Православие для современной России. Часть 2.

«Я надеюсь, что в России наконец-то закончится период возрождения православия и начнется возрождение христианства. За последние 20 лет в нашей стране слишком много говорили о Церкви как хранительнице национальных традиций и, вследствие этого, очень часто забывали о Евангелии и о Христе. Патриарх Алексий Второй даже говорил об утрате христоцентричности церковного сознания». Это Андрей Кураев, известный ученый и миссионер в сане протодиакона. Сказанные им недавно в одном из интервью слова были немедленно и широко тиражированы и сопровождаемы всяческими нелестными комментариями и произвольными трактовками.

«Наезды» на отца протодиакона исходили преимущественно из среды, так сказать, «церковно-консервативной», активисты которой усмотрели в вышеприведенной реплике очередную диверсию против Православия весьма либерального в своих взглядах и в своем поведении г-на Кураева. Принадлежа, без сомнения, к «консервативному» церковному лагерю, мы, как это не покажется на первый взгляд странным, выступим в защиту нелюбимого всеми нами «либерального» протодиакона, точнее в защиту озвученной им позиции.

Критикам православия[1] в современной России реплика А.Кураева не видится ересью и «провокацией». Те же, кому «все ясно»[2] и кто не собирается вылезать из розовых очков псевдоконсерватизма, могут заниматься и далее «возрождением православия» без Христа. Мы же предлагаем разобраться, почему в данном случае прав Андрей Кураев, и в чем принципиальность данного вопроса для темы нашей публикации.

Если даже отбросить режущее глаз кураевское «наконец-то закончится период возрождения православия», то главное тут у Кураева — ссылка на покойного Патриарха Алексия II, который говорил об «утрате христоцентричности церковного сознания». Становится понятной и оправданной резкость кураевских словооборотов. Мы действительно должны прекратить нескончаемо возрождать внешне-обрядовое (ложно «традиционное») и количественное (измеряемое в позолоченных куполах и тиражах «изданных по благословению…» всевдоправославных пособий) православие, и задуматься о взращивании Православия качественного — христоцентричного. Собственно, целью этой публикации и является утверждение данного посыла, который рассматривается под углом «христоцентричность христианства = его антропоцентричность», в противовес ложному «теоцентризму», выраженному в искаженном церковном сознании, «бесконечно далеком от народа», и, следовательно, от Христа.

Заканчивая с кураевской сентецией, разъясним, с нашей позиции, и слова протодиакона о том, что «за последние 20 лет в нашей стране слишком много говорили о Церкви как хранительнице национальных традиций и, вследствие этого, очень часто забывали о Евангелии и о Христе». Христианский (и нехристианский тем более) националист захочет в этом месте очередной раз пнуть профессора Кураева, но и здесь мы со всей серьезностью предложим воздержаться от пинков и узреть в этих слов тревогу нашего миссионера о превращении христоцентрично-антропоцентричного христианства в христианство фольклерно-обрядового типа («национальные традиции» тут именно приятная архаика и ничего более). Увлекшись церковным партостроительством и возрождением материальных атрибутов нашей религии, мы действительно забыли о Евангелии, проповедующем христианство как религию личной свободы и служения ближнему. Ибо служение Христу осуществляется именно через служение ближнему, а, стало быть, и служению нации. Вот если бы такое служение и было нашей национальной традицией, то мы говорили бы о Церкви как хранительнице этих традиций еще больше, а протодиакона Кураева заклеймили бы окончательным либералом и провокатором.

* * *

Первая часть данной публикации была посвящена обоснованию тезиса о христианстве как религии, в центре которой находится человек, — свободная личность — образ и подобие Божие (христианский антропоцентризм).[3] Реагируя на поступившие отклики и отзывы (среди которых — и резко негативные, граничащие с безосновательными обвинениями в «ереси» и «либерализме»), поставим сперва вопрос о самом термине «христианство». Некоторые люди, озабоченные утратой христоцентричности нашего христианства и, в частности, нашего православия, предлагают термин «христизм», который и отразит, по их мнению, непосредственно само учение Христа. С самим же термином «христианство» они предлагают расстаться по причине его «самодискредитации». Конечно же, мы имеем дело с чистейшим самодурством. Ясно, что «проблема не в терминах». К тому же, если и говорить об этом теоретически, подобного рода мероприятие означало бы просто-напросто очередную капитуляцию перед искажением смыслов и злоупотреблением понятиями в реальной жизни.[4] Но, все же, проблема возникла не на пустом месте. Стоит задуматься над одним простым (хотя и радикально поставленным) вопросом: тождественно ли христианство (которое мы имеем сегодня) учению Христа? Любопытно, что ни в одной книге Нового Завета мы никогда не найдем такого термина как «христианство». Встречается иная терминология: «христиане», «церковь» (которая на тот момент существовала, как замкнутая община), «возлюбленные во Христе братья» и т. п. О «христианстве», как о некой общей системе мировоззрения и религиозной доктрине, речи нет. Это вполне очевидно, поскольку апостолы и не думали создавать рационально структурированную форму евангельской вести. Апостол Павел в своих посланиях не строит никакой христианской системы, обезличивающей человека перед Божеством. Человек стоит в центре мироздания перед лицом Бога, в восприятии Богочеловека Христа человек также оказывается «в центре внимания». Евангелие в большей степени антропоцентрично, чем теоцентрично. В дальнейшем св. Григорий Нисский определит человека особым термином — «μικροθεός» («микротеос») — малый бог.

Учение Бога-Христа, пришедшего в мир в образе человека, сводится в Евангелии к простой формуле «Люби ближнего своего, как самого себя». В Новом Завете Новый человек противопоставляется Ветхому. Ветхому религиозному сознанию, с его исключительной ориентацией на Бога (как карающего судию) и иудейским подчас презрением к ближнему (см. притчу о мытаре и фарисее), противопоставляется сознание евангельское, с его ориентацией на ближнего, являющего собой образ и подобие Божие (служение которому есть служение Богу, ибо Бог есть любовь). Но со временем христиане, где постепенно, а где стремительно стали утрачивать понимание истинной сути Христова учения, приспособив его под свои «духовные» нужды, гуманитарные науки и военно-политические цели. Если последнее можно объяснить «человеческими, слишком человеческими» свойствами подчинять своим греховным прихотям (в т.ч. завоевательным) все «подручные средства», включая то, что некогда являлось святыней, то с «духовными нуждами» дело сложнее. Человек — существо, склонное к повышенным требованиям к комфорту, в том числе комфорту «духовному». Проще и комфортнее «грехопадшему» человеку было иметь перед собой Бога ветхозаветного, с которым выстраивались отношения «дашь на дашь», которому служили «за обещанное вознаграждение», не удостаивая вниманием «соседа». Но Бог, придя в сотворенный Им мир в образе Христа, вместе с этой религиозной юриспруденцией разрушил и этот «комфорт», указав человеку на его соседа как на объект служения. Теперь не только убивать друг друга именем Бога стало несподручно, — просто нелюбовь или «тихая ненависть» к вечно сморкающемуся[5] соседу стала «чревата». Но время шло… И вот люди снова истребляют друг друга, но уже именем Христа, и христианство становится совсем ветхозаветным. Уже и мы, ретивые обличители униатства и «прогнившего Запада», («католицизм есть иудаизм в христианстве» — популярное в православной среде изречение философа Самарина), сами не заметили, как иудаизировались в своем православии… История возвращается «на круги своя».

* * *

Говоря о христианском антропоцентризме, далее следует уделить внимание вопросу о т.н. «элитарности христианства», о которой принято говорить в узких кругах. Теоретически можно говорить об элитарности христианства, подразумевая «элитарность духа» его, но с точки зрения религиозного постижения и восприятия человеком, христианство никогда не являлось и не является элитарной религией, оно универсально. Как мы знаем, сам Христос был простым плотником, а его ближайшие ученики-апостолы, идущие «научать все народы» Истине, в прошлом были малограмотными рыбками.

Теоретики «элитарного христианства», цитируют самого Христа — «многих званных, но малых избранных», — и делют акцент на последних двух словах, свидетельствующих, по их мнению, об избранности лишь определенной категории людей, призванных занять «вип-ложи» в Царствии Небесном. Критерий избранничества здесь — обладание специфическими знаниями в области религиоведения, историософии и всяческой мистики, и, конечно, высокий прижизненный статус и успех (по сути, обернутая в «православность» теория пуританской «предопределенности»). Встречаются еще среди наших «православных» и теоретики «расового христианства». Последние говорят об определенных «биологических препонах» и «генетической неполноценности» отдельных людей и народов, неспособных-де, в силу «родовых дефектов» к постижению Истины и практикующему христианству.

Слава Богу, у нас эти теории не распространяются дальше маргинальных тусовок и сектантских сборищ, могущих похвастаться лишь наличием веб-сайта или блога, плохого качества печатного издания и десятка-другого адептов, одержимых идеей собственной исключительности. Это, что называется, самая крайность. Но есть люди, которые не облачают свою «элитарность» в философические теории, но своим внешним видом и поведением демонстрируют оную очень четко в отношении своего ближнего, «брата во Христе». Имеется в виду особо «элитарное» священство и церковное руководство, которое по отношению к своей пастве подчас не отличается от безнационального правящего класса в России, держащего народ за «быдло». Для отдельных священнослужителей, отождествивших свой священный сан со своей личностью, «стадо Христово» превращается в их собственное стадо, а «раб Божий» — в раба их высокомерного наставничества.

Да, следует признать некоторые свойства русского, а в особенности религиозного русского народа, весьма отрицательными с точки зрения его взаимодействия с начальством, в том числе и церковным. Мы очень часто говорим об отсутствии у нашего народа начал самоорганизации, гражданской коллективности, взаимной ответственности. Надо признать, что и в плане церковно-религиозном русская психологическая зависимость от «вышестоящего» и наличие несвободы (в мировоззрении и самоопределении) проявляется весьма наглядно. Просто об этом не принято говорить, по крайней мере, среди «своих, православных», но «давайте посмотрим правде в глаза». В то же время, когда мы признаем религиозную безынициативность и психологическую скованность православного верующего, не будем торопиться с выявлением «рабской сущности» его [6] (мы уже этого наслушались от либеральной сволочи), а лучше присмотримся — «кому это выгодно». Не присваивает кто из наших «духовных наставников» себе функцию свободы и личного выбора верующего человека в плане своей религиозной жизни и деятельности?

Христианство, как в частной жизни, так и в жизни соборной, требует адекватного отношения ко всем сторонам человеческого духа. Нередко же священство потворствует и даже поощряет поверхностное, грубое и невежественное религиозное мировосприятие православного мирянина, и, вместо того, чтобы помочь ему сориентироваться в лабиринтах духовной жизни и с рассуждением в ней разобраться, — загоняет его в тупик безрассудства и закрепощает в системе формального церковного устава. Весь вред этого угрюмого и косного религиозного наставничества, его антимиссионерская сущность в полной мере проявляется тогда, когда сторонний наблюдатель, или же потенциальный член Православной Церкви, разворачивается вспять и семимильными шагами уходит подальше от церкви, в которой «манипулируют массами» и «сдирают на храм» (читай, на поповский карман или Мерседес).

В кругах проповеднической деятельности клириков и представителей духовенства до сих пор живет старая схема евангельской проповеди прошлых столетий, не допускающая жизненной динамики и развития. Из года в год произносятся одни и те же проповеди о строжайшей необходимости соблюдения поста, вычитывании правил по православному молитвослову и ограничении доступа благочестивых прихожанок к Таинству в случае их «ритуальной нечистоты». На многочисленные вопросы и со-мнения (мнение православного верующего нередко целиком приватизируется священником) дается ответ с косвенным намеком: «исполняй, не мудрствуя лукаво».

Говоря о безрассудстве православного верующего и призывая его к свободомыслию, мы вовсе не пытаемся указать ему на двери церковного прихода и посеять в душе его сомнение относительно церковной иерархии и истины церковного вероучения. Мы лишь говорим о том, что религиозная практика христианства должна нести свободу духа («познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8, 32)), а постижение этой свободы возможно лишь на пути самостоятельного самопознания, а не механического исполнении внешних предписаний. Церковь является соборным организмом верующего сообщества, и также маяком, указующим пусть к Истине. Пройти этот путь человек должен сам. Священник является лишь его проводником («сталкером»), призванным на этом пути помочь человеку конкретными советами и рекомендациями.

Бесцеремонное вторжение в тонкие душевные грани и подавление свободы мысли и сознания верующего деформирует в нем само религиозное начало, являющее собой связь души человека с божественным источником. От закрепощающих форм религиозной жизни человек начинает чувствовать себя психологически подавленным, особенно под воздействием внушенного страха перед «тяжкими последствиями» неточности исполнения тех или иных предписаний духовника, который зачастую не вникает в реальные проблемы и специфику внутреннего мира конкретного человека. Посредством привития такого религиозного сознания для человека устанавливается связь не с Богом, а с внешним миром объектов, законов и правил. Нередко человек при таком подходе превращается в несамостоятельную личность с заниженной самооценкой, что является уже признаком болезненного душевного состояния. И предпосылка этому коренится, прежде всего, в неадекватном отношении к свободе личности, в результате которого человек, нагруженный настырным проповедничеством церковного «авторитета», попросту отказывается мыслить. Тогдаверующий в прямом смысле слова начинает мучиться от родной религии, которая не дает ему шанса на творческую реализацию и позитивное взаимодействие с Богом. Достаточно вспомнить, какие страхи возникли в детстве у Н.Гоголя под воздействием рассказов матери об адских муках, ожидающих грешников. Впоследствии писатель страдал маниакально-депрессивным психозом с оттенком религиозного страха перед «Божественным Правосудием». Зачастую приходящие в храм даже в зрелом возрасте люди являются «религиозными детьми» с детской же психологией, отдающими себя целиком на попечительство матери-церкви и отца-священника. Не повезло тому, у кого окажутся плохие родители…

* * *

Религиозная этика предлагает нам определенную программу нравственных норм и формирует модель духовной жизни. Это не означает, что свобода личности подавляется религиозной теорией о представлении морали. Все учение о «душеспасении», которое содержится в рамках религиозной системы (христианства) носит рекомендательный характер. Многие церковные толкователи почему-то считают, что религия обязывает человека молча жить и поступать только в строгом соответствии с определенным учением и сложившейся системой канонических правил, забывая о том, что любая духовная педагогика должна всегда сопровождаться осознанным отношением воспитуемого к религиозным вопросам, тем более относящимся к его непосредственной личной жизни. Недостаточно сказать человеку, чтоб он действовал так, как велит церковно-каноническая культура, поскольку духовный мир человека всегда будет шире любых норм и постановлений. Потому церковь не может и не должна отталкивать и исключать из своих рядов тех, кто верит, но при этом и сомневается, и рассуждает, и имеет иной взгляд на отдельные стороны религиозной жизни. Определяющим становится вера человека. В Евангелии мы нигде не найдем места, где Христос велел бы человеку сперва поменять свое мировоззрение, а затем приходить к Нему за услугой. Придя в Свое отечество, Христос «не мог там совершить никакого чуда; только на немногих больных возложив руки, исцелил их. И дивился неверию их» (Марк 6:5). Чудеса совершались или не совершались не в силу мировоззрения, а в силу веры или неверия человеческого.

В известном древнем сборнике «Луг духовный» Иоанна Мосха есть рассказ о том, как старый священник однажды увлекся еретическими идеями, но каждый раз приступая к литургии, видел, как ему прислуживают два ангела. Его образованный диакон поведал ему о его заблуждениях, и тогда священник, чтобы узнать правду решил обратиться к ангелам, которые находились при нем во время богослужения. Ангелы не скрыли от него, что он действительно впал в ересь, и сказали ему: «При тебе был человек, и Бог нам повелел ничего не говорить, чтобы этот человек мог проявить свою любовь к тебе, открыв правду…».

Многое из пятериков или жизнеописаний святых можно подвергать сомнению. Но дело даже не в аутентичности тех или иных сказаний, а в том, какой смысл мы в них вкладываем. В данном рассказе речь идет о человеке, который с открытым сердцем стоял перед лицом Бога. Религию, собственно, и можно определить как предстояние человека перед Богом в драматической динамике несовершенного мира. В условиях нашего ограниченного существования всегда будут споры, ошибки, сомнения, гипотезы, — но затемняют ли они жертвенное сердце перед реальностью веры? В мировой истории известны случаи мученичества многих христиан, с течением времени соборно признанных еретиками. Что двигало людьми свободно идти на страдание за веру? Теологическа доктрина? Их «оказавшаяся» ложной теория? Вряд ли…

Масштаб познания Бога и веры в Его реальность имеет характер онтологический. Нельзя сказать, что единственный путь к Богу лежит через веру в православно-христианскую религиозную доктрину. Это означало бы, что Бог изначально ограничен конструкцией религиозно-философских определений. Но Он не может быть ограничен нашими представлениями о справедливом правосудии, морали, законами нравственного поведения и религиозными обрядами. Часто свое видение мира мы подсознательно выдаем за императив божественной воли, превращая, таким образом, Бога в удобное средство для обоснования своего мнения и даже реализацию своих прихотей. Но абсолютизация нашего мнения легко превращается в тиранию и деспотизм. Страшнее всего, если эта абсолютизация становится движущей силой религиозного наставничества и церковной проповеди.