(Продолжение. Начало см. здесь)
В предыдущей статье цикла было показано, что в каждой коллективной идентичности (КИ) можно увидеть определенные архетипические черты.
Данная архетипика КИ содержит в себе
(1) некое центральное место (ЦМ), которое представляет собой сакральный и смысловой центр идентичности, где, в частности, обитают ее «боги», п
(2) «богов» идентичности — ее сакральные символы, ценностное ядро, мифы, поведенческие паттерны — все то, пренебрежение к чему вызывает эмоцию сильного негодования носителей идентичности,
(3) наличие обязательств носителей идентичности по определенным вкладам в ЦМ в пользу «богов», (которые могут быть как материальными или трудовыми, так и чисто символическими),
(4) универсальный элемент структурирования сообщества носителей, включающий в себя внутренний круг (авторитетов сообщества) — прочих членов сообщества — кандидатов в члены.
Вследствие наблюдаемой универсальности отмеченных выше черт можно предположить, что их формующая человеческую социальность сила обусловлена тем, что в процессе антропогенеза возникли соответствующие им социальные структуры, которые вытеснили менее эффективные структуры организации особей более раннего этапа эволюции, связанные с альфа-омега моделью иерархий доминирования. Альфа-омега модель социальной организации особей характерна для многих представителей высших млекопитающих, включая шимпанзе и других человекообразных обезьян, что позволяет допустить ее действенность и для эволюционных предшественников людей. И то, что идентичностная модель социальной организации при «включении разума» оказалась более эффективной, позволяет ожидать, что данная модель окажется полезной и при анализе всевозможных социально-исторических организмов (социоров), возникших в процессе последующей социальной эволюции человеческих сообществ.
ОДНОСЛОЙНАЯ МОДЕЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ — ОБЩИННЫЕ ГЕОСОЦИОРЫ
Длительное время человечество эволюционировало в виде первобытных триб, чья связь с территорией была значительно более слабой, нежели внутриобщинные связи людей между собой.
Такие человеческие общности Ю.И. Семенов обозвал демосоциорами, и они включали в себя от 25-50 человек на изначальной собирательской стадии своего развития до не более чем тысячи человек на более поздней стадии неоседлого хозяйствования, ставшего возможным по мере развития технологий животноводства. Возникнув как результат многотысячелетней «шлифовки» с помощью группового отбора в эволюции собирательских демосоциоров, указанные принципы идентичностного устроения социума должны были оказать свое воздействие и на структуру оседлых общин, которые явились первыми вариантами геосоциоров — социально-исторических организмов, «вцепившихся» ментально и организационно в подконтрольный им кусок земли. И мы действительно видим это на примере первых оседлых цивилизаций Месопотамии и Египта.
Например, в Месопотамии можно найти в качестве ЦМ общины замок (или храм), посвященный локальному богу. При этом каждый общинник должен сдавать в замок определенную часть урожая (тот самый вклад в ЦМ). Община имеет лидера и прочую старшину (внутренний круг), которые обслуживают ЦМ как в сакральном, так и в хозяйственном смысле. Имущественный комплекс ЦМ используется на благо общины, и служит в то же время ее страховым запасом. Оплата чиновников (тех, кто все свое время посвящает делам общины / замка) может осуществляться как прямым платежом из имущества замка, так и выдачей ему в распоряжение участка храмовой земли, жестко привязанной к выполняемой чиновником функции.
Лидер общины позиционировался как слуга бога. Своей сакральной связью с божеством он должен был обеспечить удачливость общины как в деле защиты от набегов врагов, так и в результатах хозяйствования — земля должна быть плодородной, сезон — урожайным, торговля — выгодной.
Ассоциирование нескольких общин цементировалось объединением их локальных богов в общий пантеон. При этом лидер ассоциации (царь) должен был вступить в сакральную связь со всеми богами, обеспечивая их общее благоволение всем общинам ассоциации. На этом основании ему позволялось назначать в качестве лидеров входящих в ассоциацию общин своих наместников. В то же время общий пантеон богов обеспечивал действенность соответствующей межобщинной идентичности, например, в Месопотамии времен Хамураппи такая общая идентичность (черноголовые) была выстроена вокруг шумеро-аккадского пантеона.
Подобное же устройство локальных общин просматривается и в раннефеодальной Европе, где общины структурировались вокруг замков и аббатств, и имели каких-то своих локальных святых. Более того, вплоть до 18-го века общинные геосоциоры (обычно в виде городов-государств, или их ассоциаций) в частности доминировали в полосе от Северной Италии на юге до Фландрии — Нидерландов на Севере (с захватом нынешней Швейцарии, Южной и Прирейнской Германии, а также долины Роны во Франции — см. книгу: Чарльз Тилли. Принуждение, капитал и европейские государства. 990-1992 гг. М.: 2009). Указанная полоса была характерна сильным развитием ремесел и торговли, что позволяло городам концентрировать в больших количествах капитал, и с помощью него отмобилизовывать военные силы, достаточные для того, чтобы отбиться от различного рода вооруженных бандитов, представлявших суть государственности другого типа.
ДВУХСЛОЙНАЯ МОДЕЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ — ОРДЫНСТВА
Двухслойная модель государственности возникла в Европе на периферии указанной выше полосы.
Она была характерна тем, что группы вооруженных людей подчиняли себе общины какой-либо территории. Со временем данные группы образовали набор династических корпораций, каждая из которых стремилась увеличить зону своего контроля.
Данные люди (знать) четко отличали себя от представителей завоеванных общин, настаивая даже на биологическом отличии, и образуя второй слой над обычными коммунами. При этом переходы знати между династическими корпорациями были гораздо более простыми, чем вертикальные перемещения между слоями как в ту, так и в другую сторону.
Каждая династическая корпорация представляла собой суб-идентичность, погруженную в общую идентичность европейской знати — христианского рыцарства. ЦМ обще-рыцарской идентичности формировалось вокруг христианской Троицы и Богоматери, а также Святого Грааля и других общеевропейских мифов. Существенную часть здесь также занимали и поведенческие психо-социальные комплексы «рыцарская честь» и «оммаж». Данная общеевропейская система богов для каждой династической корпорации дополнялась фигурой династического суверена и «богами» корпорации.
При подчинении знатью низовой общины ее локальные боги «пристегивались» к богам верхнего уровня в виде местных святых, образуя христианский пантеон. При этом отсутствие в данной связке богов корпорации облегчало переход контроля над местностью от одного сюзерена к другому, поскольку сакральные чувства простых людей при этом не затрагивались — лишь бы новый сюзерен чтил все прежние договора по изъятию в свою пользу средств из низовой общины. Это облегчало движение границ династических корпораций, которое ограничивалось лишь военной мощью претендующих на подобный контроль конкурентов.
Изменение же условий изъятия, которое случалось время от времени из-за жадности знати, вызывало сопротивление низовой коммуны вплоть до ее восстания. Т.е. возникновение второго слоя знати над общиной практически не затрагивало локальной идентичности — в ее ЦМ лишь появился набор договоров, регулирующий взаимодействие общины с сюзереном. Естественно, что экономические условия существования низовой коммуны ухудшались на величину изъятия средств в пользу сюзерена. В результате этого каждая община решала для себя вопрос, что выгоднее — откупаться от сюзерена, платя ему ренту, или заплатить за войну с последующим содержанием необходимых средств обороны. Как я уже указывал, вплоть до 18-го века многие богатые города умудрялись отстаивать свою относительную независимость, особенно этим была славна упомянутая выше полоса. А двухслойная модель государственности расцвела на периферии данной полосы — там, где со временем возникли королевства Англии, Франции, Испании, Обеих Сицилий, Венгрии, Пруссии.
Ордынская суть династических корпораций проявлялась в наличии значительного ментального отрыва правящего слоя знати от простого населения контролируемых территорий. Как уже говорилось, европейское рыцарство периферийных монархий настаивало даже на своем биологическом отличии от простого народа, и история донесла до нас много интересных моментов, возникавших из-за разницы менталитетов при взаимодействии подобной знати ордынского типа со старшиной государств общинного типа.
Основным же отличающим качеством государственности ордынского типа является полная политическая десубъективизация низовых общин, отказ им в праве на восстание. Здесь однако можно заметить, что после запрета частных войн простолюдинов право на войну продолжало некоторое время признаваться действующим для субъектов из самого рыцарского слоя (jus belli), но со временем, в рамках развития ордынской логики, произошло полное вытеснение данного права на восстание за пределы политических систем соответствующих государств.
Еще одна интрига европейской политики раскручивалась вокруг следующего аспекта устроения европейского политикума. Указанная выше полоса городов государств вместе с некоторыми не очень сильными ордынствами входила в состав Империи (Respublica Christiana), обеспечивая богатую внутриимперскую политику. Империя в свою очередь противостояла династическим корпорациям периферийных ордынств, что задавало еще одну мощную струю большой европейской политики. Такое многообразие возможностей для политики вместе с пропорциональностью доходов численности контролируемых государствами домохозяйств и вывело возможности по мобилизации ресурсов войны для центров силы в Европе в число определяющих социальное развитие, чем и обусловило выдающуюся скорость последнего (см. указанную выше книгу Тилли).
Здесь следует отметить, что военная мощь некоторых городов-государств достигала очень высоких отметок. Так, например, город-империя Венеция длительное время доминировала в Восточном Средиземноморье. При этом она умудрилась уничтожить такого своего конкурента, как Византийская империя. Венецианцы настолько истерзали бедных византийских греков, что те не нашли другого выхода, как переформатировать себя в турков-османов, и, воссоздав свою социальную систему на новых более конкурентных принципах, дать бой венецианцам и другим европейцам, и достаточно быстро восстановить свою былую зону политического контроля в максимальной форме. По мере этого реванша Малой Азии Венеция была сильно ограничена в своих возможностях, Венгерское королевство повержено, и турки на длительное время стали одним из периферийных центров силы Европы, укрепив в противостоянии себе общеевропейскую рыцарскую идентичность.
Однако развитие военного дела и производительных сил со временем позволили удешевить войну (в пересчете на солдата), так что обладавшие более многочисленным населением периферийные ордынства смогли выставлять на поле боя более многочисленные армии, и к началу 18-го века ордынства стали доминировать на европейской политической арене. Однако данная победа идентичностной двухслойности оказалась временной — наряду со списанием общинных городов-государств из своих основных акторов история неожиданно открыла новый процесс идентичностной гомогенизации государственности — трансформацию ордынств в национальные государства.
НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ГОСУДАРСТВ
Первые варианты национальных идентичностей возникли в конце 18-го — начале 19-го веков в Америке и Франции по результатам угнетения локальных общин знатью соответствующих династических корпораций: не давая ходу низовым талантам, государственные машины Великобритании, Испании, и Франции в конечном итоге получили себе в противники сплоченные соответствующими национальными идентичностями общины Северной и Южной Америки и Франции, которые дали им мощный бой.
По результатам столкновения возникших национальных государств с традиционными ордынствами оказалось, что нации позволяют гораздо более эффективно мобилизовывать и концентрировать ресурсы для войны, и этот опыт поступил в разработку соответствующего государственного строительства, как низового — с объединением ресурсов и координацией усилий самими общинами некой территории (см., например, опыт Швейцарии, США, или революционной Франции), так и верхушечного — соответствующей трансформацией своих ордынств знатью. В целом, к концу 19-го века ряд европейских ордынств завершил процессы своей национализации, причем особенно замечательно это удалось сделать объединявшейся в то же время Германии.
Развитие каждой национальной идентичности на этом этапе происходило вокруг сакрализации своей страны в виде актуализации ее национального духа, что давало базовую идею соответствующей социальной трансформации. В ЦМ нации прежде всего помещалась столица соответствующего государства и ее национальная территория. Это дополнялось идеей единства соответствующего народа в своей исторической миссии, а также доминирующей политической идеей. Предыдущие универсалистские ордынские «боги» отодвигались «в сторону» и тихо «загибались», брошенные апологетами.
В результате национализации ордынств произошла фрагментация прежде единой рыцарской идентичности. Знать уже больше не могла свободно переходить из одной династической корпорации в другую, и оказалась привязанной к конкретному государству. В то же время открылись социальные лифты, инкорпорировавшие в верха общества талантливых выходцев из низов, что в свою очередь тоже способствовало гомогенизации национальной государственности.
К концу долгого 19-го века страны западной и центральной Европы в основной своей массе стали уже национальными. Но восток Европы еще продолжал контролироваться динозаврами предыдущей эпохи — Австро-Венгерской, Российской и Османской империями. Однако по результатам 1-й мировой войны данные ордынства рухнули, и если на землях Габсбургов и Османской империи запустились национальные проекты, то взявшее власть в России большевики в рамках своего альтернативного пути модернизации учредили ордынство нового типа, изобретя специальный вид государственности — многонационалию.
К концу 20-го столетия насаженные большевиками по миру многонационалии в большинстве своем распались, и их осколки тут же встали на магистальный путь развития государственности Современности.
Оставшаяся последней многонационалия Российской Федерации продолжает радовать апологетов своим особым вневременным статусом, анализу которого я посвящу свой следующий текст.
ОРДЫНСТВА И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
Интересно отметить, что история политических учений не дает нам явного теоретического вычленения двухслойной модели государственности, хотя данная модель неявно сидит в бэкграунде большинства теорий Нового времени. По видимому это было связано с тем, что именно в ордынствах существовал специальный запрос на идейное самообоснование такого типа государственности, мэйнстрим которого был предложен Т. Гоббсом. Гоббс положил в основу своей политической теории то, что без регулирующей роли верховной власти общество обречено на войну всех против всех. И в качестве единственного выхода из получающегося при этом хаоса буйства индивидуализмов и эгоизмов людей оказывается именно отделенная от общества государственная машина, что и объясняет благостность ордынства для управляемых им подданных.
Ордынская модель государственности угадывается также в основах теорий, активно работающих с такими понятиями, как arcana imperii (тайна высшей власти) и ratio status (государственный интерес), поскольку те существенно конституируют специфический для данной модели разрыв между государством и обществом. Данный разрыв также просматривается и в принятой на Западе практике отделения муниципалитетов и низовых коммун и общин от того, что они там называют государством. Я уж не говорю о том, что без неявно сидящей в соответствующем дискурсе двухслойной ордынской модели окажется ничтожной и анархистская критика государственности 19-го века, и теория самоподдерживающегося порядка Ф.А. фон Хайека.
Однако нельзя сказать, что общинная государственность никак не была представлена в истории политической мысли.
Во-первых, классики — Платон и Аристотель — работали именно в рамках общинной модели. В Новое время данную традицию поддержали Локк, Спиноза, Руссо и многие другие. При этом можно отметить нетривиальный факт, что именно среди сторонников общинной модели государственности оказались очень популярными идеи благостности для людей тоталитарных общественных систем (Платон, Руссо, утопические социалисты). Причем таковых не наблюдается среди апологетов ордынства. Но именно в рамках общинной модели, на альтернативном тоталитарному пути (Локк, Адамс, Франклин, анархисты), были разработаны те идеи, которые создали мэйнстрим политической практики развитых государств Современности.
