Ряд событий, произошедших с начала 2000-х годов и связанных с Польшей — принятие в Евросоюз, безоговорочная поддержка ее руководством американо-британской компании в Ираке с посылкой собственных войск в выделенную «оккупационную зону», периодические «пикировки» с Германией — демонстрируют новое «политическое лицо» и геополитическую стратегию страны.
В этом же ряду располагается сделанное в апреле 2008 года (и вскоре дезавуированное) заявление президента Польши Леха Качиньского о том, что Польша предпримет все необходимое для давления на Россию, Германию и Францию по вопросу о вступлении Украины и Грузии в НАТО — как проявление ориентации на США в рамках общеевропейских амбиций. Последовавшее в конце заявление Качиньского о неприемлемости для Польши «Лиссабонского договора» также, на наш взгляд, подтверждает наличие у нее и собственного взгляда на евроинтеграцию.
Наконец, одним из ключевых событий 2008 года, демонстрирующих характер геополитического позиционирования Польши, стало подписание договора с США о размещении на польской территории элементов ПРО, сопровождавшееся заявлением о том, что США способны и далее «выстраивать свою позицию как сильнейшая держава мира». В итоге «ракетный щит» и дальнейшая военная интеграция с США (равно, как и партнерство с Великобританией и Францией) рассматриваются как краеугольный камень системы государственной безопасности Польши, гарантия ее суверенитета и независимость[1].
Стремящейся интегрироваться в европейские структуры России невозможно не принимать во внимание позиции Польши[2], что все последние свои достижения немалая часть польского политического истеблишмента склонна рассматривать как «торжество над чуждой Европе Москвой» и определенный реванш[3]. В отношении Германии польские подходы и стереотипы, вырабатывавшиеся в течение нескольких последних веков и отразившие драматический опыт политической истории ХХ века, пока не претерпели достаточно глубоких изменений, отражающих современные реалии общеевропейского процесса. Несмотря на звучащие заявления польских дипломатов о понимании значимости «хороших и стабильных польско-германских отношений для успешного развития ЕС»[4], подобные отношения должным образом пока не выстраиваются. Ибо современная польская политика во многом остается производной от традиционных идеологем и подходов, не подвергшихся до сегодняшнего дня сколько-нибудь существенной ревизии.
Можно выделить ряд характерных черт польской внешнеполитической стратегии, воспроизводившихся на протяжении веков.
1) Представление о наличии у Польши религиозной миссии, связанной с защитой ценностей католицизма, способствовавшее на протяжении многих веков созданию, сохранению и консолидации польской нации и одновременно затруднявшее выработку реалистической линии во внешней политике.
2) Активное утверждение Польшей своей европейской миссии при нередком отсутствии последовательного стремления соответствовать европейским стандартам без принятия на себя доли ответственности за общеевропейские проблемы, что осложняло положение страны в общеевропейском процессе.
3) Масштабные геополитические проекты Польши, предполагавшие экспансию на Восток (до Днепра и Черного моря) и активное противостояние на Западе (Пруссии и далее Германии), зачастую не подкрепленные должным уровнем политического, экономического и военного потенциала — что создавало внешнеполитическое напряжение и угрозу для польской государственности;
4) Самоидентификация Польши как «последнего европейского форпоста», нередко мешавшее ей поддерживать полноценный и конструктивный диалог с Россией, и стремление к сдерживанию германского «натиска» на Восток, затруднявшее и без того непростые отношения с западным соседом (См.: Соловьев С. М. История падения Польши. М., 2003.)
РОССИЯ И ПОЛЬША: ИСТОРИЯ ПРОТИВОРЕЧИЙ
Собственно, начало русско-польского противостояния (геополити-ческого, военного, идеологического) напрямую связано с генезисом Московской Руси. Создание централизованного русского государства отозвалось на его западных границах польско-литовской Унией 1569 года и формированием шляхетской республики во главе с выборным королем. На протяжении четырех веков польско-литовская держава была главным соперником Руси на Западе, что подкреплялось приданием ей Ватиканом статуса главного проводника католической экспансии на Востоке[5]. Еще в XIII-XIV веках Литва отвоевала у Золотой Орды большую часть древнерусского государства, и после заключения в 1386 году польско-литовской унии началась быстрая полонизация древнерусских земель. При этом войны с Литвой и «ляхами» для Московского царства изначально были войнами не только за единство «русской земли», но и за интересы «всех православных христиан» — то есть юная Московия видела в Польше своего двойника-антагониста в славянском мире.
После заключения Люблинской унии предпосылки для расширения Польско-Литовской державой своего «жизненного пространства», казалось бы, были налицо — но в итоге обладающий многими талантами и воинской доблестью польский народ оказался в геополитическом тупике. Многочисленные войны с Московским государством за обладание украинскими и белорусскими землями, со Швецией — за Ливонию, с Пруссией — за ее восточные владения окончились для Польши поражением. При этом Россия после воцарения династии Романовых на протяжении XVII века постепенно отвоевывала восточнославянские земли, пока не лишила Речь Посполитую остатков государственности. В итоге Польша стала частью российской политики и предметом осмысления для русской геополитической мысли.
Между тем, сам образ Польши в «традиционной» русской политической мысли менялся.
Так, после трех разделов Польши и до восстания 1830-1831 годов она рассматривалась как составная часть славянского мира (пусть и «иноверная», католическая). Такой взгляд на Польшу высказал Николай Данилевский в своей книге «Россия и Европа», посчитав Польшу составной частью предлагаемой им «Славянской Федерации» с будущей столицей в Константинополе[6]. Лишь русские оппозицинеры-декабристы (и прежде всего идеолог «Северного общества» Кондратий Рылеев) идеализировали Польшу как некий эталон борьбы за свободу и европейские ценности против реакционного самодержавия.
После восстания 1830-1831 годов восприятие Польши заметно усложнилось. Так, в частности, просвещенно-патриотически настроенные деятели, начиная с А. Пушкина, считая «польский вопрос» и «польское восстание» «спором славян между собою», при всей сложности своего отношения, сохраняли надежду на реинтеграцию Польши в «общерусское пространство»[7]. Если в период реформ 1860-х годов русские революционные идеологи (А. Герцен, А. Огарев, В. Белинский) воспринимали Польшу как эталон борьбы за свободу и пример для России[8], то идеологи «официальной народности» (С. Уваров, К. Победоносцев, М. Катков)[9] — как пример деструктивной деятельности, направленной против стабильности и прочности Российской Империи. Славянофилы же, при всей их оппозиционности имперско-петербургским порядкам (А. Хомяков, И. Киреевский, С. и К. Аксаковы и др.), относились к Польше с известным недоверием, считая ее заблудшей частью славянства вследствие иной конфессиональной принадлежности, вылившейся в многовековую вражду с Россией. Ряд идеологов укрепления Империи и монархии (Д. Толстой, П. Столыпин) рассчитывали решить «польский вопрос» путем поэтапной «деэтнизации» поляков[10], а русские революционеры (народники, впоследствии эсеры и социал-демократы) видели в польском движении катализатор для подрыва силы и влияния Российской Империи.
В свою очередь, сложившиеся в качестве самостоятельного направления мысли в 1920-е годы русские евразийцы, стремились определить систему геополитических приоритетов, исходя из логики «месторазвития» континента России-Евразии, и, постулируя несовместимость «евразийского национализма» с экспансивным характером устремлений романо-германских народов[11], оценивали Польшу как часть чужеродного «романо-германского мира», выводя ее за пределы «евразийской ойкумены». При этом, подчеркивая геополитическую «самодостаточность» «континента Евразии» и выступая против экспансии за пределы естественных границ[12], евразийцы отказывались от идеи «покорения Польши» как проявления отвергаемой ими панславистской идеологии.
Обретя в результате распада Российской империи и поражения Германии в Первой мировой войне политическую независимость и будучи консолидированной выдающимся национальным лидером Юзефом Пилсудским, Польша вернулась «на круги своя» в области внешней политики и геополитической стратегии.
При этом Варшава несколько смягчила свое отношение к Германии, но продолжала относиться с недоверием и враждебностью к бывшей метрополии — России.
Большевистское правительство признало за польским народом право на самоопределение и аннулировало все царские договоры о разделах Польши, предложив начать мирные переговоры без предварительных условий, но поляков это не устроило. Получив от архитекторов Версальской системы, стремившихся создать противовес России и Германии, гарантии поддержки и значительные территории в Померании, Западной и Восточной Пруссии, она вернулась к «великопольской мечте» и снова переоценила свои возможности.
Однако восстановление Польши в «версальских границах» не могло не вызвать явного раздражения со стороны ее соседей с Запада и с Востока. В конце концов, экспансионизм сторонников экспорта «мировой революции» пришел в столкновение с планами Польши как «последнего бастиона Европы» на пути большевизма. Польский поход против Советской республики 1920 года при «благожелательном нейтралитете» и скрытой поддержке Антанты едва не привел Польшу к военной катастрофе. Подтвержденный Рижским миром 1921 года военный успех позволил Польше сохранить за собой Западную Украину и Западную Белоруссию, предопределив ее враждебность по отношению к СССР. Последняя особенно укрепилась после совершенного в 1926 году Пилсудским «санационного переворота» и вследствие ее участия в «Малой Антанте».
Определенные изменения геополитических ориентиров польской элиты все же происходили. Находившиеся в оппозиции к режиму Пилсудского национал-демократы в условиях нарастающего давления Германии после 1933 года видели гарантии безопасности Польши в союзе с Францией, Чехословакией и, с определенными оговорками, сталинским СССР. Однако в условиях, когда монопольным правом на формирование внешней политики обладал Пилсудский, сохранявший приверженность многовековой «ягеллонской идее», враждебность официального курса Польши в отношении СССР была предопределена.
В то же время, поддержание «равновесия» и на западном и восточном направлениях, к чему стремилась польская дипломатия в этот период[13], выглядело утопией. Единственный шанс на политическое выживание Польши в тех условиях был связан с созданием общеевропейской коалиции, противодействующей завоевательным планам Третьего рейха. По иронии судьбы, именно Польше суждено было сыграть роль главного препятствия на пути создания подобного союза.
Можно по-разному оценивать сегодня действия СССР, заключившего 23 августа 1939 года с Гитлером «Пакт Молотова — Риббентропа», предполагавший деление Польши на зоны влияния (по линии рек Нарев, Висла и Сан). Осознавая невозможность создания антигитлеровского союза и ненадежность Англии и Франции (особенно в свете Мюнхенского пакта), а также понимая неспособность Польши к долгому сопротивлению в одиночку, Сталин с присущим ему маккиавеллистским цинизмом пошел на раздел ее территории, рассчитывая создать временный «буфер» и затормозить на время военную агрессию. В итоге за внутреннюю слабость и внешнеполитические ошибки Польша в очередной раз заплатила разделом и утратой государственности[14].
Итоги победы антигитлеровской коалиции над нацистской Германией для Польши оказались неоднозначными. С одной стороны, после восстановления автономного польского управления стране был навязан чуждый ей режим сталинского типа, с другой стороны, на Потсдамской конференции ей были переданы многие территории, аннексированные на западе у Германии. Воссоздание Польского государства с новыми границами по итогам Ялтинской конференции снизило актуальность извечного польского вопроса — «с Германией против России или с Россией против Германии». Можно вспомнить и значительную материально-техническую помощь СССР в востановлении разрушенного войной польского хозяйства, и предоставление Польше ряда привелегий в рамках СЭВ.
Но историческая память поляков способствовала углублению отчуждения в отношениях с Россией. 1945-й (навязывание сталинистского режима Болеслава Берута и подавление силой повстанческого движения), 1956-й и 1970-й (подавление рабочих выступлений), 1981-й (введение военного положения Войцехом Ярузельским и подавление «Солидарности») годы усугубили его. Традиционно сильные оппозиционные настроения среди интеллигенции и католического духовенства[15], все активнее заявлявшее о себе антикоммунистическое рабочее движение (феномен «Солидарности»), усугубление экономического кризиса (порожденного, наряду с дефектами плановой экономики, не всегда продуманной политикой правительства Польши в области внешних займов) привели страну к выходу из советской сферы влияния в 1989-1990 годах.
Последовавшие за этим «шоковая терапия» по Лешеку Бальцеровичу, вступление в НАТО и в ЕС, однако, не изменили общих установок польской геополитики.
Однако особенно значительным вес «исторического прошлого» оказался для отношений между Россией и Польшей. Варшава как официальном, так и на неофициальном уровне, все более невротически реагирует на обнаруженный ею призрак «имперского возрождения России». Еще большую настороженность вызывают любые разговоры о «стратегическом партнерстве» между Москвой и Берлином. Что неудивительно, ибо польская независимость — достаточно юный политический феномен, уязвимость которого явно ощутима. В этом отношении ее «естественными» союзниками оказываются восточно-европейские чены НАТО, страны Прибалтики, а также Украина в лице ее правящей элиты.
С начала 2000-х годов вместе с растущей настороженностью в отношении Германии и России, в польском общественном мнении крепло упорное убеждение, что с русскими сотрудничают только европейские «левые». В связи с этим большие надежды возлагались на Ангелу Меркель, которая, в силу своего восточно-немецкого происхождения, должна была разорвать экономические соглашения с Путиным. Будучи прагматиком, Меркель, однако, дальше заявлений об озабоченности ситуацией в Чечне не пошла, что вызвало неудовольствие целого ряда политиков в Варшаве.
Стремление Германии руководствоваться в отношениях с Россией принципами экономического прагматизма, рассмотрение ряда существующих политических и правовых проблем как «внутреннего дела России» воспринимается многими в Варшаве как проявление политической наивности либо цинизма[16].
Однако едва ли не ключевым событием для польского политикума стала тема строительства газопровода по дну Балтийского моря в рамках проекта «Северный поток».
Новость о подписании договора, моментально прозванного «пактом Путин-Шрёдер», вызвала бурю в прессе и раздраженную реакцию руководства страны. Ибо потеря возможного влияния на поставки сырья в Европу воспринимается в Польше болезненно, поскольку ставит под сомнение роль Польши как «первой стены» Европы. Вместо торга с «первой стеной» русские пошли договариваться непосредственно с Германией. В итоге сам проект сравнивается частью польских элит с «новым изданием «пакта Риббентропа-Молотова» (как заявил нынешний министр иностранных дел Польши Радек Сикорский).
Польские элиты, надеявшиеся определять европейскую политику на Востоке, после подписания этого договора начали активный «торг» с Брюсселем и Вашингтоном. Премьер-министр Польши Казимир Марцинкевич выступил в Давосе с планом создания «Энергетического НАТО» («Пакт мушкетёров») — организации в духе «Соглашения по углю и стали». Предполагалось, что эта организация должна управлять поставками газа на территории стран-членов, координировать и финан-сировать постройку газопроводов и заниматься диверсификацией поставок энерго-носителей. В ее состав также предлагается включить также Украину и Грузию.
Одновременно с этим возобновились дискуссии по поводу планов достройки нефтепровода Одесса — Броды — Плоцк — Гданьск и снабжения Польши каспийской нефтью. Согласно этому плану, необходимо достроить участок Броды — Плоцк и найти потребителей, согласных платить лишние деньги за «энергетическую безопастность». Экономическая состоятельность данного мероприятия сомнительна, и процесс создания «Энергетического НАТО» не вышел пока за рамки заключения «Соглашения о намерениях» на Пражском саммите в мае 2009 года[17].
Польским элитам тяжело смириться со своим политическим поражением и возможностью значительной утраты влияния. Главным опасением является энергетический «шантаж» самой Польши. Также пугает перспектива утраты влияния на Украине, которая может пострадать от постройки газопровода значительно сильнее, чем Польша — тревожный симптом для польской элиты, мечтающей об увеличении международного «веса» через покровительство восточным соседям. Газопровод ставит крест на многих внешнеполитических проектах Польши, в которых она пыталась найти выход из своих экономических проблем. Выход из положения Польша, скорее всего, попытается найти в усилении сотрудничества с Северной Америкой — например, послать войска в Иран в случае вторжения. Однако масштабы американской помощи Варшаве остаются весьма ограниченными, как и «поле маневра» для польской элиты.
Последнее означает неизбежное подчинение Польши требованиям Realpolitik, что побуждает Варшаву к поиску реалистического компромисса с Берлином и Москвой. Однако польские элиты не спешили проявить готовность к подобной перемене «точки зрения». И определенный шанс на возвращение к «политическому мессианизму» и роли «бастиона Запада» дал им российско-грузинский конфликт в Южной Осетии, продемонстрировавший, в свою очередь, серьезные расхождения позиций Германии и Польши в отношении России.
В условиях неопределенности общих позиций и раскола во мнениях среди правящих элит «Старой Европы» в свете российско-грузин-ского военного конфликта Польша вместе со странами Прибалтики и Восточной Европы, а также в связке с Украиной (в лице президента В. Ющенко) сформировали своеобразный «антироссийский фронт», поставивший своей целью добиться показательного наказания для «империалистической России» посредством «отрыва» ее от стран Западной Европы с последующей изоляцией.
Именно Польша и ее единомышленники, публично обвинив Россию в «агрессии против суверенной Грузии, добились проведения 1 сентября 2008 года «чрезвычайного саммита» ЕС, требуя жестких санкций в отношении Москвы. Однако руководство стран «Старой Европы» не поддалось призывам радикалов, приняв относительно мягкую для того момента резолюцию, содержащую осуждение Москвы за «непропорциональное применение силы», но все же не определявшую ее как «агрессора».
Таким образом, попытка Польши и ряда связанных с ней общими «геополитическими интересами» бывших стран «Восточного блока» и советских республик выступить в роли инициатора создания новой версии «железного занавеса» не удалась. Но была весьма характерной и показательной.
ПОЛЬША В СОВРЕМЕННЫХ РОССИЙСКИХ ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ ШТУДИЯХ
В силу всего сказанного выше неслучайно место, которое уделяется Польше в современных российских геополитических исследованиях. Авторы последних, стремясь сформулировать общую российскую стратегию во взаимоотношениях Европой, обращаются к традиционному наследию российской геополитики, и, прежде всего, к евразийскому учению.
В радикальном ключе трактует «евразийскую миссию» России известный российский неоконсервативный философ и геополитик Александр Дугин. Согласно ему, «Россия» — геополитический феномен, являющий себя как heartland, «географическая ось истории», Евразия или «Суша»[18].
Согласно Дугину, Западная Европа — это rimland Евразии, законченное и исторически идентифицируемое пространство. В отношении самой России как heartland'а Запад в целом представляет собой главного планетарного противника, приняв на себя функцию талассократии и связав свою историческую судьбу с морем. Польша как часть западного rimland`a России входит в этот враждебный России «пояс».
Каковы же, по мнению Дугина, задачи России в отношении heartland в целом и Польши в частности? По его мнению, Евразия однозначно заинтересована в том, чтобы вывести Европу из-под контроля «атлантизма» и США.
Ибо дружественная Европа как стратегический союзник России может возникнуть только в том случае, если она будет единой. Поэтому Москва должна максимально способствовать европейскому объединению, поддерживая центрально-европейские государства, содержащие в себе мощный антиатлантиский потенциал, и, в первую очередь, Германию[19]. Альянс Германии с Францией, ось Париж-Берлин, является, по мнению Дугина, тем самым «позвоночником», вокруг которого логичнее всего строить тело Новой Европы, которая сможет решить большинство технологических проблем России и Азии в обмен на ресурсы и стратегическое военное партнерство.
В рамках сценария этой борьбы, по Дугину, Польша изначально проявляет себя как часть антлантистско-антироссийского «санитарного кордона», разрывающего стратегический союз России с Германией. Речь идет о появлении «геополитической полосы» между Балтикой и Черным морем, состоящей из государств, не могущих полноценно интегрироваться в Европу, но усиленно отталкивающихся от Москвы и Евразии. Претенденты на участие в новом «санитарном кордоне» — прибалтийские народы (литовцы, латыши, эстонцы), Польша, Украина (особенно Западная униато-католическая), Венгрия, Румыния (также под влиянием униатов), Чехия и Словакия.
Задача России в этой ситуации, по Дугину — не допустить объединения из подобных Польше «псевдогосударств». И главное средство такого «недопущения»— территориальный передел восточно-европейских государств, интегрируемых в крупные геополитические блоки (некоторый условный аналог знаменитого Grossraum).
На чисто теоретическом уровне, по Дугину, проект создания подобных союзов занимает два этапа:
1) Воссоздание нового этноконфессионального пространства в пределах исторической Пруссии, инициаторами которого выступают Москва и Берлин. Предполагается лояльность данного образования в отношении России, которая должна уступить ему часть земель, приобретенных в ходе Второй мировой войны (Калининградскую область).
2) Стратегическое объединения балтийских государств в единый блок вокруг Пруссии. В этот блок войдут Норвегия, Швеция, Германия, Эстония, Финляндия-Карелия, Дания, возможно, Голландия. Особый статус делегируется Польше, Литве и Латвии. Обязательным условием является выход членов блока из НАТО и создание в Балтике демилитаризованной зоны. В перспективе стратегический контроль переходит к Москве и вооруженным силам «нейтральной» Европы (Там же. — С. 365-375).
В этом контексте Дугин видит два основных варианта разрешения «польской проблемы»: либо польско-литовское пространство будет существовать как самостоятельная геополитическая реальность (и станет препятствием на пути создания проевразийского «Балтийского единства»), либо его фрагменты будут интегрированы в другие геополитические блоки, а само оно — де-факто расчленено. Любая интеграция на католической основе в этом регионе будет создавать напряжение и в отношении Востока (Москва), и в отношении Запада (Германия). В Польше и Литве главным геополитическим партнером Евразии должны стать силы, настаивающие на некатолической ориентации политики этих стран: социал-демократы, «этноцентристы», этнические меньшинства. Этническая напряженность в польско-литовских отношениях является важным рычагом, который также следует использовать.
Проект А. Дугина, при всей его эвристичности, выглядит весьма спорным, а реализация его на практике представляется едва ли возможной без масштабных потрясений, в которых не заинтересованы основные геополитические «игроки».
Более взвешенный и прагматический подход предлагает автор концепции «Острова России», недавно ушедший от нас выдающийся российский геополитик Владимир Цымбурский.
По мнению Цымбурского, начиная с XVI века Россия как геополитический объект — это целостная геополитическая ниша (платформа) русского этноса, лежащая к востоку от романо-германской этноцивилизационной платформы. Конституитивной для России также является отделенность страны на западе от романо-германской Европы поясом народов и территорий, примыкающих к коренной Европе, но не входящих в нее. Это промежуток между Европой и русской платформой Цымбурский называет «территориями-проливами» (strait-territories). Эту роль он отводит Прибалтике, Польше, Чехии и Венгрии[20].
Эти страны — своеобразная «периферия» Западной Европы, которая не знала ни сильной государственности, ни полноценного капитализма с его пафосом хозяйственной экспансии. В периоды, когда эти края не подпадали ни под западный, ни под восточный диктат, они тяготели сперва к феодальной, по типу польского liberumveto, а позднее либо к военной, либо к интеллигентской политократии. С конца XV века они оказываются вне больших романо-германских игр за континентальную гегемонию, частично деградируя до состояния провинций германоязычных государств, либо, как Польша, включаясь вместе со странами Скандинавии, Россией и Турцией в автономную балтийско-черноморскую «дугу».
Между тем, межцивилизационность — не только вызов народу, но и шанс для его возвышения. Блистательно использовала свой шанс Речь Посполитая, создав в XVII-XVIII веках империю от Балтики до Днестра.
Отношение к данной периферии ее западной «метрополии» также весьма характерно. Со времен Ливонской войны Запад, враждебно воспринимал российскую экспансию на этих пространствах, одновре-менно очень сдержанно относясь к их геополитическому само-определению. В свое время Антанта готовила Чехии и Венгрии федерацию с Австрией, а Польше — династийный союз с Россией, пренебрежительно относясь к национальному подъему в этих странах. Либеральная Европа сдала Гитлеру Чехословакию, ответив «странной войной» на его вступление в Польшу. «Железный занавес», разделив-ший «ялтинскую Европу», оставил Сталину ровно то, что западный мир в лице его лидеров не считал с уверенностью своим.
Развивая свой подход, Цымбурский рассматривает Польшу принадлежащей к Великому Лимитрофу — промежуточному пространству между Империями и цивилизациями, и одновременно как часть лимеса — неустойчивой окраины европейской цивилизационной платформы[21], что делает ее объектом экспансии России.
Стремясь к «похищению Европы» (внедрению в «евромассив» и закреплению там), Россия традиционно боролась за усиление своего контроля над «странами-проливами», обеспечивающими доступ к европейскому континенту[22].
Последнее, согласно Цымбурскому, формировало периодическую напряженность в отношениях с Польшей как частью Великого Лимитрофа, одновременно вызывая в поляках особо острую осознанность своей миссии как «последнего форпоста Запада». Но не вытекает ли из этого факт некоторая предопределенность, обрекающая Россию, Польшу (и незримо присутствующую в их отношениях Германию) на недоверие и противостояние? И существует ли действительно конструктивная, сглаживающая многочисленные противоре-чия стратегия выстраивания отношений в треугольнике «Германия-Польша-Россия», вполне отвечающая жизненным интересам самого Польского государства?
В ПОИСКАХ РЕАЛИСТИЧЕСКОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ
Современное геополитическое позиционирование Польши, с противопоставлением себя Германии и России, ориентация на Вашингтон рассматриваются многими европейскими экспертами как стремление последней компенсировать слабость своей экономики, во многом не соответствующей стандартам ЕС, и обрести в лице США противовес доминирующему влиянию Германии.
Саму же Америку, как полагает немецкий еженедельник «Цайт», больше всего интересует возможность использовать Польшу как орудие, направленное против дальнейшей интеграции Европы. Однако не проглядывается ли в этом признак уже многократно реализовавшегося в истории сценария? Ибо Польша, увлекшись обещаниями из-за океана, без долгих раздумий согласилась стать проводником американского влияния на Старом континенте, препятствуя европейской интеграции по принципиальным вопросам. При этом новый «доминирующий партнер» имеет целый ряд внутри— и внешнеполитических проблем, и тем более — привычки выполнять до конца все данные им обещания (что тоже располагает к проведению исторических аналогий). Противостояние по целому ряду вопросов экономическим лидерам Германии и Франции тем более неразумно с учетом кризисного состояния и слабости польской экономики на общеевропейском фоне. Подобные эгоизм и «тактический прагматизм» скорее создают для Польши проблемы, нежели решают их.
Более оптимальной для Польши, по мнению авторов, была бы стратегия «многовекторности» во внешней политике, предполагающая ориентацию на углубление отношений с ЕС и его лидерами при сохранении формального пиетета в отношении США, на приоритетное участие в программах «европейского сектора» НАТО (что дало бы стране дополнительные возможности для маневра).
Подобная внешнеполитическая стратегия, на взгляд автора, позволила бы стране поднять свой международный статус и успешно решать накопившиеся социально-экономические проблемы. Однако для этого необходимо преодолеть весь комплекс вышеперечисленных стереотипов, для чего требуются глубокая саморефлексия и масштабная «работа над ошибками» — как с польской, так и с российской стороны.
Через процесс европейской интеграции, в рамках которого Германия играет роль экономического и политического «мотора», Польша вошла бы как полноправный член в европейскую «семью наций», а Россия, выстраивая тесные и перспективные партнерские отношения с ЕС в процессе создания четырех «общих пространств», способствовала бы по мере сил этому «вхождению». Что, в свою очередь, позволило бы Польше превратиться из геополитического барьера в «интеграционный мост» между Европой, Германией и Россией как стратегическими партнерами. Однако для этого всем трем сторонам необходимо выработать сбалансированный и конструктивный подход к вопросу, принимая во внимание не идеологемы, а реальные возможности и интересы.
[1] Poker um die Patriots. Interview mit Professor Ryszard Zieba // WeltTrends. Zeitschrift für internationale Politik. № 59. Maerz/April 2008. S. 20-25
[2] См.: Dzwonkowski, W. Rosja a Polska. Warszawa, 1991
[3] Ослунд А. Польша берет реванш у России. Независимая газета. 2003. 9 июня. С. 15
[4] Bartoszewski W. Neue Oeffnung in Polens Aussenpolitik // WeltTrends. Zeitschrift für internationale Politik. № 59. Maerz/April 2008. S. 8-10
[5] Виппер Р. Ю. История Нового времени. М., 1990. С.127
[6] Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.:Книга, 1991. С. 391-395
[7] Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, т. XIV, стр. 228, 438,
[8] Герцен А. И. Собрание сочинений в 30-ти тт. М. 1956. Т. VIII. С. 134; Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. М. 1956. Т. X. С. 217
[9] Катков М. Об отношениях России к папе и его притязаниях в польском вопросе. Москва. 2002. № 6
[10] См.: Зубов А. Третий русский национализм. Знамя. 1993. № 1
[11] Савицкий П. Утверждения евразийцев // Континент Евразия. М., 1997. С. 96
[12] Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана // Там же. — С. 212
[13] Грегорович С. Варшава-Москва-Берлин: межвоенное двадцатилетие. Независимая газета. 2005. 24 января. С. 15
[14] См.: Watt R. M. Bitter glory:
[15] См.: Polskaa «praska wiosna». Warszawa, 1998
[16] Rosja na rozdrozu. Polityka zagraniczna Wladimiras Putina. Warszawa, 2006. S. 91
[17] The Declaration. —
[18] Дугин А. Г. Основы геополитики. — М., 2000. — С. 297-300
[19] Там же. — С. 220-229, 423-427
[20] Цымбурский В. Л. Остров Россия. — М., 2007. — С. 5-10.
[21] Цымбурский В. Л. Остров Россия. — С. 212
[22] Там же. — С. 14
