Русская опричнина: воспоминания о будущем

ВЕСЬМА АКТУАЛЬНОЕ ПРОШЛОЕ

По мнению профессора Андрея Фурсова, опричнина — ключевое событие русской истории за последние пятьсот лет. Она заложила фундамент той власти, которая затем мутировала, регенерировала и развивалась по принципам, заложенным во время «опричного разрыва». В то же время, опричнина — абсолютно оболганное событие, как и ее творец — Иван Грозный. Опричный принцип — один их трех основных принципов русской истории (власти), модерирующий два других — самодержавно-национальный и олигархический, связывающий их и одновременно снимающий противоречия между ними.

Корни опричнины (необычного органа, возникшего в необычных обстоятельствах), а точнее, причины, породившие её, уходят в XIV–XV вв., в ордынскую эпоху. Приход Орды изменил конфликты в среде русской знати. Если в домонгольскую эпоху они по своей логике в целом почти не отличались от западноевропейских, то под владычеством Орды изменились принципиально. Поскольку княжества боролись за место под ордынским «зонтиком», то бояре — чтобы выиграть соперничество с другими княжествами — должны были поддерживать своего князя, а не бороться с ним, крепить единство, а не раскачивать лодку. В результате выигрывали те княжества, где возникал, по выражению А. Фурсова, «княже-боярский комбайн». Штука вполне олигархическая. На Западе же знать конфликтовала с центральной властью. Конечно, конфликты между княжеской властью и боярами наблюдались и на Руси, но в целом до конца ХV столетия у князей не имелось социальной опоры для противостояния тогдашнему олигархату — боярству. Пока была Орда, княже-боярский комбайн работал.

Уход Орды совпал с еще одним важным историческим событием: присоединением к Москве огромного массива новгородских земель. Это обеспечило московского великого князя (царя) фондом для раздачи поместий. То есть, наделения имениями за службу центральной власти. До этого времени поместная система (условное землевладение) существовала лишь как «десерт» к «основному блюду» — вотчинной системе. Вотчины принадлежали крупным землевладельцам по праву наследования. А тут появилась новгородская земля, которую раздали «слугам вольным» (они же — со временем — «дети боярские», а затем дворяне). У князя появилась новая социальная опора, иная, нежели боярство, теперь у него было, что противопоставить боярам, переведя Большую Социальную Игру за рамки «комбайна». Возник треугольник великий князь — боярство — «дети боярские», причём конфликт «детей» и «отцов» развивался по нарастающей.

В первые, относительно спокойные тридцать лет XVI века конфликт этот не приобрел остроты, однако с 1530-х годов ситуация обострилась до такой степени, что в 1549 г. пришлось созывать собор — фактически первый Земский собор, прозванный Собором примирения. Разумеется, примирение могло быть только временным — тем более, что начал развиваться конфликт между царем и боярством.

Консолидация господствующих групп в рамках идущей централизации стала одной из важнейших задач. И тут получилось, что реформы так называемой «Избранной Рады» (ближнего круга молодого Ивана Грозного) порождали больше проблем, чем решали. К 1560-м годам стало ясно: окончательное решение царско-боярского вопроса неизбежно. Первые шаги сделал царь Иван. Это, по словам А. Фурсова, и разрыв с Избранной Радой, и Духовная грамота 1562 г., отодвигавшая Боярскую думу, это уложение, запрещавшее княжатам менять и продавать старые родовые земли. Это и намерение царя начать разбирательства по всем сделкам с недвижимостью, начиная с 1533 г. Причем со сделками именно суздальских князей: Шуйских, Ярославских, Ростовских и Стародубских. По сути дела, это можно считать «черной меткой».

Разбирательство это таило в себе огромную опасность: 256 представителей означенных семейств (Рюриковичи! Ближайшее царское окружение!) сидели в Государевом дворе. Никаких институциональных форм в противостоянии боярству (олигархии) у Ивана Грозного не имелось. Все существовавшие тогда институты защищали именно боярство. Напротив, институты надежно защищали и боярство, и старые княжебоярские порядки вообще. Институциональный путь Грозному был заказан. Как и эволюционно-классовый.

Мог ли Грозный опереться на дворян и противопоставить их боярству, как это сделала Екатерина Вторая, противопоставившая дворянство гвардии? Нет, считает эксперт, ибо ко временам Екатерины дворянство уже выросло и окрепло. Кроме того, вариант сей получался небыстрым, опасным, двигавшим страну к сословно-представительской монархии (за счет расширения прав дворянства). А это в планы Грозного не входило. И он изобрел совершенно фантастическую форму — опричнину, внеинституциональную, надгосударственную, чрезвычайную и в то же время легальную, поскольку возглавлял ее сам царь.

В декабре 1564 года, устроив картинное прощание с Боярской Думой и митрополитом, царь в санном поезде отбыл на богомолье. Увозя с собой казну и наиболее ценные иконы. В конце концов, Грозный остановился в естественной крепости — Александровой слободе. Оттуда он и послал письма митрополиту и Боярской Думе, где одновременно отказался от царства (перечислив все свои обиды, начиная с трехлетнего возраста) и… наложил опалу. В то же время люди Грозного распространили среди посадского населения Москвы своеобразные прокламации, где говорилось: опала не распространяется на простой люд, царь «опалился» на злых бояр. Ход получился тонко рассчитанный: в памяти еще жило восстание 1547 года, когда народ рвал на части опостылевших бояр Бельских, и многое другое.

(От Максима Калашникова: ставка сильного правителя-диктатора на народные низы против аристократии-олигархии — хорошо известная технология. От Писистрата в древних Афинах — до Сталина, Гитлера, Уго Чавеса).

5 января 1565 года постаревший сразу на несколько лет Иван Грозный продиктовал свои условия прибывшей депутации: возвращение к власти при условии, что только государева воля отныне будет источником закона. А все несогласные с этой волей — изменники. Страна же разделяется на опричнину и на земщину.

— Сам Грозный отменно четко выбрал термин «опричнина», — говорит Андрей Фурсов. — Обычно вспоминают о том, что «опричь» — это «кроме», и потому в народе опричников звали «кромешниками». Но у слова «опричнина» есть еще три значения, также работающие на формулу самого явления. Опричниной, во-первых, называли крестьян разных категорий, вместе записавшихся в монастырь. Напомню, что опричнина осуществлялась как монастырская организация, где сам царь выступал в роли игумена, Малюта Скуратов — келарь и т.д. Все опричники считались братией (как монахи), практиковали общие трапезы — хотя не аскетические, а весьма обильные.

Опричниной называли также вдовью долю в наследстве (здесь сказалось страсть царя к юродству). Когда погибал или умирал боярин, и некому было служить, бóльшая часть имущества отходила к царю (великому князю), а остальное отходило вдове.

Наконец, опричниной называли самое вкусное блюдо для «своих», подававшееся на пиру тогда, когда уходила основная масса гостей, и оставались «лутчие люди».

Ударный корпус опричнины составляли от 1 до 5 тысяч человек, причем царь лично знал всех опричников, сам отбирал их. Обычно вспоминают про физический террор опричников, но значительно важнее, считает профессор Фурсов, был террор экономический. Земельный. Он срывал людей с насиженных мест («перебрать людишек» — одна из любимых фраз Ивана IV), перебрасывал их в другие районы страны, уничтожал связь между боярами и «детьми боярскими» (дворянами).

Земщина же — это то, что оставалось вне опричнины, где правила Боярская Дума.

Когда была отменена опричнина? И вообще — отменена ли? Когда-то, в 1825 году, Карамзин высказал предположение, что опричнину отменили. Столетие спустя были опубликованы мемуары немца Штадена, который написал, что опричнину отменили. Штаден сам выдавал себя за опричника, хотя на самом деле жил в земщине, был вралем и проходимцем, занимался барыжничеством — продажей того, что награбили опричники. Верить Штадену можно так же, как и Мюнхаузену.

Что еще приводят в подтверждение отмены опричнины? Обычно замалчиваемую битву «на Молодех» 1572 года, когда русские (правда, дорогой ценой) нанесли сокрушительное поражение силам крымского хана (А. Фурсов по значению приравнивает ее к Куликовской). Некоторые историки рассуждают так: опричники могли лишь мордовать мирное население, вояки были слабые, а потому их разбавили земскими полками, которые под командованием князя Воротынского и решили исход битвы «на Молодех». Андрей Фурсов категорически не согласен с такой точкой зрения. Во-первых, представление о низком уровне боеспособности опричного войска ни на чем не основано. Во-вторых, в битве опричные полки под руководством Хворостинина показали себя не хуже земцев. В-третьих, что касается объединения земских и опричных полков, то это было сделано вовсе не для усиления последних. Причина в другом. В 1568 г. был раскрыт заговор под руководством боярина Федорова. Заговорщики планировали силами земских полков напасть на опричные, перебить их, захватить царя и выдать полякам. После раскрытия заговора было решено создать общее опрично-земское войско. Так что дело не в неумении биться на бранном поле, резюмирует Андрей Фурсов.

Еще одним аргументом в поддержку схемы «отмена опричнины» называют казнь пятнадцати опричников в 1571 году (в том числе и Афанасия Вяземского). Но в этом случае казнили опричников опричники же — и по конкретным причинам. «Одна часть ЧК громила другую», — поясняет А.Фурсов.

Некоторые историки осторожно намекают: опричнина растворилась в окружающей реальности. А может, спрашивает А.Фурсов, она растворила ее в себе? Например, ВЧК в начале 1920-х переименовали в ГПУ. ЧК отменили? Нет. Просто она из чрезвычайной комиссии превращается в постоянно действующий институт. Что произошло после так называемой «отмены опричнины»? Опричники возглавили Государев двор. Террор же после 1572 г. продолжался, хотя и в меньших масштабах. Борис Годунов отладил систему политического сыска, нужды в чрезвычайных мерах больше не было. Опричнина, по словам Андрея Ильича, выполнила свою функцию, «переукатала» часть русской территории и превратилась в Государев двор. Так что «отмена» отмене рознь.

В чем смысл опричнины? В борьбе государственного строя против боярства-олигархии, как считал Соловьев? Ключевский все сводил к паранойе царя. Платонов — к борьбе против княжеско-боярского сепаратизма. Советские историки — к классовой борьбе за земельную собственность.

Но явление опричнины не сводится к узким целям. Борьба с сепаратизмом бояр и княжат? Но они на Руси, в отличие от западноевропейских феодальных магнатов, вовсе не стремились отделиться от остальной страны. На Западе действовал принцип первородства — примогенитуры: старший сын наследовал всю земельную собственность. Поэтому домены западной феодальной верхушки консолидировались, не дробились. Чем древнее род — тем больше у него земель. А в русских наследство получали все дети, потому владения все время дробились и мельчали. Получалось так: чем древнее боярско-княжеский род — тем меньшие у его представителей вотчины. Поэтому по чисто экономическим причинам русские бояре не могли быть сепаратистами. Например, на сотню князей Оболенских в XVI веке приходилось около 30 тысяч гектаров земли. В среднем — очень скромно. Триста га — это служилый человек, по-княжески, считают специалисты, с такого надела не поживешь. Поэтому чем старше был у нас боярский род — тем больше он зависел от поместий, от централизации власти. Тут, в отличие «от европ», не до сепаратизма.

Паранойя царя? Но если посмотреть на географию опричнины, Грозному можно только поаплодировать. В опричнину отошла «прифронтовая полоса» Ливонской войны — территории на западной границе. В опричнине оказались районы соледобычи (отдаленный аналог нынешних нефтегазовых территорий), богатый Север (Архангельск, Холмогоры). Опричнина, включив среднее Поволжье, рассекла Волгу, в результате под контролем «кромешников» оказалась вся торговля, шедшая по главной реке страны. Купечество Среднего Поволжья от опричнины колоссально выиграло. Именно в эти годы закладываются основы экономической мощи тех, кто (во втором-третьем поколении) пойдет на Москву восстанавливать самодержавие в 1612 году. И не только по патриотическим, но и по экономическим причинам! Упрощая, можно сказать, что из опричнины в Поволжье родился феномен Кузьмы Минина и патриотического нижегородского купечества, создавшего второе земское ополчение.

Москву тоже разделили на опричную и земскую части так, что из опричной зоны столицы ты сразу попадал в опричный Можайск и так далее. То есть, география опричнины была тщательно продумана. Грозный царь даже подумывал о переносе столицы страны в Вологду (как это похоже на дискуссии нынешних дней о переносе столицы за Урал!), но не сложилось. Хотя замысел Грозного сродни замыслу Петра: перенести столицу для смены структур, начать с «чистого листа», избавившись от старых традиций и элитных связей.

БОРЬБА С ОЛИГАРХИЗАЦИЕЙ

Историк А. Зимин убедительно показал, что опричнина не подорвала социально-экономические («материальные») основы могущества знати. Число княжеско-боярских владений в XVII в. практически осталось прежним. Исходя из этого, историк В. Кобрин сделал вывод: поскольку опричнина не посягнула на крупное землевладение, целей своих она не достигла, а борьба боярства и дворянства — миф. Это очень характерный для основной массы советских историков подход, в центре которого — собственность, классовые отношения в узком смысле этого слова. Но ведь кроме собственности, есть власть — и именно она играет решающую роль в русской истории.

А. Фурсов согласен с историком Д. Альшицем, который считал, что, во-первых, конфликт между боярством и дворянством — не миф, а реальность; во-вторых, царь, бояре и дворяне — все были за централизацию, здесь различий и расхождений не было. Различия — и непреодолимые, антагонистические — касались вопроса: какую централизацию (едино/самодержавную или олигархическую), в чьих интересах (центра-верха, т.е. царя и основной массы господствующего слоя — или бояр) проводить?

Решение этого вопроса обусловила специфика русского хозяйства, исследованная в работах Л. Милова и историков его школы, которые А. Фурсов оценивает исключительно высоко. Речь о том, что на Руси в силу суровости её природно-климатических условий создаётся небольшой по объёму совокупный общественный (а следовательно, и прибавочный) продукт — это так и само по себе, и особенно по сравнению с Западной Европой, Восточной или Южной Азией. В таких условиях средним и тем более нижним слоям господствующего класса прибавочный продукт может достаться только в том случае, если будут ограничиваться эксплуататорские аппетиты самых верхов. Ограничить эти аппетиты могла только сильная единодержавная центральная власть.

Таким образом, в «деолигархизации», единодержавии и постановки бояр под «учет и контроль» оказались заинтересованы средние и нижние эшелоны господствующего класса. Интересы боярства и дворянства в данном случае оказались совершенно противоположными. Чем больше знать ограничивала монарха, тем меньше доставалось представителям среднего и низшего слоев господствующего класса. И только самодержавие «грозненского» типа могло обеспечить эти группы. Опричнина, соглашается А. Фурсов с Д. Альшицем, и есть зародыш самодержавия. Если добавить к нему крепостничество, то возникает самодержавно-крепостнический строй.

При этом формально опричнина выглядела как возвращение к удельной системе. Над Боярской Думой, над земской Русью надстраивалась другая — опричная — система. Она решала ряд задач, которые из-за слабости общественных сил и институтов в стране не могли быть решены иначе, кроме как в режиме «чрезвычайки». Как это актуально для нынешних времен!

Опричнина все-таки смогла дотереть удельную систему, след былой удельной раздробленности страны (уничтожен последний удел — Старицкого). Устранена угроза новгородского сепаратизма (Новгород так и не отложился от остальной Руси даже в Смуту, хотя попытка и предпринималась в 1611 г.) Под контроль центральной власти оказались поставленными и боярство, и церковь. Произошло это рывком, в режиме «преемственность через разрыв». Как считает А.Фурсов, терапевтически с опорой на дворянство как слой все это можно было осуществить только в теории, на практике же не было времени, да и дворянство не представляло собой «властного слоя» — его надо было создавать. Опричнина рассекла старую власть — и надстроила над нею новую систему власти.

ОПРИЧНЫЙ ПРИНЦИП ВЛАСТИ

Кроме того, возник собственно опричный принцип власти. Он, как считает эксперт, занимает место рядом с самодержавным и олигархическим ее принципами. Речь идет о принципе чрезвычайных действий с построением параллельного контура управления, надстраивающегося над уже существующим и делая своим внутренним, так сказать, объектом для перемалывания и переваривания. По завершении этого процесса чрезвычайка превращается в регулярный институт и КАК БЫ отменяется (опричнина — Государев двор, ЧК — ГПУ). Этот новый контур был чрезвычайной мерой против встроенной с княжебоярских времен и постоянно присутствующей тенденции к олигархии. Показательно, что даже в XVIII- начале XIX веках в начале правления каждого монарха (Анны Иоанновны, Екатерины Второй, Александра Первого) вельможи каждый раз пытались протолкнуть проект олигархизации самодержавия.

— Олигархический принцип встроен в русскую власть! — убеждает профессор Фурсов. Это наследие княже-боярского «комбайна», от которого никуда не деться, это выстрел из ордынского прошлого, стрела, расщепить которую влет был призван опричный принцип — выстрел из будущего. Столкновение породило самодержавие и, соответственно, самодержавный принцип, который начал жить самостоятельной жизнью, «замкнув» триаду принципов. — Опричный принцип каждый раз выступал контроружием самодержавия (в любой его форме), давая возможность реализоваться самодержавно-национальному варианту и самодержавному принципу.

Первой исторической опричниной стала опричнина Ивана Грозного. Вторая опричнина — петровская гвардия. «Бархатная опричнина» — редакционные комиссии 1859-1861 гг., готовившие отмену крепостного права. Наконец, опричниной можно считать сталинскую фазу в истории СССР (правление Иосифа Грозного). А. Фурсов берет «опричнину» Сталина в кавычки, объясняя это следующим образом. Сталин лично от себя не создал организаций опричного типа — «личная разведка товарища Сталина» не в счет, подобного рода структуры создают многие властители. Организацией квазиопричного типа была ленинская партия профессиональных революционеров, выродившаяся в «ленинскую гвардию», олигархический характер которой признавал сам Ленин. Сталину пришлось столкнуться с этой выродившейся, в значительной степени связанной с фининтерном «гвардией», уже далеко не красной.

К этому столкновению Сталин подошел творчески: не создавая свою опричнину, он в полной мере задействовал опричный принцип, заставив функционировать в качестве опричнины, т.е. чрезвычайного органа, уже имеющиеся структуры, рекомбинируя их, заставляя работать в чрезвычайном, т.е. несвойственном их исходным природе и функции режиме. То была опричнина без опричнины, функциональная опричнина. Этому в немалой степени способствовало то, что в молодом советском обществе институты еще не до конца оформились. Как только это произошло в ходе и во время Великой Отечественной войны, пространство опричных игр стало сжиматься и в конечном счете сжалось до одной отдельно взятой фигуры — Вождя.

Различие между опричнинами, подчеркивает А. Фурсов, не сводится к тому, что сталинская была скорее принципом, материализовывавшимся в различных организациях, а таковые Ивана Четвертого и Петра Первого — просто конкретными организациями. Еще более важно и серьезно другое различие — по содержанию и направленности.

Опричнины Ивана и Иосифа Грозных («грозненская» версия опричнины) — это одно. Опричнина Петра Первого («питерская версия») — другое. Различие нужно искать в том, насколько эти варианты соответствовали национальным интересам. Согласно А. Фурсову, грозненская опричнина носила ярко выраженный национальный характер. Она антизападна и работала на развитие национального целого. А вот питерская опричнина представляет собой жестокое (огнем и мечом) создание новой правящей группы, способное к беспощадной эксплуатации русского населения. Ибо, как только оформилось крепостничество (1649 г.), быстро выяснилось: московское самодержавие как форма неадекватно крепостной системе. Господа и крепостные крестьяне относятся к одной культуре, у них одна вера, они говорят на одном языке. И здесь крепостничество не могло быть реализовано как система. Нужна была иная система: где верхи и низы отличаются друг от друга, как два субэтноса. Что и было сделано Петром: верхи Российской империи превратились как бы в отдельный народ, господствующий над русской сермяжной массой.

— Поэтому я противопоставляю грозненские (Ивана Четвертого и Сталина) и питерский варианты опричнины, — говорит А.Фурсов.

НОВАЯ ОПРИЧНИНА КАК НЕИЗБЕЖНОСТЬ. НО В КАКОЙ ВЕРСИИ?

По мнению А.Фурсова, опричный принцип необходим русской истории. Только такой «чрезвычайный субъект» совершает мощные рывки в развитии страны, вычищая грязь и гниль, сгоняя емель с печки и, подобно швейковскому герою, напоминая: «Помните, скоты, что вы — люди».

Однако специфика рывков и ответ на кардинальный вопрос «кто — кого» зависят от того, с каким иным принципом блокируется опричнина. Если сочетание идет с олигархическим принципом, то получается, если пользоваться терминологией ХХ века, правоавторитарный режим. Если блокировка идет с самодержавно-национальным принципом — выходит совсем иной вариант.

— Когда мы говорим, что опричнина может вытащить нынешнюю Россию из тупика, нужно всегда уточнять: какая опричнина? — считает Андрей Ильич. – «Грозненская» или «питерская»? Ждущее нас в ближайшем будущем столкновение будет конфликтом не между опричниной и демократией, а противоречием между «питерской» и «грозненской» ее версиями. И победит тот вариант, персонификаторы коего, помимо прочего, эффективнее всех сыграют на мировой площадке. Ибо время сейчас сложнее, чем во времена обоих Грозных…

СЕГОДНЯ: В РЕАЛИЯХ ПРЕДВОЕННОЙ ЭПОХИ

По словам эксперта, есть некая эмпирическая регулярность. В истории опричнины всегда были преддверия или течение мировых смут. Собственно говоря, все русские смуты — часть мировых. Наша Смута начала XVII столетия — часть всемирной смуты «длинного XVI века» (1453-1648 гг.). При этом финал русской Смуты (символ — возвращение из польского плена отца Михаила Романова, Филарета, в 1619 г.) — совпал с началом европейской Тридцатилетней войны 1618-1648 гг. Это спасло русских: Запад был занят своими делами, ему оказалось не до нас. Ибо Россия после первой Смуты лежала обескровленной и обессиленной. Нечто подобное повторилось после смуты, устроенной сверху при Петре Первом. После нее нас тоже можно было брать голыми руками, как и столетием раньше. Но Европа была занята войнами за разные наследства, а к началу Семилетней войны в 1756-м Россия уже крепко стояла на ногах, причём настолько, что сломала хребет Фридриху Второму.

Если брать ХХ век, то здесь русская Смута и «опричнина» Сталина оказались преддверием и элементом новой Тридцатилетней войны — 1914-1945 годов.

А что будет сейчас?

— Не хотелось бы это признавать, но против правды не попрешь: сегодня мы живем в предвоенную эпоху, — говорит Андрей Фурсов. — Думаю, если обстановка в РФ обострится до такой степени, что опричнина станет неизбежной, это будет еще и индикатором резкого обострения мировой ситуации и вползания мира в принципиально новую эпоху. Причем новая мировая война вполне может быть не планетарной (в духе 1939-1945 гг.), а чем-то вроде Тридцатилетней войны 1618-1648 гг. Последняя представляла собой четыре локальных конфликта, которые последовательно растерзали тогдашнюю Европу. Думаю, что войны глобальной и постглобальной эпох скорее напомнят именно ту далекую войну. Ибо вход в капиталистическую систему (тогда) и выход из этой системы (сегодня) должны быть зеркальными.

По-видимому, Россия вступает в самое критическое десятилетие своей истории. Национально-ориентированная опричнина сейчас — необходимое, но недостаточное условие наших побед. Как говорил толкиновский герой, маг Гэндальф (повторяя фразу из «Макбета») — если мы потерпим неудачу, то погибнем. Если победим — то столкнемся со следующей задачей. If we fail we fall. If we succeed, we will face another task.

Одна из очень важных задач, стоящих перед нами — формирование принципиально нового типа интеллектуально-политического руководства. Как недавно заметил Шамиль Султанов, одна из главных тенденций развития нынешнего мира — резкое «проседание» интеллектуально-волевой сетки управленческих структур. Наблюдается глобальное ослабление управленческого потенциала тех, кто «рулит» современным человечеством. Но политика — это, как правило, дело политиков, а мне бы хотелось сказать о задаче интеллектуалов: создании интеллектуально-информационного оружия. Напомню о той формуле, что Карл Поланьи в труде «Великое изменение» вывел в отношении руководителей Третьего рейха. Они, как заявил Поланьи, имели зловещее интеллектуальное превосходство над своими противниками, и потому выигрывали. Но то же самое можно сказать и большевиках. Они в своей стране были людьми ХХ века, тогда как их оппоненты остались еще в девятнадцатом.

Для того, чтобы побеждать на мировой арене, нам нужно зловещее интеллектуальное превосходство над противником. И создание нового корпуса знаний о современном мире есть интеллектуальный компонент национально-ориентированной опричнины наших дней. Этот корпус знаний пригодится нам и в том случае, если мировой катастрофы удастся избежать, и в том, когда она разразится, и даже в том случае, если — не дай Бог — Россия рухнет. В таком случае это знание станет необходимо для сохранения русскости, сетевого русского мира в посткатастрофическом мире. Для создания нового, Четвертого Русского Рима, русского власте-социума (кто сказал, что Четвертому не бывать? Надо будет — создадим, сетевой ли или еще какой: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»).

Думать обо всем этом нужно сейчас, чтобы побеждать в стремительно меняющемся мире. То есть, национально-ориентированной опричнине необходимо принципиально новое знание. Может быть, оно станет называться консервативно-динамическим — не знаю. Но то, что оно должно быть бескомпромиссным и «убойным» и работать по принципу «штык в горло с двумя поворотами», не оставляя шансов противнику, — в этом у меня нет сомнений…

ОПРИЧНИНА — МОДЕРНИЗАЦИЯ ПО-РУССКИ

Глава Института динамического консерватизма Виталий Аверьянов представил тезисы своей грядущей статьи с одноименным заголовком: «Опричнина — модернизация по-русски».

По его мнению, вопрос об опричной русской идее встает во весь рост именно сейчас, когда очень много говорят именно о модернизации. Одни видят в опричнине самые кровавые эпизоды нашей истории. Другие считают, что в ней выразился мучительный поиск выхода из тупиков.

— Как бы то ни было, но сегодня Россия вновь оказалась в тупике, — говорит В.Аверьянов. — В положении раздвоенности: одна половина головы заявляет о стремлении к развитию, к инновационному прорыву, к выходу из состояния рискованного равновесия, чреватого полным отставанием от более активных мировых игроков. А другое полушарие до смерти боится перемен и судорожно цепляется за пусть мелкое и неприглядное, но осязаемое наследство РФ образца 1991 года. Не нужно понимать все это банально-упрощенно: я не имею в виду двух первых лиц в государстве. Там все гораздо сложнее…

По мнению директора ИДК, предлагаемый нам «консерватизм» — самый подлый вариант. Это консерватизм «для себя» и «для своих». Для сохранения того, что удалось урвать. Быть может, в безобразии такого консерватизма и кроется объяснение нынешней раздвоенности власти в РФ: ведь надо же как-то эту неприглядность прикрывать.

— Поэтому слова об учете национальных традиций, звучащие из уст нашей власти — не более, чем проходные отговорки, — убежден В.Аверьянов. — Лозунг «модернизационного консерватизма», заявленный недавно «Единой Россией», удручает, поскольку у них он звучит как абсолютный оксюморон. «ЕР» — классическая «боярская партия», выражение олигархического принципа, о котором говорил А. Фурсов. Она думает о народе и обществе примерно то же самое, что вслух говорят самые отпетые либералы. При этом сама она молчит, враждебно-безразлично слушая речи тех, кому позволено говорить «сверху». В том числе — речи о модернизации, об инновациях, о программах развития, о сильной России и выходе в великие державы, о преодолении коррупции и так далее.

«Модернизационный консерватизм», принятый на съезде правящей партии в 2009 г., по мнению Аверьянова, шизофреничен. Ибо созданная система блокирует всякую возможность развития страны. У нашей «топ-элиты» есть лишь один шанс инновационного прорыва. Это шанс в том, что она убедит крупный международный капитал в том, что часть их инновационных предприятий имеет смысл разместить на территории Российской Федерации. Однако инновационные технологии и мозги легко перебрасываются из одной точки планеты в другую. Туда, куда велят Большие Деньги. И такой модернизационный проект у нас под исполнительным руководством, скажем, А. Чубайса, возможен.

Мы же в «Русской доктрине» (2005 г.) и последующих трудах говорили о совершенно другом развитии. Без шизофренического «консерватизма», галлюцинирующего модернизацией. Мы имели в виду консерватизм динамический, предусматривающий быстрый обмен смыслами и действиями между левым и правым полушариями. Консерватизмом он является потому, что он способен в таком быстром обмене и круговороте смыслов и действий удерживать целое, динамическим — потому что учится жить в состоянии неустойчивого равновесия, упреждая реакции внешней среды. Стать динамическими консерваторами значит, оставаясь русскими и опираясь на Россию, превратиться в виртуозов такого состояния неустойчивости, нестабильности, не подчиняющихся хаосу, а владеющих им.

По словам эксперта, динамический консерватор — хозяин хаоса, чувствующий себя в условиях быстрых перемен как рыба в воде. Играющий на опережение, по заветам графа Александра Суворова. Консерватизм не вечно обороняющихся, но непрестанно наступающих, «когда голова хвост не ждет». Когда инициатива перехватывается.

— Именно в перехвате исторической инициативы и состоит глубинный смысл русской опричнины! — убежден директор ИДК. По его словам, недавно замглавы президентской администрации Владислав Сурков дал интервью «Ведомостям», где сказал о том, что подлинной модернизации нужна не предварительная политическая модернизация (читай — либерализация № 2), а, напротив, реализация авторитарной модели. Дословно: «консолидированная власть в России — это инструмент модернизации, и смею вас уверить — он единственный».

- Сильные слова. И тут же В. Сурков признает, что в РФ авторитарно-дирижистские методы и так задействованы «на пределе» существующей системы. Это и есть патовая ситуация, о которой я говорил в самом начале, — отмечает Виталий Аверьянов. — К либералам пойти нельзя, потому что получится не модернизация, а разворовывание. Но и укрепить авторитарную модель нельзя, потому что Система не выдержит.

Тупик? Нет. Для реальной инфраструктурной и технической модернизации в стране нужны социальная и кадровая модернизация. Но никак не повтор 1990-х! Нужна модернизация по-русски, или новая опричнина. Нужно перетряхнуть нынешнюю систему и стать консерваторами не для себя, а для Бога и народа. Необходимы новые люди и в науке, и в управлении, и в обеспечении безопасности. Нужен новый социальный порядок: когда в чести тот, кто служит. Таков принцип опричнины.

Что такое «консерватизм для себя, любимых», предлагаемый нам сегодня нынешними «боярами»? Это коррупция и неприкосновенность коррупционеров как потребителей стабильности всей системы. Он предлагает сохранение кланового статус-кво — как условие благополучия кланов и корпораций. Это игра на разделении интересов, на олигархической удельности и неофеодальных отношениях. То есть, это — сговор против самой возможности предъявления целей целого, самой постановки вопроса о национальном интересе как целом. Как следствие — вечная имитация деятельности на возрождение страны…

По мнению эксперта, обстановка в современной РФ очень похожа на олигархат XVI века, в борьбе с которым царская власть и выработала модель самодержавия. Именно через опричнину, причем ее принципы (и здесь В.Аверьянов согласен с А.Фурсовым) возрождались неоднократно. Но означает ли это, что опричнина — крайняя мера? Отчасти да, а отчасти — нет. Ведь можно ввести опричнину упреждающим образом, не доводя страну до крайности. Одно ясно: чем больше будет доминировать «боярская модель», тем более разрушительной в социальном плане окажется новая опричнина.

— Поэтому вводить ее нужно как можно раньше, — доказывает В.Аверьянов. — Тем меньше будет у нее издержек…

Эксперт считает, что ненависть к Ивану Грозному (а ненавидеть и любить этого вечно актуального царя продолжают вот уже пятый век подряд) объясняется ненавистью к усилившейся России. Ненавистью к ней как к таковой. Грозный не боялся заниматься государственным и социальным творчеством. А сегодня в нашей политике — явный дефицит такого творчества. Применяются заемные схемы. Иоанн IV выступает как символ национального творчества, создававшего в России собственные национальные формы и институты. Они не отрывались от мирового опыта, но и не «калькировали» его бездумно.

Правление Грозного — инновации во всех сферах. Прежде всего — социальные, ибо в тот век формировалось социальное ядро России. Но были инновации политические, культурные, торгово-экономические, военные. Это и технические инновации: развитие русской артиллерии, появление книгопечатания. В битве при Молодях 1572 г. до совершенства дошла технология русского гуляй-города: подвижных полевых укреплений, крепости на колесах. Взятие Казани — это использование передовых на тот момент минно-саперных технологий (стены города взорвали, подведя под них минные подземные галереи). А духовные инновации? Ведь