нем. Соборные мотивы действий ради земли, мира или во имя общего дела всегда были доминирующими. Среди русских людей нередок тип, который стремится к самоотречению и героической жертвенности, не приносящей индивидуальной выгоды. Он интуитивно убеждён, что действия по справедливости соответствуют какой-то высшей выгоде. Служение высшему долгу и способность самопожертвования в конечном итоге приносят обществу большую пользу, что может отозваться возвышенной выгодой и для самого действующего. Если не дастся здесь, то непременно воздастся свыше. Метафизическая уверенность и духовное самоудовлетворение воспитаны Православием. Русское общественное мнение высоко оценивает подвижников, ибо они пробуждают наши культурные религиозные архетипы.
Необходимость самосохранения в суровых условиях и взыскательные религиозные идеалы воспитывали сдержанность, самоограничение, аскетизм, приоритет духа над плотью. Русская культура не ориентирована на накопление материальных благ. Русский человек не способен все силы бросать на материальное процветание, на обустройство своего быта и поддержание стерильной чистоты. Он стремится разгрести природный хаос, усмирить стихии ровно настолько, чтобы самосохраниться и сохранить силы для главных проблем жизни. Достижения в материальной области возможны как функция более высоких целей и мотивов: защиты Родины, освоения земных просторов, достижения социального идеала, благотворительности, индивидуальной самореализации, обретения меры и сферы свободы, чувства ответственности, творческого преображения материальной действительности, властных амбиций, стремления управлять какой-либо материальной сферой, игрового или соревновательного азарта. Но не ради богатства и капитала самого по себе. Русские больше склонны к поиску смысла жизни, но и больше страдают от утраты священного в жизни, от бессмысленности существования.
Вопреки европейским мнениям о русском варварстве и жестокости, русская история добродетельнее европейской, а общественная мораль – взыскательнее. На Руси в принципе были невозможны индульгенции, инквизиция, проплаченные скальпы; в православной жизни нельзя представить разврата, какой царил в монастырях католической Европы и в Ватикане; невозможно обнаружить такого падения нравов, какое было в европейских городах эпохи гуманизма, либо массовой кровавой бойни, как в Варфоломеевскую ночь во Франции, при Столетней войне в Германии, при сжигании «ведьм» по всей Европе. При этом русские летописи нелицеприятно называют зло – злом, европейцы же при всех злодеяниях – у себя в Европе и при истреблении аборигенов на всех материках – считали себя самыми цивилизованными в мире. Присоединяя огромные территории и множество народов, русские проявляли невиданную для Европы национальную и религиозную терпимость. Народ соборной природы веками воспринимал и ассимилировал многие культуры, переваривал чужеродные архетипы, насаждаемые элитой, правящим слоем, глухо им сопротивляясь, приспосабливаясь, но сохраняя собственную духовную конституцию.
Русский народ обладает выживаемостью в труднейших условиях, умением приспосабливаться формированием себя, а не разрушением окружающего мира. Ему свойственны упорство и несгибаемость в исполнении исторической миссии. Он способен на долготерпение, если жизненные тяготы обоснованы высшими целями. Он может выдержать лишения, но не выживет при потере смысла жизни. Русский человек мало отзывчив на радикальные реформы: он любит хранить, а не разрушать. Долготерпение кончается, когда насильственно рушится традиционный образ жизни и попираются традиционные ценности.
Русскому народу свойственны сверхмобилизация в экстремальных и демобилизация в обыденных ситуациях, что диктовалось необходимостью самосохранения. Маятник «мобилизация–демобилизация» соответствовал нестабильным циклам сурового Евразийского континента. Периоды бездействия и терпения долговременной тяжкой ситуации могли внезапно смениться либо бурной деятельностью, либо бунтом. Русский человек мало способен мобилизоваться ради корыстных материальных целей, но он совершает сверхусилия во имя высоких идеалов: сохранения Родины и священных для него ценностей либо выполнения глобальной исторической миссии. Народ может терпеть мытарства и унижения от собственной власти, но при смертельной опасности извне он непобедим. Будучи поверженным от внешнего врага – как при татаро-монгольском нашествии, или от врага внутреннего – при коммунизме, народ, понеся великие жертвы при сопротивлении, находил в себе силы самосохраниться и «переварить» враждебную силу. По видимости приспосабливаясь к ней, а по существу постепенно меняя её природу и приспосабливая к собственному национальному архетипу. Поэтому из всех катастроф Россия чудесным образом выходила более сильной.
Мы рассматривали русский национальный характер, каким он сложился к началу XX века. Далее будет показано, что причины российской катастрофы 1917 года были по преимуществу внешними, духовные яды в национальный организм были принесены извне. Некоторые черты русского характера оставляли народ беззащитным перед коварнейшими духами зла. Коммунистический режим за десятилетия протравил душу народу, изменив к худшему многие исконные черты характера, выжигая достоинства и усиливая пороки. «Давние черты русского характера (какие добрые – потеряны, а какие уязвимые – развились) сделали нас беззащитными в испытаниях ХХ века. И наша когдатошняя всеоткрытость – не она ли обернулась и легкой сдачей под чужое влияние, духовной бесхребетностью? Так горько сказалась она недавно на отталкивании наших беженцев из республик. Поражает эта бесчувственность русских к русским! Редко в каком народе настолько отсутствуют национальная спайка и взаимовыручка, как отсутствуют у нас. Может быть, это только нынешний распад? Или свойство, врезанное в нас советскими десятилетиями? Ведь были же у нас веками дружнейшие братские артели, была живая общинная жизнь! Может быть, это восстановимо? Русский характер сегодня – весь закачался на перевесе. И куда склонится? Мы утеряли чувства единого народа» (А.И. Солженицын).
Русский народ в борьбе за самосохранение потерял некоторые достоинства, приобрел как положительный, так и отрицательный опыт. Ему удалось сохранить свойства, которые являются основой самоидентификации. Многие из них изменились до неузнаваемости. В начале ХХI века жизнь большинства жителей России остаётся на грани выносимого. В сельской местности Центральной России каждая десятая семья живёт на уровне нищеты. «Живём очень бедно, не всегда даже едим досыта», – признаются они в социологической анкете. Около 60% населения очевидно бедны, выбирая ответ: «Слава Богу, кое-как концы с концами сводим, скромно питаемся, одеты в прочное, но старое, новую одежду и что-нибудь в дом не приобретаем – нет средств». Уровень жизни 70 % сельского населения до сего дня является неудовлетворительным. Выжить в этих условиях можно свернув потребности до минимума. Аскетичный русский характер в этих условиях проявляет запредельную аскетичность: «Материальных потребностей у этих людей нет, эмоциональных тоже. То есть мотивировать их нечем. Каждый второй сказал, что ему не нужен туалет в доме. Двадцать восемь процентов не видят необходимости в душе, тридцать пять – в легковом автомобиле. Шестьдесят процентов ответили, что не стали бы расширять своё личное подсобное хозяйство, даже если бы представилась такая возможность… При этом преобладающая в среде мотивация – неопределенно-мечтательная. На вопрос, стремятся ли они к достижению более высокого уровня жизни, осуществляют ли для этого необходимые усилия, каждый второй выбрал ответ: “Мечтаем, надеемся, что как-нибудь положение улучшится”. Смирение с нынешним положением и покорность высказала треть опрошенных. И только каждый пятый имеет в каком-то виде достиженческую мотивацию, стремление за счёт дополнительных серьезных усилий улучшить свою жизнь. Итак, вырисовалась катастрофическая ситуация: пассивность, мечтательность, минимизация потребностей и, соответственно, усилий, просто лень» (В. Кустов).
В лагерных условиях зэк для выживания стремился предельно минимизировать потребности и экономить силы. Когда жизнь 70 % населения приближена к лагерным условиям, это не лень, а стремление к самосохранению. Жизненный инстинкт подсказывает людям, что напряжение в условиях, когда бедствует большинство населения огромной страны, скорее всего не даст результатов, а кончится надрывом. Поэтому абсолютное большинство крестьян убеждены, что их личное благосостояние зависит от того, каково состояние всей страны. И ныне соборное чувство подсказывает русскому человеку, что благоденствие и невзгоды можно пережить только всем миром.
В соборном жизнеощущении чувство большой родины неотделимо от чувства родины малой – своего села, соседей. Поэтому «единственно значимыми вещами для крестьян являются мнение окружающих людей и искренность. Общественное мнение значимо настолько, что крестьяне не хотят об этом говорить с исследователями. Например, когда им задавали вопрос: “Вам мнение вашего соседа Васи важно?” – ответ был: “Да вы что, да я его, да пошел он!” А когда спросили не его вербальное сознание, а его душу (через тесты), оказалось, что ради мнения этого соседа он готов на луну запрыгнуть. И искренность, открытость. У них уровень эмпатии по сравнению с представителями других культур выше на несколько порядков. Это эмоционально-чувственное восприятие… У селянина в отличие от горожанина минимальна эффективность аудиального канала. То есть мою речь они слышат, но не воспринимают. Я могу их через звукоусилитель хоть в светлое социалистическое будущее звать, хоть в капиталистическое, им это всё равно. У них взамен развито визуальное и кинестетическое восприятие. То есть они верят только в то, что видят или пощупают. Эти каналы защищают их от иллюзий. За плечами этих людей очень трудная жизнь, и они знают, что самое опасное – это привнесенные системы ценностей и идей, которые нельзя пощупать и проверить. Их жизненный опыт говорит одно: если кто тебе и поможет в трудную минуту, так это сосед, и всё. И больше никто. В ходе опроса моделировались ситуации, когда селянам надо было принять решение самостоятельно. Они тотчас от него отказывались, если оно не совпадало с мнением большинства. Для них значим человек, с которым они постоянно взаимодействуют. Их история привела к тому, чтобы не книжки читать по психологии, а изучать человека через собственное эмоционально-чувственное восприятие… Уровень подстройки у них выше, чем у дипломированных психологов. Это понятно. Когда внутреннее восприятие человека является основанием для выживания, безусловно, этот канал развивается. Поэтому эти люди очень быстро эмоционально устают. Тогда у них наступает ощущение пустоты, которого они очень боятся, а с ним и эмоциональное перенапряжение. А это уже мордобой, водка и всё остальное. Поэтому они очень берегут свою эмоциональную целостность, они аккуратны в коммуникациях. Для крестьян важнее всего их микрогруппа, очень узкий круг людей, где они могут быть полностью открыты. Ведь они не просто открывают душу и чувствуют. Им нужно понять: кто ты по отношению к нему, чего от тебя ждать. Вопрос прогнозируемости для сельского жителя – не желание и не научный интерес, а объективная потребность, обеспечивающая существование его самого, детей, рода. Крестьяне знают, что человек, который рядом, – единственное, на что можно опереться в трудную минуту, ничего другого нет. И поэтому при коммуникации у него тратится огромное количество эмоциональной энергии. И вне пределов микрогруппы селянин в контактах аккуратен» (В. Кустов).
Многие века суровых условий приучили русского человека к постепенным, проверенным изменениям жизни, ибо резкие реформы чреваты разрушением зыбкого равновесия сложившегося уклада. А перманентные революции на селе при коммунистическом режиме и либерал-большевиках девяностых годов ещё больше заставили бояться резких перемен. «Поэтому последние десять лет для крестьян – просто мука. Нынешние жители села испытывают мучительный стресс даже тогда, когда председателя колхоза переименовывают в генерального директора или произносятся слова вроде “акции” или “АО”» (В. Кустов).
Те здравые хозяйственники, которые хотят возродить сельскую жизнь, принуждены опираться на неискоренимые свойства национального характера. В частности, приходится считаться с тем, что «воруют они колхозное имущество, а ведь в деревнях двери до сих пор не закрываются. У своего соседа по микросреде красть они не будут потому, что сосед – это единственное, на что можно опереться в трудную минуту. И сосед это знает. Если станет известно, что Вася украл у соседа, Вася станет изгоем. А хуже этого для него нет, потому что система межличностной зависимости для него по эмоциональной значимости находится на уровне жизни и смерти. Мы этим и пользуемся. Мы попытались создать такую форму социально-экономических отношений, при которой человек был бы включен в коллектив. Я, крестьянин, должен получать деньги, которые обеспечивают нормальное существование. И в то же время от результатов моего труда должны зависеть все окружающие, другие члены микросреды. Гарантом моей эффективной деятельности является не полученный материальный эквивалент, а реакция внешней среды. Как только я начинаю плохо работать, от этого становится хуже всем. А это уже фактор, на несколько порядков лучше обеспечивающий мою эффективность, чем деньги. Для соседа Васи важны не деньги, а то, что я не делаю так, чтобы ему было хорошо. И я знаю, что, если я не делаю ему хорошо, он возьмёт шило и поправит меня в нужную сторону. Это система индивидуализма и взаимозависимости, сдержек и противовесов… Но главное – крестьянин должен осознать себя не хозяином, нет, а частью этой жизни. Частью, которая взяла на себя ответственность. Наша задача – сформировать в психике каждого жителя чувство принадлежности к территории» (В. Кустов).
Современные исследователи обнаружили у сельских жителей Центральной России, что «в человеке одновременно уживаются противоречивые чувства, и для него характерно состояние напряжения и колебания. И если вдруг получается так, что в какой-то момент времени преобладает какое-то однополярное эмоциональное состояние, то с большой степенью вероятности в скором времени оно сменится прямо противоположным. И если сегодня сельские жители относятся к нашим реформам хорошо, то завтра всё может враз измениться – без всякой видимой причины. Вся история им говорит, что не бывает добра без зла, это две стороны одного и того же. Быть передовиком – хорошо, тебе дадут флажок, деньги даже, но у тебя будут мозоли, и ты посадишь здоровье. Для них нет ничего однозначного, всё имеет две стороны» (В. Кустов). Учёные увидели в характере русского человека признаки противоречий и полярностей, которые сформировались в тяжких и нестабильных условиях, характерных для большинства исторических периодов. Поэтому и приходится учитывать, что «чем сильнее их пытаешься в чем-то убедить, сформировать эмоциональный центр в одной плоскости, тем быстрее в противоположной плоскости у них сам собой формируется другой центр. Вот, казалось бы, пришли мы, инвесторы, – какое счастье! Мы даем им ссуды, строим больницы, школы. Вы думаете, у них всплеск эмоций?.. Чтобы добиться симпатии крестьянина, мы должны преподносить две противоположности, чтобы эмоциональный центр смещался совсем незаметно. Мы говорим, что приносим им и что-то хорошее, и что-то плохое, но хорошего немного больше. Мы сообщаем, что забираем у них власть, контрольный пакет акций теперь у нас. Но крестьяне получают школы, больницы, корма, технику. И они делают выбор» (В. Кустов).
Таким образом, исследования обнаруживают в крестьянстве (наиболее традиционном и наиболее подавленном слое) фундаментальные архетипы национального характера: соборность, общинность, уживчивость – умение ладить с соседями, степенность, осторожность, эмоциональность, интуитивность, неотмирность или мистический прагматизм, амбивалентность. В более-менее благополучные периоды эти качества выражались в возвышенных и творческих формах. В невыносимо трудные времена (которыми преисполнена русская судьба) свойства характера подавлялись, редуцировались, но измененные до неузнаваемости они оставались основой выживания. В условиях экстремальных, которые выжигали многие качества характера, национальная психея боролась за выживание, мобилизуя свойства своего фундамента – соборного, общинного генотипа, проявляя чудеса сопротивления жестоким невзгодам, свойства выживания вопреки всему, всем миром разделяя невзгоды, потери, удачи и победы. Как только преодолевалась угроза существованию, народ выделял из своей среды сильные творческие индивидуальности, которые становились носителями новой волны пассионарности, совершали творческие прорывы, руководили народными стихиями, были первопроходцами и первооткрывателями в различных жизненных сферах, предприимчивыми, оборотистыми осваивателями новых форм жизни. Основная масса народа по законам маятника экстремального выживания (сверхмобилизации – демобилизации) расслаблялась после смертельного сверхнапряжения до напряжения обыденной, вовсе нелегкой жизни, в формах консервативных, охранительных, надежность которых проверена многими поколениями. Ибо любое отступление в сторону сомнительной новизны грозило разрушить напряженно-зыбкий устоявшийся уклад, что неминуемо добавляло бедствий. По этим причинам русскому человеку свойственно относиться с подозрением к «выскочкам», которые отбиваются от коллектива. Но если это оказывался сильный человек, которому удавалось подвигами, служением, работой или творчеством завоевать народное доверие и любовь, он становился общепризнанным неформальным лидером. Вожди, герои и праведники неотделимы в общенациональной судьбе от тружеников земли русской.
Проявление индивидуализма и коллективизма в нашем обществе достаточно своеобразно и до сего дня. По данным современных социологических опросов, большинство русского общества склоняется в пользу коллектива, а не личности. Коллектив – это родственники, коллеги по работе, соседи; своей группе люди склонны доверять, с её мнением необходимо считаться. По отношению к членам чужой группы у нас ведут себя более раскованно, нередко попросту их игнорируют. «Проявлением этого является, например, шокирующий европейцев контраст между чуткостью русских по отношению к знакомым и их бесцеремонным хамством в общественном транспорте» (А. Фенько). В коллективистском сознании русского человека первое место занимают интересы своей семьи, уважение к родителям, счастье и благополучие детей, в то время как профессиональный успех, независимость, творчество, самосовершенствование и приятное времяпрепровождение отодвигаются на второй план. До сих пор, вопреки вестернизации последних десятилетий, подавляющее большинство считает, что родители должны помогать взрослым детям (70%), дети обязаны согласовывать с родителями, как тратить заработанные деньги (60%), и получать их одобрение, прежде чем жениться (63%). Но вместе с тем русские люди не являются стопроцентными коллективистами, ибо больше половины считают, что личные интересы являются главными для человека, и только 40% согласны ограничить свои интересы в пользу государства и общества.
«Когда респондентам предлагают выбрать между достоинством человека и интересами государства, подавляющее большинство выбирает достоинство человека. Русский человек не столько любит коллектив как таковой, сколько недолюбливает тех, кто от него отбивается. Личность – это “он”, выскочка, добившийся богатства, власти или известности. А коллектив – это “мы”, с которыми “он”, личность, должен считаться. На человека, добившегося профессионального или личного успеха, в России смотрят с подозрением, будь то советский передовик производства, фермер времён перестройки или олигарх ельцинской эпохи. Поэтому если на Западе коллективизм успешно используется как средство достижения более эффективной организации труда, то у нас он применяется исключительно для того, чтобы тормозить усилия отдельного человека – начальника или честолюбивого выскочки. Русский человек гораздо лучше умеет коллективно саботировать требования начальства, чем коллективно их выполнять» (А. Фенько). Исследования замеряют нынешнее состояние соборных характеристик национального характера. С одной стороны, несмотря на все испытания, архетип соединения индивидуалистических и коллективистских тенденций сохраняется в своей основе. Но уродливый образ жизни при коммунизме и либерал-большевиках девяностых годов уродует их проявления: индивидуалистическая энергия вытесняется в антиколлективистские сферы деятельности, а коллективистской воли хватает только на совместное сопротивление навязываемой чуждости.
«Оборотной стороной неприязни к выскочкам и карьеристам является терпимость к бесполезным проявлениям индивидуальности, вроде изобретения вечного двигателя, строительства вертолета на дачном участке или кругосветного плавания на рваной автомобильной камере. Некоторые исследователи говорят даже о природном нонконформизме русского характера, в котором всегда присутствовали любовь к чудачеству, самодурство и пренебрежение социальными нормами» (А. Фенько). Русский народ более других являлся конформистом по отношению к «своей» группе, к которой, помимо близких и соседей, относились представители сакральных центров – Церкви и верховной власти. В отношениях ко всему, что давило и принуждало к постылому напряжению – к высшим сословиям, к представителям власти и господствующим там взглядам – русский человек всегда таил несогласие. Когда власть олицетворяла общенациональные интересы, она пользовалась общенародным признанием и поддержкой. Когда творческая индивидуалистическая активность русского человека подавлялась властью, она реализовывалась в формах чудачества и самодурства. Коллектив относился к ним с любовью потому, что видел в этом попытки самосохранения индивидуалистической энергии, которая органично проявится, как только жизнь станет сносной.
Вопреки историческим испытаниям русский национальный характер в основах своих неистребим до тех пор, пока жив народ. «Исследования последнего десятилетия убедительно доказывают, что базовые ценности нашего народа остаются традиционными… В иерархии ценностей населения России, безусловно, лидируют те, что связаны с мироощущением человека, такие, как “спокойная совесть” и “душевная гармония”. В числе аутсайдеров оказались “власть”, “признание” и “успех”. Даже в такое исключительно сложное время, как последние годы, среди респондентов не произошло роста значимости ценностей материального благосостояния. То, что система ценностей в России оказалась весьма устойчивой, вселяет веру в наш народ, который, несмотря ни на какие развращающие его либеральные СМИ, в массе своей сохранил способность различать добро и зло» (Н.Я. Лактионова). Страна не провалилась в бездну в начале девяностых годов ХХ века, когда с разрушением государственности были попраны фундаментальные жизненные ценности, благодаря неистребимым достоинствам русского народа. Люди в невыносимых условиях сумели сохранить достоинство и добропорядочные взаимоотношения. В западных странах без контракта и строжайшего юридического сопровождения не проходит ни одна сделка, ибо только так можно защититься от недобросовестного партнера или конкурента. У нас в ситуации полного беззакония и финансового хаоса средний и малый бизнес держался на стихийной порядочности большинства участников, – сделки, проплаты и бартер осуществлялись на честном слове. Беспринципные негодяи не преминули воспользоваться доверительностью и доверчивостью большинства населения для его ограбления («МММ» Мавроди, «ваучер» Чубайса и множество тому подобных). От преступников и негодяев людей должно защищать государство и право, а достойные жизнь и взаимоотношения в обществе могут основываться только на духовном нравственном фундаменте.
Таким образом, достоинства русского национального характера – становой хребет нации, который необходимо оздоровлять в первую очередь, – опять же всем миром. «Воспитание характера является национальной проблемой в России, музыкой будущего» (И.А. Ильин).
