ОТ РЕДАКЦИИ. Мы публикуем это интервью не потому, что оно посвящено актуальным событиям. Люди и события, упоминающиеся здесь, давным-давно выведены из поля текущей политики – или никогда не входили в это поле. Однако бывает полезно посмотреть на «злобу дня» со стороны: многое становится яснее, в том числе и в вопросах, которые могут стать актуальными не сегодня, так завтра. Sapienti sat.
Беседа с Кириллом Серебренитским, медиатором Восточного Бонапартистского Комитета, Comite Bonapartiste Oriental.
А.Ш.: Кто Вы?
Кирилл Серебренитский: В общей сложности 10 лет я занимался наукой — в самом непосредственном смысле. Я — этнопсихолог, бывший руководитель Полевой лаборатории по изучению религиозной и магической мифологии, в последние годы она была на базе НИИ Языки и культуры народов Поволжья, что находится в Самаре. И всю жизнь, строго говоря — с юности до изрядной зрелости — я провёл в полевых экспедициях, в Поволжье.
Я имел дело с закрытыми вероисповедными течениями. Последние два года работал как исламолог, в Поволжье и Казахстане — например, с аль-ваххабиййун, с ваххабитами.
Однако общий кризис науки в России не обошел и меня, моя лаборатория закрылась, окончилось финансирование.Тогда я попробовал уехать далеко-далеко, в очень дальние страны. Вполне жюль-верновские. Руанда, потом — Конго-Киншаса, последний вариант — Сенегал. И попробовать продолжить экспедиции там. Больше просто ничего не пришло в голову. Увы, ничего не вышло — пока, по крайней мере. Но всё равно было интересно. Например, я почти год провёл в качестве новициата в монастырях конгрегации святого Антонио Кларета — это монашеский орден испанской традиции — правда, отъезда в Испанию не дождался, монастыри были в Петербурге и в Красноярске. Но из меня не получился испанский монах.
Потом я оказался в Москве — совершенно случайно. Точнее, приехал на две недели, ради визита в сенегальское посольство, да так и остался, уже — скоро три года, как я в Москве.
У меня сейчас несколько контрактов, очень скромных. Последнее время я в основном тружусь в должности сценариста и консультанта «Максута продакшн», это маленькая киностудия в Нью-Йорке, созданная совсем недавно.
Но прежде всего я — медиатор Восточного Бонапартистского Комитета, Comite Bonapartiste Oriental.
А.Ш.: Речь идет, по сути, о проекте создания организации пара-масронскогог типа, о новом тайном Ордене?. Современное масонство выдохлось, был импульс который вол многом двигал мировой историей — ныне почти утрачен. И дух Императора призван вновь наполнить эти паруса?
К.С.: Мы не тайная ложа. Наше братство лежит на ином уровне. Враг его чует, но не может осмыслить, и тянется к профаническим аллегориям. Отсюда сравнение с масонами.
Но сам принцип некоей «ложи» — основанной не на политдоктрине, не на этнической, ни на какой иной профанической почве — словом, принцип братства обладателей истины из числа меньшинства — весьма верен. И не стоит его стыдиться. Напротив, именно такого рода лож нам и не хватает подчас.
Да, по существу, мы ожидаем и готовим пришествие Императора.
А.Ш.: Масоны на протяжении всего Нового времени были стержнем европейской и мировой истории. А главная идея масонства — строительство Иерусалимского Храма. восстановление Храма Соломона. «Вольные каменщики» — имелось ведь в виду каменщики на строительстве Иерусалимского Храма. Современное масонство забыло эту идею — и, прекратило существование как живая сила. Наполеон относился к строительству Храма очень положительно, он хотел создать еврейское государство и хотел восстановить Храм. Ваш Комитет, наследуя идеи Императора — наследует и эту?
К.С.: — Бесспорно одно — Храм Соломона должен быть восстановлен. Как подойти к этому с практической точки зрения — мы этот вопрос начинаем только изучать. И думаем, что благодаря помощи Израильского отделения Восточного Бонапартистского Комитета мы его проясним и сделаем из этого выводы.
А.Ш.: Почему именно потомки Наполеона?
К.С.: Уже очень давно мелькнула идея, которая мне очень понравилась, но я не сразу на ней сосредоточился. Создание в России национальной ассоциации потомков наполеоновских комбатантов. То есть — потомков солдат и офицеров Великой Армии.
Точнее так: я решил попробовать создать такую ассоциацию и об этой попытке — сделать книгу. Если не удастся ассоциация — то всё равно получится книга. О том, как — не удалось. Мне показалось, что это может стать не лишенным интереса экспериментом — который затронет проблемы весьма важные. Прежде всего — исследование явлений, которые могут вызвать к жизни — здесь и сейчас, в двухтысячные, в России, — слова Наполеон и Бонапарт.
Эти имена — могучие нуменозы, если пользоваться юнговским термином. То есть — своего рода код, который вызывает — в сочетании с определенными методами воздействия или случайными обстоятельствами, — радикальные изменения сознания.
И в России этот код, возможно, действует резче, чем в Европе. Для нас имя Наполеон — это не привычный адаптированный исторический образ, не памятник на площади, обгаженный голубями. Наполеоновский цикл — это опорный героический миф современной Европы. И в том числе — России, мы — страна вполне европейская. Миф, нацеленный на Россию, насквозь пронизывающий наше мировосприятие. Причём миф всё еще не замирающий. В образе Наполеона заключён геополитический и, если угодно, метафизический даже, диалог, — он длится уже двести лет.
И это ещё не всё. Имена Наполеон и Бонапарт — это ключ к такому директивному дуалу, как успех и неудача. Победа и поражение. От предела до предела. Образы, которые можно выстроить как шкалу измерений: на вершине ее — неимоверный взлёт ввысь: исторический капитан Бонапарт — Император Наполеон. В двадцать пять — измученный нищетой неудачник, в двадцать девять — диктатор половины Европы. В сорок лет — почти повелитель планеты Земля. Постепенно спускаясь вниз — целая галерея последователей — бонапарты и кандидаты в бонапарты. Ниже — нечто забавное и приятное: крышка графина Евгения Онегина, просто сувенирная пузатая фигурка в огромной шляпе. Коньяк. Тортик. И наконец — в самом низу: Раскольников с окровавленным топором, и — далее — жалкий и страшный сумасшедший, одержимый манией наполеоновского величия, потерявший собственную личность. Книга проектировалась — об этом. И я решил делать не учёный трактат, исполненный глубоких рассуждений — хотя бы потому, что я намеревался стать профессионалом, а у трактата, как бы он мудро не был сооружён, почти нет шансов на коммерческий успех. А — авантюрный роман. Детектив о поисках наследия Первой Империи, о проекции Великой Армии — в наше время. Если угодно — мистический детектив. Чтобы его написать — пришлось его прожить сначала.
А.Ш.: Это всё прошлое. Чем занимается Бонапартистский комитет в настоящем, вообще, какие исследования можно проводить в этой области, тем более в России?
К.С.: Этот проект — собственно, продолжение моих экспедиций. Такая медленная, растянутая во времени экспедиция по России. Помимо прочего, это ведь еще совершенно не исследованное, весьма интересное этнологическое явление — российские потомки комбатантов Великой Армии. Да, своего рода — это племя, точнее — несколько разбросанных по всей России племён, забывших свои имена.
Ну, если точно — это реликтовая социоэтническая группа (РЭГ). Одна из очень многих. Собственно, каждый из нас принадлежит сразу к нескольким РЭГ. И потомки комбатантов — только одна из них.
А.Ш.: «Реликтовая социоэтническая группа» — что это?
К.С.: РЭГ, на мой взгляд — вообще явление глобальное, и то, что ими пренебрегает отечественная этнология — это не вина, но — беда. Да, с определённой позиции — РЭГ это то, чего нет. В данном случае — след войска, которое исчезло два века назад. Знаете, вместо длинных рассуждений в доказательство — а коротким тут не обойтись, — я вам лучше расскажу совсем простую историю.
Предположим, очень давно вы шли через глухие тёмные дворы, ночью и вам было жутковато. И вдруг — кто-то из темноты зарычал вам:
— Стой, гнида.
И — всё. Вы прибавили шаг, втянули голову — и благополучно дошли до дома. Потом прошло двадцать лет. И вы уехали давно навсегда, на другое полушарие.
Но вот с тех пор вам намного труднее, чем раньше — идти в одиночестве по ночному городу. И если близкий вам человек — да просто знакомый, — вынужден по какой-то причине идти в темноту, — вы будете волноваться и постараетесь этого не допустить. И это — не невроз и не трусость. Это — опыт. След подлинного события.
Итак: в этой истории все осязаемые компоненты — давно исчезли. Смолк окрик — он и звучал всего четверть секунды. Нет человека, вас напугавшего — его, собственно, и не было, только голос в темноте. И двора того нет, и города. Но — нечто осталось. Даже — не просто осталось. Оно — нечто — весьма действенно. Более актуально, чем неведомый человек во тьме, чем покинутый навсегда город. И речь не только о страхах. Можно вместо этого рычания — ввести нечто очень хорошее: уличного котёнка, которого вы погладили в детстве, и тот замурчал; или — смелого акробата в цирке. Эти образы усиливаются при особых обстоятельствах и — начинают управлять вашими действиями сейчас. Реликтовые образы живы и в определенной мере управляют нашим сознанием, хотя существа события, их породившие — сто лет назад исчезли. И этнические реликты предельно актуальны — точно так же. След бесследного, жизнь умершего.
А.Ш.: «Бонапартизм» имеет какое-то отношение и к Вашим предкам?
К.С.: Я сам — потомок комбатантов Великой армии. По женской линии мой предок в седьмом поколении — Станислав Ледуховский, сравнительно видная персона в истории Польши. По должности он был одним из высших руководителей разведки и контрразведки Наполеона, нацеленной на восточные страны, его имя есть в любой польской биографической энциклопедии. Он был первым канцеляриушем — то есть заместителем, — министра полиции Великого Герцогства Варшавского, — это государство в 1806-м создал для поляков Наполеон. В 1809-м он исполнял какое-то время обязанности министра.
Два его родных племянника — то есть кузены моей прапрабабушки — граф Хилариуш Ледуховский и граф Владислав Островский — офицеры конной артиллерии Великой Армии Наполеона, участники похода в Россию. Далее в галерее фамильных портретов — Мария Валевская, — это уже совсем знаменитое имя — польская жена Наполеона, как ее именовали, национальная героиня Польши. Её родная тётка, а также младшая сестра — были замужем за Ледуховскими. Мария Валевская от Наполеона родила сына, — его потомки, графы де Колонна-Валевски, живут сейчас во Франции, и в настоящее время — они единственные прямые отпрыски Императора. Соответственно, я — правда, очень косвенно, — родственник Наполеонидов.
И это мне откровенно нравится. На слух — хорошо: родич Бонапартов. Я сознаю, что это не демократично, но — я эстет прежде всего, то есть по определению — не демократ.
От формулы «я горжусь предками» — я обычно воздерживаюсь. Горжусь я вот чем: никаких фамильных преданий мне в наследство не осталось. Выявление предка — наполеоновского министра — это результат моих личных трудов, поверьте, весьма значительных. Соответственно — у меня есть полный пакет документов, доказывающий мое происхождение. Как раз за день до нашей с Вами встречи Эва Твртко, генеалог из Варшавы, прислала мне, наконец, портрет Станислава Ледуховского.
А.Ш.: Уж если Вы эстет, то ведь известно, что редко искусство обходится без провокации. Ваш проект с Бонапартистским Комитетом — такая же провокация?
К.С.: Первое время, я искренне рассматривал свой Комитет просто как провокацию. Как повод для встреч и событий, как своё личное приключение. И меня самого поражает — то, что он возник на самом деле.
Действовать я начал в 2006-м, с июня. Тогда в «Вокруг света» вышла моя статья — о казаках-французах. Вот, кстати, выше я говорил, что комбатанты — это след бесследного, но это — не совсем так. Есть вполне живое племя, которое так и именуется — «казаки-французы». На Южном Урале, в нынешней Челябинской области. Это — потомки пленных наполеоновских солдат и офицеров, которые добровольно остались в России и были приписаны к Оренбургскому казачьему войску. Последняя — до моей — публикация о них была в 1896 году, так что — всё же есть гордое племя, причем почти не исследованное ещё. С одной семьёй казаков-французов я встречался в Москве, некоторых — нашел в Интернете. Почти все они знают о своем происхождении. Публикация имела отклик — такой хороший, что я решил: час пробил.
ВБК стал разворачиваться в реалиях — с лета 2008-го года. Появились — и люди, и нечто вроде финансирования, более чем скромного.
Практически соучредитель комитета — Олег Гуцуляк, университетский учёный из Ивано-Франковска, достаточно известный на Украине философ и правый идеолог, директор частного исследовательского центра — Института стратегического анализа нарративных систем. Он создаёт сейчас нечто вроде политического крыла ВБК.
В Европе о нас знают давно — есть соратники в Германии и Франции, у меня еще в начале приключений была хорошая переписка — с Фондом Даву и с руководством политической партии Франс Бонапартист. Но рассчитываем мы только на себя.
А.Ш.: Цель ВБК состоит не только в поисках наследников комбатантов Великой Армии?
К.С.: Объединение потомков — одно из векторных направление действий ВБК.
Моя статья о казаках-французах — с которой всё началось — волей редакции названа «Осколки Великой Армии». И в определённой степени мы действительно — реликт Великой Армии.
Но ВБК — не только объединение потомков. Даже — теперь уже — совсем не фамильная ассоциация, как вначале думалось.
Я убеждён, что резко — исторично — звучащие имена не должны благостно пылиться на полках. Это — до сих пор — оружие. И они действенны — в контрасте. Рядом с прочими. Я на себе ощутил, — моя жизнь стала чуть изящнее — ближе к изысканной авантюре в духе Дюма, когда среди моих знакомых появились отысканные мной в Москве графиня Ольга де Шамборант д’Альсест де Вильверр и граф Дмитрий де Пельпор де ля Фитт. Когда моими сподвижниками стали Алексей Плансон де Риньи или Дмитрий Савари, потомок герцога де Ровиго, министра Французской Империи.
Сам по себе поиск потомков, — это огромная работа. Это — приключение, которое может захватить целую жизнь. И мне одному с этим — не справиться. Поэтому, прежде всего даже для одной этой цели — нужны не только вдохновенные потомки. Нужна — рабочая группа, функциональная база. И в ВБК поэтому — уже поэтому — люди входят менее всего — в зависимости от происхождения. Присутствие потомков полковника и лейтенанта Великой Армии — это скорее награда для нашего ВБК. И указание — что мы на правильном пути.
Может быть потом — будет создана замкнута ассоциация потомков, и я в неё с удовольствием войду в качестве рядового соратника. Если примут. Нынешний ВБК — это оперативно-тактическая группа, перед которой стоят определённые задачи. И, кстати, в наши ряды принимаются теперь уже далеко не все желающие.
Что такое ВБК сейчас — это самый трудный вопрос. Пока — не знаю. Как и капитан Буонапарте — после первой своей победы под Тулоном — ещё понятия не имел, что из этого воздвигнется и чем всё кончится.
Книга ещё не написана, и история еще не завершена, и я в ВБК — давно уже не один. Это структура, в которую вступают всё новые люди — каждый со свой волей, со своими мечтами.
Лично для меня это — прежде всего — непосредственное продолжение дела моей жизни, простите за высокий стиль — но как еще сказать? То есть — экспедиция. Точнее, штаб специализированной экспедиционной группы. В прямом смысле. Я намерен провести несколько экспедиций, по ним — снять фильмы и издать книги.
А.Ш.: Экспедиции — куда?
К.С.: Первая — конечно, на Южный Урал, на поиски казаков-французов. И ещё — такие же потомки расселённых по России наполеоновских солдат, могут быть и в Сибири, на Алтае, в Коми, на Кавказе — я уже ухватился за нити, к ним ведущие. Ещё — в Северную Осетию, точнее — в Тагаурию, — это маленькая осетинская страна, у которой были особые отношения с Наполеоном.
Вообще, Кавказ, как оказалось, весьма тесно связан с Наполеоном. Дочь владетельного князя Мегрелии Саломе Дадиани была замужем за внучатым племянником Наполеона Ашилем Мюратом. Позже их семейная пара переехала жить в Зугдиди. Благодаря родству рода Дадиани с Наполеоном в зугдидском музее хранится посмертная маска императора Изета Дадианова, прямая наследница Дадиани — участница ВБК.
А далее за Кавказом — в Иран, там в 1817-ом обосновалась целая группа наполеоновских офицеров, они по сути заложили основы регулярной армии Ирана. И у них были дети от местных наложниц. В 1822-ом они перебрались в Пенджаб, — то есть дорога лежит еще и в Индию. Соответственно — нужна экспедиционная база, нужны — киностудия и издательство. Только когда эти структуры наметились — хотя бы пунктиром — началось существование ВБК во плоти.
А.Ш.: Император отнюдь не мертв. Наполеоновский миф — мощный миф, это мощное оружие, которое неоднократно стреляло в прошлом, и в совсем недавнем прошлом. Вы планируете пойти и по этому пути?
К.С.:Э-э-э… В знаменитой докладной записке
Такая империя могла бы стать достаточно сильным политическим и экономическим союзом латинских католических стран Европы, прежде всего французской, итальянской и испанской наци, опирающимся на ЕДИНУЮ АРМИЮ. «Чтобы быть политически жизнеспособным, современное государство должно опираться на «широкий» «имперский» союз родственных наций. Современное государство только тогда является государством, когда оно является Империей» [2].
Для подлинной победы — нужны не благие порывы и высокие цели. Нужен — предельно жизнеспособный организм, способный принимать самые разные облики, по необходимости, — такая амфибия, выживающая в любых условиях. Во всех стихиях сразу.
И наши противоречивые на первый взгляд порывы во все стороны сразу — это на самом деле функции единого организма.
Идеологический, даже политический необонапартизм, который сейчас начинает формировать кандидат философских наук и писатель Олег Гуцуляк на Украине, — это прекрасный авангард для информационных атак.
Статус ассоциации потомков — это связи прежде всего в Европе, неожиданные источники финансирования — которые уже начали работать.
Месяц назад — мы стали формировать кавалерию. Правда! В Петербурге к нам примкнула Татьяна Тимошенко — странный и вдохновляющий персонаж, настоящий странствующий рыцарь духа. У неё — кровные рысаки, я их сам видел и даже проехал два-три круга, и сейчас она уже приобрела нового ахалтекинца и объезжает его. Это — новый шаг к бытию: сами подумайте, что может быть подлиннее — живых огромных коней.
Создать кавалерийскую базу — о которой мечтает Татьяна — будет очень трудно. Но мы попробуем. Да, и казачий мотив снова зазвучал — одновременно с кавалерийским. Со мной встречался казачий генерал Владимир Податев.
И это не иерархия направлений, это — взаимодействие. Мы все бросаемся — на наиболее важные участки фронта, в стратегически важные пункты прорыва.
Бонапартизм — само по себе звучит вызывающе. И мой титул — «медиатор» — весьма многозначителен: это четвёртый титул Наполеона Первого. Он — Император Франции, король Италии, протектор Рейнской Конфедерации и медиатор Гельвеции. То есть нынешней Швейцарии. Когда я имею дело с людьми очень серьезными, такими насупленными — я слово медиатор прячу. Именуюсь — председателем, руководителем, как угодно. Чтобы не пускаться в объяснения. Я — не вождь. Я, скорее, — агент ВБК. Один из.
А словосочетания «бонапартистский комитет» — это мы выхватили из «Графа Монте-Кристо». За связь с такой организацией главный герой был заточен в замке Иф. Слово комитет — очень точно нам подходит. Мы — не массовая организация, и никогда ей не станем. Общество, Ассоциация, Союз, и так далее — это позыв к наращиванию рядов. У нас нет и, очень надеюсь, не будет, — ни своего неоспоримого дуче, ни канонического гуру. Вообще нет иерархии. И фиксированного членства тоже. Мы — просто собеседники. А если в результате бесед возникает позыв к действию — соратники.
А.Ш.: Иными словами, ВБК — это некоторое набрасывание мира мечты, мира ирреального на наш обыденный реальный мир, вторжение в имманентность трансцендентного, этакий аналог борхесовского энциклопедического проекта, описанного в новелле «Тлён — Укбар»?
К.С.: Строго говоря, ВБК — это эмпирическая попытка создания механизма воплощения мечтаний. Звучит избыточно романтично — но как раз мы и намерены захватить ныне пустующую нишу, затянутую паутиной, заваленную всякой пакостью — агрессивный романтизм ХХІ столетия. Я же не зря рядом с Наполеоном I всё время впоминаю Дюма и Жюля Верна — воплотивших эстетику эпохи Наполеона III.
Если точно — это аппарат по сотворению второй реальности. Что в наше время более чем востребовано. Это сложная тема, попробую — совсем коротко. Каждый из нас — онтологический дизайнер собственной судьбы. Скульптор. Нам нужно высечь из реалий — свой собственный образ, идеальный. Такой, каким он должен быть. И вот чтобы хоть немного иметь право время от времени вытирать пот и говорить — «Уф!», вроде бы что-то получается, — а в этом и состоит смысл бытия, — нужно: во-первых, явственно себе этот образ представлять.
Во-вторых — иметь силы, упрямство, и — необходимый инструментарий. Реалии — это ведь порода предельно твёрдая, как гранит — правда? Её ногтями не процарапать и зубами не взять. Вторая реальность — это и есть инструмент.
В России им ещё совсем пользоваться не умеют, и потому отношению к словосочетанию «вторая реальность» — то опасливое, то презрительное. Есть настоящая жизнь, и всё тут. Проблема в том, что очень немногие могут искренне сказать — что эта настоящая жизнь, реальность № 1 — вполне удачна, образ на граните — получается. И повторять это ежедневно.
Для радикального воздействия на реалии, для формирования реальности № 1 — и нужно более податливое пространство, реальность № 2. Сфера, где желания исполняются намного легче, быстрее, и при том — вполне осязаемо, на самом деле. И при этом — что очень важно: эта конструкция не должна никак мешать реальности № 1. Потому что всё-таки это — номер второй.
Пока что предлагаются инструменты крайне неудачные. Строго говоря, есть только два варианта. Первый — религия, а также оккультизм, есть ещё корявый эвфемизм — эзотерика. Второй — фэнтази. Сказка во всём ее разнообразии.
Вариант Э — никак не согласен становиться реальностью № 2, экспериментальной. Он требует отказа от много, признания очень много. То есть — рвётся стать реальностью — даже не № 1, а единственной. Вариант Ф — вообще не реальность. И совершенно не хочет оной становиться. Это — виртуальный космос. Его привлекательность — в уходе от реальности № 1, в попытке закрыть за собой дверь в реальность.
Итак, предлагается реальность № 1 — или заменить, или отменить. Но наша предполагаемая аудитория — люди, которые не желают ни того, ни другого. Им нужен именно — космос № 2. В мягком взаимодействии с космосом № 1.
Нечто в этом роде — мы и конструируем на самом деле. Мир, который не требует — ни затрат огромных, ни обетов и клятв, ни веры, ни времени, — в который можно входить и выходить из него — когда угодно, по желанию и по необходимости.
Необычность проекта в том, что мы предлагаем — элемент подлинности. Собственно, всё и есть — на самом деле. Все вышеперечисленные фрагменты. Мы, настоящие потомки наполеоновских офицеров — как живые реликвии. И — настоящие кони. И экспедиции планируемые — вполне осуществимые, потому я и остановился на малозатратных направлениях пока — Урал и Осетия. И киностудия у нас в США — вполне настоящая, в августе мы сделали, после полуторогодних трудов, наш первый фильм.
А.Ш.: Тень Бонапарта приводит в трепет, а синдром Наполеона заставляет смеяться и тот, кто получает власть над этим образом — получает власть над обществом, власть над жизнью, не так ли?
К.С.: Позвольте поделиться собственной теорией.
«Этнос» — естественное образование, в отличие, например, от «нации», и универсальное. Но даже древнейшие этносы основаны отнюдь не на вертикальных родовых связях, а на горизонтальных. Это легко проверить на себе: вы с кем больше общаетесь: с братом мужа или с троюродной сестрой? Этнос всегда был открыт для разного рода усыновлений и братаний — «бледнолицый брат» — это не шутка, а совершенно определенный процент, например, хиппи в исчезающих индейских племенах 80-х годов.
Этнос, как я его понимаю, это сугубо культурная (а не природная) организация, которой нужно общее имя, общий понятийный аппарат, общая территория, которая обязательно должна защищаться с оружием в руках. При этом и имя, и язык, и территория и даже армия могут быть, в конечном счете, придуманы. Но, поскольку, нет ничего естественнее этноса, то такое конструирование эта конструкция требует определенных условий.
Я считаю, что такими условиями можно считать синдром разбитой армии.
А.Ш.: Вы хотите сказать, что этнос может быть основой или метафорой некоей самовоспроизводящейся коммуникативной модели?
К.С.: Совершенно верно.
Самый яркий аналог — гитлеровская Германия. Вряд ли кто-то верит, что есть на свете истинные арийцы: абстрактный образ голубоглазого детины был придуман искусственно, так же как и образ советского гражданина, под который подстраивалась вся страна.
Вы думаете, что ирландцы связаны каким-то особым родством? Или общностью языка? Нет, все это выращено, что называется, в горшке, просто была потребность в консолидации и образовании собственной элиты.
До недавнего времени в Европе существовал крошечный народец — единственный, говорящий на искаженной, но латыни, и никто о нем не знал. Собралась кучка интеллигентов — учителей и докторов и стала издавать книжки и печатать газеты на этом странном языке. И что вы думаете? Сегодня на нем говорят 16 тысяч человек, его учат в школе, он превратился в в четвертый «национальный» язык. Я имею ввиду рето-романцев в Швейцарии, этнически прямых наследников этрусского племени ретов, упомянутых еще Титом Ливием и ушедших в Альпы.
Помните рассказ Пантелеева «Честное слово?». Там главный герой встречает мальчишку, который дал каким-то ребятам слово стоять тут на посту. И стоял, и уходить не хотел, не получив от этих самых ребят разрешения. Как поступил герой? Нашел какого-то офицера, который отдал честь малышу и отпустил домой. Я это называю синдромом блуждающего героя. Это — психологическая основа потенциального этноса.
А история с японским капралом Анодой, который до наших дней воевал в джунглях Филиппин с невидимым врагом еще со времен второй мировой? Пока были живы три его товарища, у них сложился самый настоящий этнос!
Кто-то чувствует свою невостребованность, а кому-то просто скучно. Низы не могут, а верхи не хотят. И появляется это чувство кровного родства, этот Гитлер-Ленин-Сталин, эта территория, которую хочется защищать, эта милитаризированная среда, это ощущение причастности и чести.
Беседовал Авраам Шмулевич
[1] Александр Кожев. Наст. имя Александр Владимирович Кожевников, 1902, Москва— 1968, Брюссель — известный французский философ русского происхождения, участник Сопротивления, после войны работал во французском министерстве внешней торговли, один из главных разработчиков Европейского общего рынка и Всеобщего Соглашения по тарифам и торговле.
[2] Кожев А. Набросок доктрины французской политики (27 августа
