Сегодня, когда исполняется 2 года со дня признания независимости Абхазии Россией, в день, который признанная республика отмечает как один из основных национальных праздников, есть смысл задуматься еще раз о том, что, собственно, произошло в тот день, 26 августа 2008-го года, и как это отразилось на дальнейшем развитии стран-участниц событий, что они для себя потеряли и приобрели.
Начнем с Грузии, которая потеряла больше всех — значительную часть территории. Собственно, де-факто она потеряла ее за 15 лет до этого, однако признание Абхазии со стороны России положило начало практически бесповоротному процессу потери Абхазии Грузией де-юре. Из той ситуации можно было бы и извлечь некую выгоду: грузинское общество можно было бы сплотить вокруг этой общенациональной трагедии, однако эффект вышел обратный. Причина этого — то, что фактическая потеря территорий была оформлена гораздо раньше, и, как это ни печально для грузин, многие из них уже свыклись с этим фактом.
Другая причина — отсутствие фигуры, вокруг которой можно было сплотиться. Президент Саакашвили, развязавший заведомо проигрышную войну, многими воспринимается как главный виновник закрепления территориальных потерь, а оппозиция разрознена и не способна выдвинуть общего лидера.
Более того, отсутствие у Грузии какой-либо национальной идеи, кроме собственно восстановления территориальной целостности, и упорное желание, несмотря на очевидную губительность подобной позиции, продолжать вести себя как обиженная большим соседом мини-империя под лозунгом «Грузия для грузин» способствует тому, что, как ни старайся грузинская элита вырастить нового лидера — получится все равно Саакашвили. К тому же грузинской элите сейчас следует лучше подумать, как не допустить дальнейшего разлома страны, тем более, что есть весьма серьезные основания опасаться подобного сценария.
Теперь о России. Для начала хотелось бы понять, почему это все-таки произошло, после 15 лет политики двойных стандартов в отношении республики. Действительно, это прискорбный, но факт: с самой войны 1992-1993 гг. Россия вела себя по отношению к Абхазии крайне непоследовательно. Вклад России в победу Абхазии в той войне, безусловно, огромен и стал во многом решающим фактором. Однако впоследствии та же Россия упорно твердила о приверженности территориальной целостности Грузии и даже участвовала в блокаде самопровозглашенного государства, что, учитывая колоссальную роль, которую Россия всегда играла и играет в жизни Абхазии, практически поставило последнюю на грань выживания. Тут вроде все очевидно: не желая ссориться с мировым сообществом из-за какой-то там Апсны, которая была к тому же абсолютно бесполезна для экономики нефтегазовой империи, Россия, тем не менее, делала все, чтобы сохранить в своих руках этот великолепный инструмент давления на Грузию. Такая ситуация с существованием на де-юре грузинской территории непризнанной республики ее устраивала, и, наверное, многие российские политики предпочли бы, чтобы все и дальше так продолжалось. Однако в последний годы произошел ряд существенных для российско-грузинских отношений, да и для самого положения России в мировом сообществе событий.
Во-первых, «революция роз» в Грузии и приход к власти гораздо более прозападного и антироссийски настроенного, чем его предшественники, политика Михаила Саакашвили, который к тому же никогда не скрывал своих намерений решить проблему Абхазии и Южной Осетии силовым путем. Саакашвили мечтал лишить Россию этого последнего «рычага влияния» и был готов пойти на все для достижения своей цели. Иными словами, стало ясно практически сразу, что договориться тут не удастся и конфликта не избежать. Во-вторых, в феврале 2008-го года произошло признание рядом ведущих стран мира независимости Косова, что фактически создало юридическую базу для признания независимости государств т.н. «СНГ-2» (Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье, Нагорный Карабах). Однако даже совокупности всех этих причин было недостаточно для моментального признания Абхазии, к примеру, сразу же после демарша Запада в отношении Косова.
Третьим и, пожалуй, наиболее серьезным фактором, который, в общем-то, практически не оставил российскому руководству выбора, стала грузинская агрессия против Южной Осетии в августе того же года. Тут уже вопрос был не только в том, чтобы не потерять лицо перед всем миром, а в том, чтобы доказать собственным гражданам, что в России существует государство. Не вмешайся Россия тогда, это не только в очередной раз продемонстрировало бы Западу, что нет предела унижениям, которым можно подвергать нашу страну под угрозой зарубежным активам правящего олигархата. Хуже всего, что граждане России увидели бы, что вся хваленая патриотическая риторика времен Путина — не более, чем слова, что фактически продолжается политика ельцинизма, политика, по сути направленная на то, чтобы окончательно добить и без того вот уже почти 20 лет стоящую на коленях Россию. И если в начале 90-х, во времена либерального угара, это прокатывало, то сейчас это могло бы поставить вопрос о возобновлении «парада суверенитетов» уже на нашем Северном Кавказе — мало кто захочет жить в стране, которая вот так просто ради забугорных банковских счетов сдает собственных граждан, к тому же представителей родственных наций. Иными словами, вмешательство России было вынужденным, но практически безальтернативным шагом. А если сказал «А», надо сказать «Б», то есть юридически закрепить итоги войны — признать независимость двух кавказских республик.
Хорошо, признали, дальше что? А дальше у признанных Абхазии и Южной Осетии, помимо очевидных преимуществ, обнаружились еще существенные «плюсы», о которых, тогда, в августе при массовом подъеме патриотических настроений на обоих берегах Псоу, говорить было как-то неприлично. Все рассуждения о появлении у России надежного союзника и партнера в Закавказье пока что довольно несерьезны, тем более, что союзник на практике, оказывается весьма строптивым — но это отдельная тема. Для экономики России Абхазия никакой привлекательности также не имеет, напротив — способна составить конкуренцию российским же курортам. Но именно финансовая выгода дипломатических отношений с Абхазией играет во многом первоочередную роль. Первый и самый главный «плюс» — восстановление республик превратилось в практически идеальный инструмент масштабной коррупции, сопоставимый разве что с Олимпиадой. Только Олимпиада будет (если будет) всего один раз, а восстанавливать пострадавшие от агрессии братские страны можно десятилетиями — я уж не говорю о таких «побочных» эффектах, как финансовое стимулирование других стран, признавших бывшие грузинские автономии — об этом чуть позже.
В самом деле, уже много говорилось о создании оффшорной зоны в Абхазии. Только если оффшоры существуют для бизнеса и хоть как-то контролируются государством, то тут идет речь об оффшоре для самого государства, точнее — о бездонной яме, в которую можно вбухивать любые средства так, чтобы они там исчезали с концами, а собственный народ, лишаемый этих средств, кормился ура-патриотическими речами: надо помогать своим! Ни в коем случае не хочу обидеть тех энтузиастов, которые действительно готовы бескорыстно всячески помогать братским народам, но в стране с таким уровнем коррупции, как у нас, любое благое начинание превращается в банальный «распил».
Во-вторых, у Москвы появился своеобразный эталон, по которому можно измерять лояльность к ней. Признание или непризнание Абхазии и Южной Осетии – это универсальный показатель истинного отношения к России ее союзников. Пускай этот показатель достигается значительными льготами и кредитами, а порой и прямым подкупом, зато он позволяет четко отделить «своих» от «не своих». Так белорусский президент Лукашенко, многие годы пользовавшийся беспрецедентным финансовыми поблажками Москвы, показал в этом вопросе свое истинное лицо, продемонстрировав, чего на самом деле стоит его приверженность союзу с Россией. А вот Уго Чавес, напротив, лишний раз продемонстрировал свою лояльность. Правда, Венесуэла и Никарагуа далеки от кавказских проблем, к тому же не боятся сепаратизма у себя дома, более того, их дружба с Россией скорее обусловлена показательным противостоянием с США, тем не менее, вода камень точит. И даже признание смешного государства Науру, купленное за деньги, все дальше отдаляет Абхазию и Южную Осетию от Грузии. Сегодня признавших их стран четыре, но их число объективно будет увеличиваться, а вместе с этим Грузия будет терять шансы на восстановление своей территориальной целостности. Впрочем, они у нее и так практически нулевые.
С минусами признания для России все тоже очевидно. Главным из них можно назвать то, что я выше обозначил самым большим «плюсом» — создание колоссальной по масштабу коррупционной схемы. Слово «плюс» тут не случайно в кавычках, ибо для экономики и стабильности политической системы самой России назвать эту ситуацию плюсом язык не поворачивается. Второй минус — конфликт с Западом, но это мелочь, учитывая, что те же США легко пожертвуют интересами Грузии ради пресловутой «перезагрузки», а в Европе, похоже, начинают понимать необратимость процессов, происходящих на Кавказе.
Ну и, наконец, о самой Абхазии. Про плюсы можно не говорить: Абхазия не только получила надежный военный щит, оградив себя от попыток реванша со стороны Грузии и создав задел для полноценного развития, она буквально завалена российскими деньгами, как из федерального бюджета, так и подарками различных губернаторов. Последние 20 лет абхазы могли о таком разве что только мечтать. Но вот тут-то и обнаруживается оборотная сторона медали: российские инвестиции для Абхазии — что нефтяная игла для самой России. Игла она есть игла: пока она есть, все хорошо, но стоит ее лишиться, как все: болезнь, смерть. Хотя в экономическом плане умирать собственно нечему: абхазская экономика не просто слаба, ее не существует как таковой. Речь идет о выживании государства, а тут все достаточно серьезно.
Действующая власть в Абхазии идеально приспособилась к ситуации, научившись у своих российских коллег извлекать максимум из нее выгоды, совершенно не думая о будущем. Именно это сейчас происходит в Абхазии. Кремль довольно быстро преодолел неприязнь к пришедшей в 2004-м году к власти элите и научился взаимовыгодно работать с ней, что особенно ярко проявилось после признания. Абхазская элита тоже быстро поняла, какой «подарок» на нее свалился практически с неба и самоотверженно встроилась в вышеописанную коррупционную схему, ей, пожалуй, сохранение статуса-кво в разы выгоднее, чем их российским коллегам, ведь для них это та самая «игла». Когда я приехал в Абхазию сразу после признания, привезя ряд интересных инновационных проектов, принимавшие меня абхазские чиновники делали круглые глаза и говорили: «Вы что! Какие инновации?! У нас есть курорты, мандарины! Что нам еще нужно?»
Это реальная проблема Абхазии. Дело не в том, что ей не нужны инновации, ей вообще не нужна самодостаточная экономика. Ей нужны российские инвестиции, российские же туристы и российские же потребители мандаринов. Тут и т.н. «курортный менталитет», и очевидный крайне опасный курс на построение этнократического государства, и, как следствие, нежелание допускать Россию к серьезным экономическим проектам, от развития которых зависит будущее страны (их проще вообще не иметь). На то, что власть хочет паразитировать на российских дотациях в ущерб развитию собственной страны, постоянно давит. Но она лишь называет проблему, но не предлагает реальных решений. О возможности использования Абхазии как полигона для модернизации говорят разве что в оппозиционной партии ЭРА, да у нас еще Михаил Делягин. Все. Это печальный факт.
Более того, следует отметить, что сама абхазская оппозиция не в меньшей степени настроена на поддержку моноэтнического государства, в котором неабхазы должны быть максимально устранены от управления. Во многом на критике, по мнению оппозиции, слишком настойчивых и противоречащих интересам абхазского народа заигрываниях С.Багапша с Россией была построена избирательная кампания противников власти в прошлом году. В итоге они проиграли. В том числе из-за своей слишком радикальной позиции по отношению к северному соседу. Так или иначе, в этом вопросе власть и оппозиция единодушны: абхазская элита упорно не желает даже близко подпускать россиян к управлению своим государством ни в политике, ни в экономике. Независимость превратилась в навязчивую идею. Причем не только для власти, которой она эту власть, собственно, дает, но и для всего абхазского этноса, который в гораздо большей степени, нежели другие этносы, населяющие Абхазию, озабочен проблемой своего доминирования, а потому социально и политически в разы более активен.
Это самое серьезное противоречие абхазского общества, не позволяющее ему развиваться. Мы видим замкнутый круг: любое участие неабхазов в политической жизни страны рассматривается абхазами как угроза суверенитету, с другой стороны, построение в Абхазии этнократического государства не только является тормозом для развития страны, но и представляет собой серьезную угрозу ее существованию, являя собой те же грабли, на которые упрямо продолжает наступать Грузия. Добавьте к этому фактическое нежелание России, чтобы республика развивалась (что приведет к ее соскальзыванию с «иглы»): вот вам все предпосылки к тому, чтобы желание того же Делягина видеть в Абхазии прообраз будущей модернизации России на долгие годы осталось исключительно его желанием.
Вопрос о присоединении Абхазии к России сегодня не стоит. Во-первых, ряд политических ошибок российского руководства воспитал в абхазах неприятие этой мысли, во-вторых, терпение Запада тоже не стоило бы испытывать бесконечно. Впрочем, это сейчас и не нужно. Тут все дело в том, способна ли Россия в принципе создать т.н. «русский проект», ведь в перспективе, создав такую привлекательную модель, можно было бы ставить вопрос о более глубокой интеграции всего постсоветского пространства. Задача заключается в том, чтобы наглядно продемонстрировать, что российская модель настолько эффективна, что способна дать бывшим согражданам то, что не смогли дать их государства за 20 лет независимости, создать некую «витрину» российского благополучия вне России.
Такой «витриной», своеобразным инновационным полигоном могла бы стать Абхазия. Однако тут мы снова натыкаемся на противоречие: прежде чем экспортировать что-то, нужно сначала это что-то создать у себя. А у себя, в России, мы лишь слышим разговоры о модернизации, однако никаких серьезных практических шагов к этому, увы, не видно. Так что экспортировать мы можем пока только нефтедоллары, отрывая от нужд собственной страны. А если мы хотим экспортировать модернизацию, нужно проявить для этого политическую волю и для начала перестать закрывать глаза, а фактически потворствовать тому, что Абхазия перенимает худшие черты российского общества, смешивая их с практически средневековыми методами ведения политики. Еще раз повторю: ход модернизации Абхазии целиком и полностью зависит от хода модернизации в самой России. И от этого зависит, станет ли Абхазия инновационным полигоном или останется черной дырой российского бюджета. И будущее России, ее отношений с внешним миром от этого зависит не меньше.
