Критика «просвещенного консерватизма»

Глобализированная бюрократия вполне энергично и со знанием дела разоряет и уничтожает страну, оказавшуюся у нее в руках, но в идеологическом отношении она бесплодна, как засохшая евангельская смоковница. И чтобы обеспечивать незыблемость своего правления, воздействуя на массовое сознание конкретной страны, она вынуждена использовать заимствованные и глубоко чуждые ей идеи.

На протяжении довольно длительного периода на эту роль подходил либерализм. Свобода - равенство - братство. Демократия - право - рынок. После 70-летнего марксистко-ленинского интеллектуального воздержания, когда вся идеология была сведена в две небольшие книжицы по диалектическому и историческому материализму, несколько поколений жителей России, названной Советским Союзом, набрасывались в конце 80-х на блюда либеральной лексической кухни, словно беженцы из голодающего Поволжья. Результат этой философической оргии оказался скорым и беспрецедентным. При полном непротивлении народа и центральной власти Государство Российское было расчленено между кланами бюрократии на два десятка нежизнеспособных геополитических уродцев, формально суверенных и дипломатически признанных. Денежные активы государства были присвоены немногочисленным кругом наглых мошенников, промышленность и аграрный сектор прекратили деятельность, чтобы быть распроданными по дешевке на вывоз и утилизацию.

За коктейль из либерального снотворного с рыночным слабительным пришлось заплатить высокую цену. Народонаселение, жившее надеждами на золотой дождь, поскучнело. Исчезла манящая цель. Была поэтому сделана попытка заменить российский либерализм с лицом Чубайса, Немцова и Евгении Альбац на суверенную демократию с ликом Суркова, но дело не пошло. Режим взял тайм-аут. Социализм его как-то не прельщал, коммунизм тем более. Затем Кремль – или одну из закрепившихся в нем фракций - осенило. Партия власти провозгласила, что станет проводником европейского консерватизма! В ноябре 2009 года, когда проходил уже её XI съезд, член Бюро Высшего совета О. Морозов, философ, некогда преподаватель научного коммунизма и секретарь парткома вуза, член Татарского обкома компартии, в 1989—1992 гг. сотрудник аппарата ЦК КПСС, а ныне зампредгосдумы, заявил:

"Мы центристская партия, которая в традиционной европейской терминологии называется "консервативной". Главный принцип консерватизма - это "сохрани и приумножь". Это значит, опираться на то, что создано, и добиваться модернизации, то есть приумножить, добавить новое, передовое, то, что является основой нашей партии" (http://www.er.ru/text.shtml?10/9275,110759).

Никто не возразил. Но одно дело объявить и совсем другое – объяснить. Возникла необходимость изложить взгляды, стремления, цели «правящей консервативной партии» для широкой публики. Само собой понятно, что на документ с теоретической и отчасти практической программой за подписью кого-либо из партийных руководителей, вроде Грызлова, никто бы не обратил внимания, и он так и остался принадлежностью одних только партийный сайтов. Автором должен был стать человек широко и даже скандально известный. Выбрали Н.С. Михалкова – монархиста, потомка дворянского рода, кинорежиссера, киноактера, общественного деятеля - председателя сразу двух аполитичных организаций - Союза кинематографистов и Фонда культуры. Своего надёжного человека, подмосковное поместье которого запросто посещает «лидер нации». И в самом деле, не поручать же ставить подпись на таком важном документе Алине Кабаевой, Тине Канделаки или Ксении Собчак? Хотя они с не меньшим рвением готовы были бы выполнить руководящее указание.

Результатом почти годовых творческих усилий стал Манифест просвещенного консерватизма. И хотя на нём стоит имя автора, все равно его следует считать «Манифестом партии Единая Россия», главой которой является беспартийный действующий премьер-министр. Принадлежность манифеста именно этой партии выдают частые фразы с местоимениями во множественном числе: «мы живем», «мы являемся», «мы верим», «мы видим», «мы должны», «мы постараемся», «мы столкнулись», «мы отрицаем», «мы надеемся», «мы считаем», «мы не одни», «мы будем», «мы убеждены», «мы исходим из того», «мы приветствуем», «мы имеем в виду», «мы обретаем», «мы называем», «мы твёрдо заявляем», «мы объединяемся», «мы против», «мы не отдавали себе отчёта», «мы не должны и не можем допустить этого», «мы трезво оцениваем», «мы вступили в XXI век», «мы, граждане Российской Федерации», «мы не враги прогресса», «мы хотели», и даже «мы осознаём себя русскими», «мы служим Богу и Отечеству», «мы не Гондурас».

Еще одно обстоятельство косвенно доказывает принадлежность манифеста перьям, близким «Единой России» (в прессе прямо называют в качестве автора или соавтора профессора МГУ А. Дугина, национал-большевика в недавнем прошлом). Не успел этот многостраничный документ появиться на нескольких сайтах, в том числе и патриотических, которые не увидели в нем подвоха, как руководство этой партии, «приветствуя его появление», заявило, что манифест «является знаковым событием общественной жизни» и «будет иметь позитивное влияние на общественное развитие современной России». А через два дня на втором телеканале прошла шоу-передача с участием Михалкова, предметом которой был только что появившийся манифест. Широкий пиар, таким образом, ему был обеспечен, что нельзя объяснить только бескорыстной симпатией к Михалкову «менеджеров» телеканала «Россия-1».

Идеологии, заметим, между собой не воюют, хотя всегда содержат несовместимые положения. Идеологии конкурируют. Их задача – сплачивать своих сторонников, увеличивать число своих единомышленников. И уж раз создается идеологический продукт, ему без средств пропаганды и агитации, таких мощных, каким является телевидение, не обойтись.

Форма манифеста предполагает, что в нём должны приводиться некие принципы, оценки, программа, призывы, кратко излагаться определенная идеология или политическая доктрина. Если только дело не идет о чьем-то индивидуальном тщеславном самовыражении, его следует воспринимать как партийную декларацию, содержащую цели, методы и задачи партии. Это документ и теоретический и практический одновременно. Поэтому-то изданный Манифест и стоит того, чтобы разобрать по косточкам. Интересно, в самом деле, выяснить, какова идеология одной из правящих бюрократических фракций.

Пожалуй, единственный предмет, в отношении которого идеология вынуждена опираться на историю как науку, это русское прошлое. И что же? В партийном трактате, претендующем на консерватизм, на двух страницах уместились все ее одиннадцать веков, сведённые в пять этапов: «Киев! Владимир! Москва! Петербург-Петроград! Москва!». Чему здесь придано особое значение? Крещению русских людей. Петровским реформам, «передвинувшим за церковную ограду гражданскую и государственную жизнь». Негативной воле русских императоров, замещавших «Святую Русь» «Великой Россией» и государственным консерватизмом. Революционной общественности с либерально-демократическими идеями гражданского общества. Превращению императорской России в Советский Союз, в «Великую Россию без Святой Руси». Наконец – «обретению государственной независимости и личной свободы» как результату состоявшейся «геополитической революции», политически и экономически переделавшей мир. Нет уже для правящей партии ни «Святой Руси», ни «Великой России», а есть только территория Российской Федерации и её граждане, унаследовавшие от умершего в 1991 году Советского Союза 75% территории и 51% населения.

Что в этой историософии от науки, кроме бледных следов из школьных учебников последних лет? И чем этот консерватизм (с позволения сказать) отличен от заштампованных либеральных трюизмов? Бюрократическому консерватизму, просвещённому образованщиной, ничего не стоит дать согласие на прекращение тысячелетней русской истории во всех ее метафизических и реалистических формах и заявить, находясь над ее символической могилой, о рождении другой России с «новыми государственными границами», которой, разумеется, нужны «новая политическая и государственная элита» и «новый креативный класс-лидер».

Что может ответить «просвещенному консерватизму» русский консерватизм?

Сведение всей истории Государства Российского к этапам, зависящим от того, какой из городов выполняет миссию ее столицы – конечно же вульгарность. Назначение Петром в качестве столицы только начатого строительством в 1703 году Санкт-Петербурга было военно-политическим актом. Он означал, что Россия никогда впредь не уступит отвоеванную в который раз Ингирию. И только. Поэтому, между прочим, сохранение за этим городом, расположенном на крайнем северо-западе, функции столицы после того, как шведская угроза отпала, было недальновидной ошибкой русских государей, обернувшейся заговорами и восстаниями 1825, 1905 и 1917 годов, ошибкой, которую проницательные русские консерваторы еще в конце XVIII века предлагали исправить, вернув столицу в Москву.

Русский консерватизм видит в российской государственности иные исторические циклы, принципиально другую периодичность и «особое предназначение» государства. Мученичество, пробуждение, движение к русскому единству, развитие могущества (А.С. Пушкин). На каждом историческом этапе, но только на более высокой ступени, мы проходим их, достигая в конечном итоге все более выдающихся высот. В консервативной русской идеологии, светская форма которой насчитывает более двух с половиной столетий, а религиозная – с незапамятных времён, Великая Россия и Святая Русь живут в вечности. И симфония властей, о гибели которой сокрушается манифест, не знак далекого и безвозвратного прошлого. Эта симфония оживает под влиянием симфонии политических и религиозных идей, и при ее утрате она может быть восстановлена, - если ее идеи овладеют сознанием лучшего слоя общества, если общество восстановит в государстве традиционную преемственность.

В Манифесте, даже если не придавать значение неточности терминов, перепутаны периоды и циклы русской истории, описание последовательности событий и выяснение смысла исторического процесса, названия вещей и их сущность. Для манифеста русское прошлое, «тысячелетний путь» – это Святая Русь, Московское царство, Имперская Россия, Советский Союз и… Российская Федерация. Сначала «жизнь в Церкви», затем «жизнь в государстве», позже, в начале XX века, «жизнь в гражданском обществе», советский период - «жизнь в партии» и одновременно жизнь как борьба за существование, затем «либеральная демократия», признаком которой названы почему-то традиционные, архаичные общественные отношения, и, наконец, призыв к светлому просвещенному консервативному будущему - «нормальной человеческой жизни».

Положительные периоды здесь связываются только с двумя именами – князя Владимира, крестившего русских людей, и князя Андрея Боголюбского, при котором «Святая Русь расцвела». В правление этих князей, если верить Манифесту, «вера органично входила в быт, а быт в веру», «государственная идеология была неотделима от православного миросозерцания», а мироощущение - церковно-консервативным. 300 лет императорского правления, наоборот, - драма ошибок: гражданская и государственная жизнь выведена за церковную ограду; Россия названа Екатериной европейским государством; место Патриарха занял Синод; политические, экономические и судебные реформы способствовали «гражданскому освобождению», породив революционную общественность; и в итоге – Россия, защищая православную Сербию, вступила в 1914 году в Мировую Войну, закончившуюся «для нее чередой революций, сокрушивших многовековую монархию». Гражданская война превратила императорскую Россию в Советский Союз, но ничего хорошего из этого тоже не вышло.

Чем были в версии Манифеста следующие 70 лет? Работа и жизнь «на пределе возможностей» в борьбе за существование при «массовом энтузиазме и личной жертвенности»; ощущение окружения внутренними и внешними врагами; страх как основа политического режима; ужасы и боль ГУЛАГа; неимоверные тяготы мобилизационной работы, коллективизации и индустриализации. В итоге «советский народ» «надорвался», централизованная система советского государства и права - демонтирована, партийная элита разложилась, социалистическая общественность деградировала и система ценностей советского человека распалась.

Что вызвало все виды перечисленных ощущений? Что потребовало мобилизацию, централизацию, коллективизацию и индустриализацию? Откуда взялся «советский народ»? В чем причина надрыва после подвига, демонтажа после победы, разложения, деградации и распада после рывка? У манифеста на эти естественные вопросы нет ответов. Все ощущения и явления явились ниотчего и ниоткуда. Разве что в начале XX века из «сокрушительной революции», а в его конце – из революции геополитической. Но подобные предположения выдают закоренелую интеллигентскую болезнь, которую емко и точно определил Гоголь: «незнание России посреди России», выдумывающую картины, создаваемые воображением.

Строго говоря, если оставаться на позициях русского консерватизма, всё перечисленное не более чем ещё одна версия «новой хронологии», на этот раз почему-то «просвещающей». Но как и в случае с предыдущей «новой хронологией», где пророком выступил академик от математики, для опровержения второй новой хронологии, где за дело взялся кинопродюсер, потребовалось бы не одна монография, во всяком случае не один десяток статей. Это всегда так: глупость и невежество могут быть лаконичными, их опровержение требует подробностей. Поэтому в данном случае обойдемся простой схемой и кратким пояснением.

Данная схема приведена здесь лишь для того, чтобы показать целостность русской государственной истории, какие бы метаморфозы с государством ни происходили и как бы оно официально ни называлось. И вместе с тем повторяющиеся циклы русского прошлого. На протяжении тринадцати веков оно претерпело пять периодов мученичества и столько же эпох могущества. При этом каждый исторический этап являл миру русскую державу гораздо более мощную и развитую, нежели та, которая ей предшествовала. И поэтому в русской государственной истории, включая ее императорский период, нет никакого «повторения» истории Восточно-Римского государства (Византийской империи), как это заявлено в Манифесте. Речь должна идти о другом – об использовании в борьбе против самого существования Российского государства методов, которые применялись против Византии, чтобы ее остановить, разложить и уничтожить. Вряд ли авторы Манифеста не знали этого – после того, как был создан и показан блестящий и глубокий фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Византийский урок», премьера которого состоялась на государственном телеканале 30 января 2008 года.

Конечно, природа кризисов российской государственности – еще недостаточно изученное явление. И вместе с тем совершенно очевидно, что их происхождение никогда не было связано с социально-экономическим упадком, военным поражением или каким бы то ни было иным «надрывом». Скорее их надо искать в цивилизационных особенностях: природы, климата и почвы, в способе производства, в географическом положении, словом, в обстоятельствах, которые веками остаются неизменными, и в особенностях государственного управления, которое не успевало за развитием. И поэтому кризисы в Государстве Российском всегда, в конечном счете, сводилась к кризису власти и управления, будь то эпоха «древностей», средневековья, просвещенного абсолютизма или «диктатуры пролетариата».

В манифесте русская история изображена рядом гнетущих превращений. «Святая Русь», «Московское Царство», «Великая Россия», «Российская империя», «Советский Союз», и «Российская Федерация». Каждая последующая стадия представлена здесь как отрицание предыдущей. И каждая последующая выступает как деградация предшествующей. Если верить Манифесту, каждый шаг в развитии Россия был движением в сторону ее разложения и гибели. Конечно, разве может быть иначе, если в начале пути была явлена миру «Святая Русь», а теперь на ее могиле корчится какая-то «Российская Федерация»! Обрубок Великой России, от которой отрезали 25% территории и изъяли 49% населения. Если бы описанная картина соответствовала действительности, то историческое государство, подвергшись такой ампутации, должно было бы погибнуть, чему есть множество примеров. Но в отношении России это не так. В политологии и историософии, чтобы не попасть впросак, следует различать форму и содержание, название и сущность. Названия, которые использует Манифест для определения сущности Государства Российского – одни только метафоры и гиперболы, уместные в проповедях, публицистике, политической полемике. И им нет места в идеологии, как бы ни нравились нам некоторые из названий сами по себе.

В том-то и дело, что ни один период в истории Государства Российского не был отрицанием предыдущего, а являлся его закономерным и неизбежным продолжением. История Россия, какой бы этап ни взять, не результат деятельности троечников и не продукт жизнедеятельности народа-неудачника, что между строк читается в Манифесте. С чем, однако, можно и нужно согласиться, так это с тем, что каждый период русского могущества завершался периодом русского мученичества, что вызывалось исчерпанием положительного потенциала развития, которыми обладали идеология и власть. Потому что в начале было Слово, потому что идеи правят миром, потому что сознание определяет бытие.

Что касается святости, то это качество является отнюдь не принадлежностью только раннего средневековья, оставшегося в прошлом, которое в нашей исторической науке получило название русской древности. Святость есть метафизический идеал, к которому русское самосознание стремится в духовной жизни с тех пор, как Русь обрела православную веру. Святая Русь - не название государства, как предполагает Манифест, а название русского народа, признающего смысл и радость жизни в приобщении Богу, его духовная субстанция, духовная сущность, духовная реальность. Русское сознание, русское мироощущение. Относить же термин святая к государству, что совершенно чуждо православию, свойственно католицизму и является одним из его догматов, и североамериканскому протестантизму и является самонадеянной ересью.

Исчезновение Великой России, возникновение и существование почти 70 лет Советского Союза и появление Российской Федерации – для манифеста очевидные, бесспорные истины. Конечно, кто же может сомневаться, если об этом печатали газеты, читали радиодикторы и сообщали телеведущие – дельфийские оракулы XX столетия? Могут сказать – таковы факты, и им нечего противопоставить? Однако в данном случае перед нами пропаганда, а не факты, идеологические схемы, а не происшедшие события, данный нам в ощущении продукт полиграфии, а не действительности. Мы видим, что Солнце вращается вокруг Земли, но точно знаем, что это оптический обман. Так и в случае с Советским Союзом. Консерваторы (разумеется, не все) в отличие от коммунистов или либералов, видят здесь не новое государство, возникшее на месте и вместо России, а всего лишь новое название Российского Государства, придуманное в 1922 году для него коммунистическим режимом. Переименования - «рассудку вопреки, наперекор стихиям» - были коньком коммунистов, захвативших власть в результате победы в гражданской войне. Эта забава касалась всего – городов, деревень, рек, улиц, гор, народов, учреждений, предприятий, территорий. И конечно – государства. В чём дело? В фанатичной русофобии русских коммунистов. Уникальный случай, поскольку ни одна компартия, кроме русской, не была враждебна собственному народу или государству.

Конечно, смутное время 1902-1934 годов многое изменило в стране – социальные отношения, экономический уклад, политический режим, административно-территориальное устройство, официальную идеологию – кто бы спорил. Ведь в России произошла настоящая революция. Она сокрушила монархию, упразднила сословия, отменила право частной собственности, подвергла гонениям религию и церковь, но осталась незыблемой само государство, держава. Его не постигла ни судьба Австро-Венгрии, распавшейся на мелкие этнические государства, ни Византии, оккупированной пришельцами. Другое дело – учреждение коммунистическим режимом внутри Государства российского этно-политических образований в форме «союзных» и «автономных» республик и областей, наделение народов и народностей правами наций, пропаганда их права на самоопределение, что стало нормой конституции СССР, насильственная конфедерализация страны, которыми были переполнены правовая система, всевозможные формы унижения и дискриминации русских в различных сферах повседневной жизни, статистическое и юридическое разделение русских на три народа, что противоречит этнографии, насаждения шовинизма и презрения к русским в сознание малых народов России. Факты сами по себе столь вопиющие, что, даже при диктаторских и деспотических способах правления, режим рухнул без единого выстрела, просуществовав, правда, 67 лет, да и то лишь потому, что всё его правление было переполнено военной угрозой.

Оценивая события 20-летней давности, авторы Манифеста, словно послушные регистраторы или продажные нотариусы, легитимизируют все тогда объявленное – кончину СССР, рождение Российской Федерации, ее «новые государственные границы», ее гражданство. И превращение 20 миллионов «соотечественников» (на самом деле этнических великорусов, проживавших в границах государства, но вне так называемой РСФСР) «заграничными эмигрантами». При этом подчеркнуто, что федерация не продолжает российскую государственность, а лишь наследует кое-что от умершего СССР. Отказ от континуитета, даже символический, – акт беспрецедентный, и уж конечно ничего общего с консерватизмом не имеющий. Признание же государства «Российская Федерация» со стороны Манифеста является не консерватизмом, а ельцинизмом, что разоблачает его авторов в попытке идеологического подлога, не оставляя от их мнимого консерватизма даже следа. Совершенно прав актер Н. Бурляев, уравнявший Манифест и солженицынский трактат «Как нам обустроить Россию», изданный в 1991 г., но вовсе не потому, что они так хороши, как кажется Бурляеву, а наоборот – из-за наличия в них огромной антирусской разрушительной силы, если их идеи привести в действие.

Природа всех возникших в 1989-1991 годах в Государстве Российском правительств или режимов, заявивших о своем суверенитете, включая и «Российскую Федерацию», поделивших между собой государственную территорию по ее внутренним административным линиям, но не тождественных государствам, коренится в беловежском заговоре и пропитана государственной изменой тогдашних коммунистических правителей. Коммунисты и либералы выдают этот заговор за геополитическую или демократическую революцию, которую следует считать законченной. Но с подобной идеологией вряд ли могут согласиться русские консерваторы, для которых единство и неделимость российской государственности и неприкосновенность внешних границ являются абсолютными, нерушимыми принципами. И, отнюдь не прославляя революции, видят в них не только окаянство, но и энергию созидания. И, стало быть, революция или мученичество, начавшееся в 1989 году, с консервативно-русской точки зрения отнюдь не завершилась. Оно продолжается и его результаты, как это бывало в прошлом не раз и не два, возможно, будут поразительными.

Изложение мыслей по национальному вопросу в Манифесте начинается бодро: «мы осознаем себя русскими, а не немцами, французами или англичанами прежде всего благодаря нашему прошлому». Замечательно, но больше слово русский не употребляется в документе в качестве существительного. Дальше авторы не оставляют от прошлого камня на камне. Русское в этом документе исчезает без следа и заменяется «российским».

Именно «российским», потому что только это слово, извлеченное Боннер и Бурбулисом из архаической лексики XVIII века, используется по всему тексту Манифеста: «российское право», «российский опыт парламентской практики и партийного строительства», «российский консерватизм», «российская культура», «российское бытие», «российская семья», «российское общество», «российские общины», «российский гражданин», «российский суд», «российская власть», «российское правосознание», «российский народ», «российский рынок», «российские производства», «российская налоговая система», «российские консерваторы», «российская история». Просвещенный консерватизм здесь сливается с риторикой сатирических образов драматурга Островского, которые могли изъяснять свои ретроградные трактаты лишь стилем Тредьяковского, Сумарокова и графа Хвостова.

Нация, - делает открытие Манифест, - есть «духовно-материальное единство всех граждан России, культурно-языковая общность народов, проживающих на ее территории». Иначе говоря, «просвещенным консерватором» может быть только тот, кто отрекается от тысячелетней русской истории и от традиционной русской государственности. По крайней мере, 30-40 миллионов великорусов и до 50 миллионов малорусов и белорусов не имеют, оказывается, к русской нации никакого отношения, поскольку они не являются гражданами РФ и их место жительства находится за ее официальными границами! Нация в таком случае оказывается величиной формально-юридической, а не культурно-языковой, духовно-материальной и историко-политической. И если, к примеру, Тургенев и Гоголь, да тот же Иван Ильин, цитируемый в Манифесте, годами и десятилетиями «проживали» вне России, то им должно – по правилам «просвещенного консерватизма» – указать на дверь и отказать в праве принадлежать к русской нации (то есть, конечно же, российской).

Русская нация в Манифесте не есть нечто цельное и целостное, а всего лишь «тысячелетний союз многочисленных народов и племен», сложившийся «по Божьей Воле». Весьма сомнительное и исторически несостоятельное определение. Из русской нации, стало быть, надо исключить те «народы и племена», которые стали частью русской нации не 1000 лет тому назад, а позже, например, якуты или буряты, что произошло всего лишь 400 лет тому назад, или племена Приморья, которые оказались частью русской нации лишь 150 лет тому назад. Забудем о Прибалтике, Закавказье, Семиречье, Средней Азии, горских племенах Северного Кавказа, Бухаре и Хиве, Галиции, Буковине и Подкарпатской Руси. Они были присоединены или вошли в состав Российского Государства 190, 180, 150, 145, 90, 70 и 63 года тому назад.

С необыкновенной легкостью «просвещенные консерваторы» вычитают из русской нации до 100 этносов, а заодно и почти 6 миллионов квадратных километров суши, принадлежащих России, освоенных и застроенных русским трудом, политых русским потом, просвещенных русским интеллектом, защищенных русской кровью.

Строго говоря, суждения Манифеста о нации (о русской нации) нельзя воспринимать всерьез. Это не более чем неловкая попытка найти оправдания деяниям «беловежских заговорщиков» и их единомышленников, реабилитировать бессмысленные измышления о многонациональности и многоконфессиональности и «Российской Федерации» и ее отдельных административных регионов, что содержат все конституции и уставы, на которые пытается опираться русофобская политика правящей бюрократии, ничем не отличающаяся от марксистско-ленинской национальной доктрины.

Национальный вопрос уместился в Манифесте в 18 строк и свелся к десятку вредных и опасных глупостей. Он наделил каждый этнос особенным «национальным чувством». Заявил, что в России есть «множество народных культур», которые тут же произвел в «национальные». Провозгласил, что все они «равномощны». Что ни одна из них не выше и не ниже другой. Заявил, что «каждый народ живет по-своему». Что у каждого народа «своя судьба», своя «национальная гордость». Свой национализм – разумеется, полиэтнический, поликультурный, свободный, творческий и в настоящем смысле слова созидательный, не чета русскому, поставленному в ряд с «националистическим экстремизмом», «истерикой национальной исключительности» и «крикливым шовинизмом». Ну разумеется, если русский – то обязательно шовинист, экстремист, «квасной патриот», хорошо что не фашист.

Повторяя зады невежественной либеральной политологии, продолжающей отождествлять этносы и нации, Манифест противопоставляет государство-империю государству-нации. «Россия — континентальная Империя, а не национальное государство».

Словом, от русской нации, как и от русской культуры на этой славной картине не осталось ничего определённого. И расправившись с нацией как таковой, Манифест заявил, что именно национализм множества народов «создавал в мировой истории великие империи с позитивной миссией, которые были свойственны византийской, англосаксонской и российской государственности». Остается только, облачившись в скорбные одежды, возложить венки на их могилы – не только от имени просвещенного национализма, но также либерализма и коммунизма. Ведь Манифест получил одобрение Чубайса, Зюганова и Проханова. Последний даже произнес в каком-то экстазе, наверное, что рукой Михалкова водил сам Господь Бог или небесный ангел.

Между тем народ и нация – явления одного порядка, поскольку они социумы. И все же отождествлять их нельзя. Если народ – это устойчивая этно-социальная группа, возникшая в результате естественноисторического развития, сложившаяся на основе племенного родства, общего языка и общности территории обитания, то нация - это устойчивая этно-социальная, культурно-историческая и духовная общность, которая сложилась в процессе формирования современной великой державы и укоренения высокоразвитой экономики и культуры.

Обычно нация формируется вокруг народа или группы родственных народов, несущих на себе основную нагрузку государственного строительства и создания единого хозяйственно-экономического и культурного мира, в данном случае русского мира. Исходя из этого ядром русской нации, которая находится в настоящее время в фазе становления, является русский народ, и она включает в свой состав многочисленные народы, тесно связанные с русской культурной, духовной, экономической и государственной традицией, а русским является народ, состоящий из великорусов, малороссов и белорусов, сообща сформировавших экономические, хозяйственные, общественные, культурные, духовные и государственные традиции России.

Как показывает опыт, становление, формирование, создание нации – сложный, длительный и противоречивый процесс. В Государстве Российском его начальная фаза может быть отнесена к последней трети XIX века. Но она была прервана событиями русской революции 1902-1934 годов, крестьянской по своей сущности, после завершения которой власть в стране оказалась к тому же в руках коммунистов-русофобов, возобновившись только накануне и во время Второй мировой войны. Затем процесс национального строительства вновь надолго был прерван, чтобы осуществляться в скрытой, замедленной форме, что было обусловлено антирусской политикой правившего режима. И поэтому не приходится удивляться тому, что эта политика дала свои негативные плоды – в виде этнической, а не национальной, интеллигенции, этницизма, этношовинизма, этносепаратизма, сесессионизма, наконец русофобии и ксенофобии, поразивших значительные группы многих этносов русского мира. Например, далеко не всякий якут, латыш, грузин или таджик стали русскими якутами, русскими латышами, русскими грузинами или русскими таджиками. И, возможно, даже меньшинство в этих этносах стали в настоящее время русскими - освоили русский язык, русские культурные ценности, признали Россию своим государством, а не инородным надсмотрщиком. В этом смысле у каждого из коренных народов Государства Российского имеется возможность влиться в единую русскую нацию, но далеко не каждый такой возможностью воспользовался. Даже не все современные русские по крови принадлежат русской нации. Но такова естественная проблема, возникающая при становлении любой нации, а отнюдь н