Манифест Михалкова вызвал реакцию, которая доказывает значительность и автора, и того, что он написал.
При этом вовсе необязательно, чтобы то, что он написал — было правильно.
«Либералы» атаковали Михалкова за то, что он изложил свое кредо целостно именно с позиций консерватизма. Многие консерваторы — за то, что он попытался сделать консерватизм адекватным и актуальным, показал, чем именно сегодня могла бы быть его идеология, последовательно артикулированная применительно к проблемам сегодняшней России.
Но бессмысленно обвинять сознательного носителя той или иной идеологии в том, что он последовательно излагает и развивает тезисы того, во что он верит. Его судить можно лишь с точки зрения либо соответствия того, что он говорит, тем основам, которым он присягает — либо с точки зрения того, насколько предлагаемые им позиции соответствуют по постановке задач сегодняшнему положению вещей.
Значительность его материала заключается, с одной стороны, в том, что он для сегодняшнего российского консерватизма сделал то, чего никто из представителей трех других мировых идеологий в России не сделал применительно к своим идеологиям.
Ни националисты, ни либералы (и настоящие, и квазилибералы, подменяющие либерализм пещерным антикоммунизмом) ни коммунисты не смогли внятно и последовательно изложить свое видение своих идеологических постулатов применительно к сегодняшнему состоянию России.
И во всяком случае, то, что Михалков написал и его видении консерватизма — значительно более внушительно и внятно, нежели то, что пытается артикулировать объявившая себя консервативной партией «Единая Россия» и ее главный специалист по консерватизму Борис Грызлов.
Документ можно упрекать в известной противоречивости — а кто-то упрекает его в половинчатости. Но это неизбежный результат значимости этого документа. Михалков, будучи конформистом — в этом конформизме пришел в противоречие со своим гражданским чувством. Будучи сторонником «консерватизма» — то есть «сохранения» — смог поставить вопрос об изменении. Но не том бессмысленном изменении, которое предлагают рыночные фундаменталисты и мечтающие о «второй перестройке» маргиналы 90-х, в первую очередь вокруг центра Йоргенса, будучи по выбранной позиции априори противником значительных перемен — смог понять необходимость развития.
И поняв — смог обозначить те основные цели и задачи, которые нужно решать на пути этого развития.
Консерватизм при этом оказал воздействия как на методы, так и на инструменты, в которые Михалков верит. И его консерватизм при этом позволил обозначить, а что, собственно, при всей необходимости изменения и развития, изменению не подлежит.
Михалков сделал очень важную вещь. Он вслух и на высокопубличном уровне сказал то, что чувствует и понимает большинство людей, не лишенных хотя бы здравого смысла:
«Современный общественный строй, представляющий собой гремучую смесь из догоняющей Запад либеральной модернизации, произвола «местных начальников», всепроникающей коррупции, не устраивает большинство россиян.»…
«Люди устали выслушивать декларации о политической независимости, внимать призывам к индивидуальной свободе и верить сказкам о чудесах рыночной экономики.»
Уже одно то, что Михалков назвал веру в рынок сказками, в которые пора перестать верить — уже одно это оправдывает все те… специфические и экзотические мысли, в оправу которых он поместил это положение.
Точно так же, как и то, что он назвал всего лишь декларациями, то есть по контексту — пустыми декларациями — такие же сказки про политическую независимость и индивидуальную свободу. И хотя цена, заплаченная за право слушать эти сказки, огромна — и Михалков об этом говорит — о распаде страны, о разрушении государственности, о потерях полутора сотен миллионов населения и просто десятков миллионов лишившихся жизни в результате политической и экономической мерзости, лицемерно называемой реформами убитых в результате — она заплачена за то, чего страна на деле не получила:
Россия не стала свободнее, чем она была в 1985 году;
Россия не стала жить лучше, чем она жила в 1985 году;
Россия не стала справедливее, чем она была в 1985 году.
На деле ее народы и граждане стали бесправнее, чем четверть век назад, беднее (в сопоставимом измерении), чем четверть века назад, и имеют справедливости просто неизмеримо меньше, чем это было четверть века назад.
Все то, что они заплатили — они заплатили не за лучшую жизнь, а за «запах плова» — за ложь о том, что они стали лучше жить.
Разумеется, если не говорить о тех 3 —10 %% населения, которые в той или иной степени сегодня имеют богатство и наживаются на бедности стомиллионного населения.
И Михалков это видит, признает и об этом говорит. Нужно менять не методы и формы — нужно менять стратеги, движения, цели и смыслы.
«Эйфория либеральной демократии закончилась! Пришла пора — делать дело!»
И когда он говорит о целях этого дела — он, в общем-то, говорит все верно: нужна законность и порядок, нужна культурная и национальная безопасность, нужен «рост благосостояния для всех», нужно «восстановление чувства гордости и ответственности за свою страну», нужна гарантированная справедливость и социальная защищенность.
Проблема в том, что если он ставит цели как гражданин, то инструменты их достижения он уже предлагает как консерватор:
—возродить силу и мощь российского государства;
— поддержать становление новых для России структур гражданского общества;
— восстановить и укрепить нравственный авторитет власти;
— обеспечить динамичный и устойчивый рост экономики;
— заложить основы правосознания у граждан, воспитать в них чувство уважения к закону, труду, земле и частной собственности.
Винить его в том, что называя себя консерватором, он и предлагает инструменты и способы как консерватор — нелепо.
Да и сами по себе предлагаемые меры хотя и недостаточны, но вполне здравы. Проблема в том, что они ограничивают сами себя.
Не может быть сильным и мощным государство, служащее ничтожному меньшинству обогатившихся за последние четверть века — время, когда большинство беднело и нищало. Не может быть ни сильных, ни современных структур гражданского общества в стране, где не уважаются гражданские права и граждане в разы обеднели по сравнению с тем, как они жили раньше. Не может быть динамичного роста экономки без государственной политики развития производства — да стране и нужно не «динамичное», а прорывное развитие. И прорывы осуществляются не при той экономической политике, которую проводит поддерживаемая Михалковым власть. Нравственный авторитет власти не есть стремление общества ее уважать — власть сама должна его заслужить у народа. И если она делает не то, чего от нее хочет народ — а народ, скажем, хочет национализации крупной промышленности, выборов губернаторов, отмены ЕГЭ и т.д. — то она по определению не может обладать нравственным авторитетом. Основы правосознания не закладываются произволом власти.
Народ не может уважать закон, который не выполняется, не отражает его интересы и воспринимается как заведомо несправедливый.
В России сегодня действительно нет Права, потому что власть его игнорирует и превращает в свою прислугу, — и нет Правды, потому что нынешний политический строй России основан на лжи — от лжи о результатах референдума 1993 году по вопросу о принятии Конституции до лжи о результатах всех текущих выборов, от лжи о несуществующих преимуществах рыночной экономики — до лжи о преимуществах, полученных после отказа от прежнего социального устройства.
Народ не будет уважать труд, если видит, что люди разделены на тех, кто трудится и не имеет достатка, и тех, кто собственно полезным трудом не занят (хотя любит назвать этим именем свою организационную суету и спекулятивную деятельность), но живет в довольстве.
Труд, не приносящий достатка, не может уважаться. Это — не труд. Это — повинность. Люди имеют право не уважать ни труд, ни власть, ни закон, пока власть не примет и не начнет исполнять законы, согласно которым любой работодатель, за три дня задержавший зарплату работнику, будет лишен своего имущество и отправлен в тюрьму.
Народ не будет уважать законы, пока они будут разрешать платить людям не зарплату, а нищенское пособие, во много раз меньшее, чем зарплата советского общества и позволять торговцу наживаться за счет произвольного повышения цен.
Михалков призывает уважать частную собственность — но зачем им ее уважать, если девять десятых граждан ее в России лишены? Причем лишены именно таким образом, что ту собственность, которой они обладали раньше в прежней ее форме, была у них нагло украдена пору приватизации. Это — не более как призыв к ограбленному — уважать богатство своего грабителя.
Михалков абсолютно верно говорит о том, что нынешние формы общественной и государственной деятельности и власти не могут обеспечить развития страны. Что нужны новые люди, новые формы и новые качества — и называет их вполне верно:
— предвидеть основные направления глобального развития;
— намечать долгосрочные приоритеты и магистральные пути в развитии страны;
— ставить стратегические цели и решать тактические задачи внутренней и внешней политики;
— выявлять и разрешать ключевые проблемы государственного строительства и общественного самоуправления;
— укреплять вертикаль государственной власти на федеральном и региональном уровнях;
— выявлять и поддерживать сетевые структуры гражданского общества;
— обеспечивать свободу и конкуренцию в сфере экономической деятельности и предпринимательства;
— осваивать новационные и поддерживать традиционные формы и методы административной и хозяйственной деятельности.
Если отбросить в сторону фразу о поддержке конкуренции и предпринимательства, то все это есть не просто признание недееспособности нынешней политической элиты и не просто призыв к ее форсированной ротации — это, по сути призыв к той самой революции, которая так сильно пугает Михалкова, потому что революция происходит тогда, когда закупориваются каналы вертикальной мобильности, новые люди не приходит во власть, а старые не обладают новыми качествами и не могут решать незадачи, решения которых от них ждет общество.
Когда и поскольку «старые люди» власть добровольно не отдают — новые люди ее «забирают силой».
Михалков, по сути, говорит элите: «Вы не справляетесь. Уйдите. Пусть придут новые люди» — но к массам он обращает призыв: «Уважайте нашу власть, хотя она и не способна решать задачи, которые жизнь перед ними ставит».
Только зачем «старым людям» уходить, если те, кто их к этому призывает, заведомо отказывается от самой мысли о том, что если те не уйдут, — их нужно будет выгнать силой…
Тут уж одно из двух — либо власть почитай и на нее не посягай, но тогда не говори, что нужны новые люди, либо обеспечивай приход к власти новых людей всеми известными русской истории средствами.
Михалков одновременно хочет идти в будущее — и открещивается в этом от банального консерватизма реакционеров, и ищет в прошлом, причем в проигравшем прошлом, образцы поведения и персоналистские идеалы среди вечно проигрывавших.
Можно многое припомнить большинству тех исторических персонажей, на которые Михалков ссылается в своем манифесте: Ильину — его фашистские симпатии, Франку — его иррационализм и почти что мистицизм, Суворину — реакционность и мракобесие. Можно на эту тему и спорить.
Но вот чтобы призывать к почитанию «Союза 17 Октября»... Почитать октябристов можно, только очень мало зная об их реальной политической деятельности. И о том, сколько они мешали проводить свои инициативы тем же Михалковым почитаемым Столыпину.
Симпатии же к последнему хотя и модны, но в основном построены на мифах — в конце концов, трагедия последнего была не столько в том, что его застрелили, сколько в том, что все его реформы практически провалились еще при его жизни. Когда Сергей Митрохин ставит в упрек Михалкову «плевок в светлое лицо Столыпина», поскольку, по мнению официального лидера «Яблока», Столыпин проводил в России «либеральные реформы» — удается понять, почему при таком образовательном уровне лидеров «Яблока» последнее пребывает в своем нынешнем состоянии.
Вообще, Михалков и Столыпин в чем-то, безусловно схожи — Столыпин хотел превратить Россию в страну зажиточных крестьян — и боялся для этого отобрать землю у помещиков.
Михалков тоже хочет некого фантастического единения ТРУДА, КАПИТАЛА, ЗЕМЛИ и ЧЕЛОВЕКА — но не смеет говорить о том, что никогда КАПИТАЛ ничем добровольно не поступался ради ТРУДА.
А единство человека и земли, увы, обретается в могиле.
В общем-то, он дает более чем разумное и привлекательное определение Просвещенного Консерватизма: «Просвещенный консерватизм — это позитивное умение осмыслить прошлый и будущий мир вещей, свойств и отношений в должной и верной мере, а также способность эффективно действовать в современном мире, не разрушая его». Только, с одной стороны, это, увы, похоже на плагиат.
Так и слышатся сказанные 90 лет назад слова: «Коммунистом нельзя стать, не усвоив все те знания, которые ранее были накоплены человечеством.» «Учиться, учиться и учиться. Но чему учиться и как учиться? Учиться коммунизму, сочетая теорию с практикой».
С другой — нелюбимая Михалковым революция тем и отличается от смуты или «реформ 90-х», что главной ее задачей является как раз не разрушение, а созидание, строительство.
Михалков хочет идти вперед, зовет к инновациям, развитию Науки и Образования, честно и публично указывает на одну из главных опасностей сегодняшнего моменту — попытку под видом модернизации провести вестернизацию страны. И вместе с тем он оказывается скован образами и символами прошлого — причем прошлого не вчерашнего, а столетней давности.
И в этом — тоже значимость его Манифеста. Он — пример того, что нельзя революционные цели — а цели, описанные Михалковым, революционны, и с общей исторической точки зрения, и с точки зрения стояния нынешней России — осуществлять, отрицая революционные методы.
Как человек и гражданин, Михалков понял, что стране нужна революция. Как присягнувший консерватизму, власти, церкви и прочим атрибутам — показал те пределы, те ограничения, дальше которых нельзя пойти, оставаясь консерватором. То есть показал пределы, показал, насколько далеко можно зайти, оставаясь гражданином, болея за страну — не имея смелости выйти за рамки старой идеологии.
Те, кто упрекают его в апелляциях к монархии, религии и прочей шелухе ушедшего прошлого, не понимают, что главное не в том, что он ссылается на эти нелепости. Главное в том, что сохраняя наивную веру в эти нелепости, он сумел сказать то, что сказать необходимо.
«Нам надо преодолеть психологию аутсайдеров. Перестать радоваться открытию у нас иностранных заводов по сборке автомобилей, аудио- и видеоаппаратуры и других промышленных товаров. Хватит осваивать зады индустриального мира. Пора слезть с сырьевой иглы, прекратить тупо торговать невосполнимыми природными ресурсами. Необходимо возродить сознание и бытие великой континентальной державы. Начать жить в глобальном мире по законам постиндустриального — информационного общества.
Хватит проедать национальное достояние! Довольно жить взаймы!
Нам надо развивать высокие технологии и продвигать российскую культуру, науку, технику и образование в новых перспективных областях.
Нам необходим новый креативный класс-лидер. Пора снова стать первыми — творцами и первооткрывателями.
Мы не нация торгашей, мы нация героев! »
То есть сказал о запросе на революционный класс и свершение им революции, и тут же заявил «Революция как принцип и способ решения политических, экономических, культурных и социальных проблем нами отвергается. Мы отрицаем ее не только в прямой форме — как кровавый бунт и тотальное насилие — но и в скрытом виде — как ползучее государственное разложение, хроническую общественную болезнь и духовное обнищание человека.
Пришло время сказать: революции закончены — забудьте!»
Сказал необходимое: «Народы и люди, забывшие свою историю, обречены на исчезновение. И не следует забывать, что мы осознаем себя русскими, а не немцами, французами или англичанами прежде всего благодаря нашему прошлому».
Хотя, тут же дополнил это очередной нелепостью, назвав законы истории «псевдонаучными».
Признался, по сути, в своих содержательно социалистических и коммунистических симпатиях (правда, утопического толка): «Главной гарантией личной свободы и публичной независимости является братская человеческая солидарность. Братская солидарность, взаимопомощь и служение общему делу ограничивают индивидуальный произвол человека, но не противоречат его личной свободе. Наш идеал — социальное братство — союз свободных людей, равномощных в обретении гражданских прав и несении гражданских обязанностей.
Внешняя свобода, или ПРАВО, — не только способность человека поступать так, как ему заблагорассудится, но и публичная обязанность отвечать за свои поступки в границах установленных обществом и поддерживаемых государством обычаев и норм».
Правда, тут же наговорил что-то невразумительное о том, что «Внутренняя свобода, или ПРАВДА, — дар Божий» … и «Нарушение внутренней и внешней свобод человека недопустимо и должно охраняться Церковью (то есть, вообще-то, главным врагом свободы) и Государством (забыв, что всегда вопрос заключается в том, ЧЬЕ это государство и кому оно служит)».
По тексту вообще получилось, что Церковью и Государством будет охраняться как раз «нарушение свободы», названное Михалковым же «недопустимым». Здесь он явно оговорился — но оговорился «по Фрейду»: Церковь и государство как раз всегда именно этим и занимались.
Дав яркую и внятную картину того, чем должен быть консерватизм в современной России — он показал, каковы его пределы и ограничения. Показал, что в самой просвещенной своей форме Консерватизм оказывается недостаточен для того, чтобы обеспечивать решение проблем страны. То есть показал негодность консерватизма как такового для обеспечения движения вперед.
Михалков призвал к революции в сегодняшней России.
И одновременно постарался проклясть Революцию.
Встает вопрос, что более важно. Что для него более ново. И что более значимо.
То, что он не любит Революцию и революционеров — известно давно.
Ново то, что он при этом призвал к Революции. И молодец, что это сделал.
В истории так бывает. И в таких случаях, общество сначала признает, принимает и осознает стоящие перед ним цели и задачи. И затем убеждается в том, что революционные цели требуют революционных методов.
