ОТ РЕДАКЦИИ. После круглого стола, посвящённого европейскому регионализму, мы начинаем рассмотрение темы регионализма российского.
Дискуссия открывается статьёй Сергея Корнева, являющейся, по существу, развёрнутой презентацией регионалистской идеи в России – или, точнее, для России. Скорее всего, не заставят себя ждать апология и критика.
В любом случае, разговор обещает быть интересным.
Полемика вокруг регионализма в России обычно строится в формате «вредно или полезно», «нужно или не нужно». Но реальность такова, что регионализм — это общемировой тренд на многие десятилетия, и ни одной крупной стране его не избежать.
Конструктивная постановка вопроса звучит иначе: «Каким должен быть русский регионализм, чтобы увеличить позитивные последствия этого тренда для русских и уменьшить негативные».
ЕВРОПА КАК ПРИМЕР И СОБЛАЗН
Регионализм (как движение) в России находится на младенческом этапе развития. Неизбежное следствие — путаница различных идеологий и программ, которые могут использовать одинаковую риторику, исходя при этом из принципиально разных установок.
Это хороший бонус для критиков: они могут закрывать глаза на внутренние различия в этой «куче-мале» и любому, кто заикается о развитии городского и регионального самоуправления, приписывать желание «развалить державу». В информационном поле просматривается желание табуировать сам термин «регионализм», сделав его синонимом сепаратизма и вписав в него желание «суверенизации» отдельных губерний.
Журналисты часто приписывают различным регионалистским терминам такие смыслы, которых мы не найдем в учебниках по политологии. Для справки, такие «крамольно звучащие» термины, как «региональное государство» и «децентрализованное государство», на самом деле обозначают даже более сильную степень унитаризма и связанности регионов, чем «федерация», которой формально является Россия.
Наибольший простор для критики унитаристам предоставляет обращение к примеру ЕС и еврорегионализма.
Например, Константин Крылов справедливо обращает внимание на то, что «главная цель еврорегионализации — постепенное ослабление и последующее уничтожение национальных администраций, а в перспективе и национальных государств. В единой Европе «Франция», «Германия» или «Италия» будут означать не более чем области распространения соответствующих языков».
Действительно, современный европейский регионализм ставит под вопрос целостность крупных национальных государств Европы. Ну и что из этого следует? Регионализм при этом выступает не как инструмент распада, а как инструмент интеграции большого общеевропейского государства.
Регионализм дробит не Европу, а самостийные «европейские Украины», которые и сами уже давно взяли курс на постепенное слияние. Его цель — не диссипация, а собирание некогда единой Европы, разделенной столетиями позорных междоусобиц.
Почему такую же функцию не может выполнять регионализм на русской почве? Почему бы не «нагрузить» его аналогичной «геополитической миссией»: устранение всех барьеров, которыми перегородили русское пространство разнообразные недогосударства, крупные и мелкие?
Другой автор, пишущий на эту тему, Александр Елисеев, находит за региональной политикой ЕС тень США, которые, по его мнению, таким образом хотят ослабить Европу. Ту же идею развивает Ольга Четверикова: «американская элита, используя германский политический потенциал, добивается осуществления демонтажа сильных европейских государств, которые единственно и могли противостоять реализации нового экономического порядка».
Обоим проницательным авторам хотелось бы задать вопрос: способна ли хоть одна европейская страна на равных противостоять США, в экономическом или в военном отношении? Очевидно, нет. А коалиция таких стран против сплоченного гиганта неизбежно слаба и неустойчива, развалится при первом же толчке. Европа станет по-настоящему самостоятельной и могущественной, только когда из рыхлой недоконфедерации превратится в полноценное федеративное государство, когда будет покончено с «самостийностью» крупных европейских наций.
Вот для этого — для «собирания Державы» — и потребовался европейцам регионализм.
Объективная оценка этого факта в русскоязычной публицистике встречается не часто (см., например, весьма здравую статью Степана Орлова «Соединенные Штаты Европы в двуполярном мире»).
Еще одна классическая пугалка — «трансграничные еврорегионы», как потенциальный инструмент «откусывания кусков» от России. При этом часто указывают на Кенигсбергщину и Карелию, как на первые потенциальные «жертвы».
Но особенность любого инструмента состоит в том, что это и есть всего лишь инструмент. Важно, кто использует этот «молоток» и для каких целей. Важно, кто первым возьмет его за рукоятку и начнет гвоздить соседа по макушке. Чем вам не нравится трансграничный еврорегион Северщина (северо-восток Украины и приграничные русские области)? Или же еврорегион «Юго-Западная Сибирь» (с включением отторгнутых русских областей Казахстана)?
Здесь как в жизни: «кто первый встал, того и тапки». И пока мы будем тормозить, шарахаясь от регионализма, деловитые украинцы и казахи выстроят тенденцию в свою пользу.
Существует и другая стратегия искажения европейского опыта. Отсылки к Европе — это хлеб не только унитаристов-державников, но и тех, кто проповедует суверенизацию регионов.
Они пользуются тем, что в нынешней «промежуточной» Европе существует путаница регионального и микро-национального форматов. Форматы «региона» и «малой страны» похожи по той простой причине, что ЕС еще эволюционирует, а его окраинные уезды, такие как страны Балтии, все еще являются объектами «большой игры» между ЕС, США и Россией. Но даже в этих промежуточных условиях «суверенитет» большинства малых стран Европы — сугубо показной, на деле они являются полуавтономными «сатрапиями», в духе державы Ахеменидов. Суверенная мишура этих малых стран со временем отомрет, а разбросанные по всему миру посольства и консульства превратятся в филиалы туристических агентств.
При этом не исключено, что и в аспекте регионального самоуправления у этих стран возникнут проблемы, учитывая страсть Брюсселя к выдумыванию всевозможных правил и регламентов. Так что в итоге население бывшей советской Прибалтики неизбежно вернется к классике регионализма, каковая есть не унитарная химера в масштабах губернии, а компенсация недостатков «большой» государственности, преодоление налагаемых ею пределов и «вертикальных» форматов, оставаясь, тем не менее, в ее рамках и пользуясь всеми ее преимуществами.
Другими словами, «малая страна» — это переходный исторический эпизод («смены хозяина»), тогда как регион — это всерьез и надолго.
Основная разница между сторонниками «малой страны» и регионалистами состоит в том, что первые находятся под властью устаревших иллюзий, и ради этих иллюзий они готовы втянуть себя в разборки между разными центрами притяжения. А в придачу — еще и добровольно наложить на себя целую коллекцию государственнических «вериг» и комплексов.
Регионалисты же исходят из реалий, из неизбежной встроенности региона в более масштабное единство. Поэтому они без «промежуточных танцев» сосредотачивают усилия на реальной задаче: на приучении граждан организованно бороться за наиболее комфортные и продуктивные условия такого встраивания.
Иллюзия «малой страны» не так безобидна, как это кажется, поскольку она склоняет людей отдать свои «региональные права» кучке чиновников, которые легко подчиняются «вертикальной» имперской бюрократией. Она дает возможность чиновникам и демагогам ссорить жителей региона по вопросам химерических суверенных атрибутов, налагать на них надуманные стандарты и шаблоны.
Пример — «вопрос о языке», превративший значительную часть жителей Латвии и Украины в «пятую колонну». Сделав недозрелую «мову» ключевым фактором украинской идентичности, политики обрекли эту идентичность на поражение. Шаблонность мышления «микро-националистов» настолько велика, что даже на русской почве они не мыслят «суверенизации» без навязанного «регионального этногенеза», с непременным калечением русского языка. Когда мираж «суверенитета» рассеется, а местные правительства «вдруг» окажутся неотъемлемой частью новой имперской вертикали, людям придется начинать борьбу с нуля.
РЕГИОНАЛИЗМ И МИКРО-НАЦИОНАЛИЗМ: СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ
Регионализм — это борьба жителей города или региона за улучшение жизненной среды, защиту от негативных последствий глобализации и повышение своего статуса в глобальном разделении труда. Основной инструмент этой борьбы — культурно-экономические проекты, которые используют, развивают или создают с нуля уникальные преимущества региона. Необходимым условием этой борьбы является создание и поддержка региональной субъектности. Другими словами, регион имеет право быть субъектом переговоров о собственном будущем. С ним нельзя обращаться как с «мебелью».
Причем носителем этой субъектности должна быть не назначенная сверху бюрократия, а организованное гражданское общество региона.
Регионализм от «губернского национал-сепаратизма» отличается иным набором ценностей и приоритетов. Общее у обоих течений относится к одинаковому видению «оптимального масштаба» для сообщества, желающего самоуправляться (т.е. управляться демократически, «снизу»). Регион (1-10 млн. человек) — это самый крупный масштаб сообщества, которое еще способно реально управляться волей граждан. Все, что крупнее и «выше» региона, может управляться «снизу» только опосредованно, через региональный уровень.
На этом общее заканчивается, начинаются различия.
1. Сепаратисты сосредотачивают усилия на химере унитарного микро-государства с его иллюзорным «суверенитетом». Регионалисты — на борьбе за свободные и комфортные условия встраивания региона в более крупное единство.
Регионалисты понимают, что в современном мире суверенитет «малой страны» иллюзорен. Такое образование неизбежно будет частью, сателлитом либо предметом конфликта более крупных единств. Сегодня, когда макрорегиональная интеграция доминирует над «правильной» глобализацией, «хозяева» малых стран — это единства континентального масштаба (ЕС, США, Россия, Китай и т.п). При этих условиях лучше быть органичной («внутренней») частью крупной целостности, чем мнимо суверенной «внешней» колонией или объектом конфликтов глобальных сил (т.е. потенциальным театром военных действий).
Приняв этот выбор — «регион в составе целого» — нужно отбросить «суверенную» мишуру и сконцентрировать усилия на борьбе за максимально свободные и комфортные условия пребывания в этом целом. Речь идет не о политике изоляции, а об условиях оптимального пребывания в «Большом пространстве», со всеми преимуществами, которое оно дает. Однако, уступая конкретные права региона как субъекта, гражданам выгодно культивировать саму региональную субъектность как гарантию сохранения своих интересов в будущем.
В этом месте могут возразить, что «на самом деле все это оппортунизм» и «нужно создавать такую Конфедерацию, которая изначально оставляла бы регионы совершенно свободными».
Но это бессмыслица. Ценность «Большого пространства» в том и состоит, что оно позволяет задать общие правила игры в некоторых важных сферах жизни (например — введение общей валюты, отмена внутренних таможен, свобода перемещения, образовательные стандарты). Любое такое общее правило игры по необходимости ограничивает свободу региона как субъекта, и часто — практически необратимо, на долгие годы вперед.
Именно по этой причине и важен регионализм, как движение, — чтобы «быть на страже», чтобы контроль за этими ограничениями (и тем, как далеко они зайдут) принадлежал самим гражданам.
Другими словами, только регионализм гарантирует, что ограничения, налагаемые на регион как субъект политики, при этом расширяют возможности жителей региона, а не превращаются в инструмент их подавления и эксплуатации. И граждане отстоят свои интересы тем успешнее, чем меньше будут связаны разоружающей иллюзией о том, что «Наша Конфедерация будет Хорошей». Активные регионы в сильном государстве — это лучше, чем пассивные регионы в слабом государстве. Еще и потому, что «общий пирог» у сильного государства будет больше, чем у слабого.
Конечно, развитие регионализма позволит благотворно повлиять на эволюцию «большой государственности», но лишь постольку, поскольку регионалисты не будут расслабляться. В отличие от сепаратизма, регионализм — это не финальное состояние («вот отделимся и заживем как Люди»), а процесс, «образ жизни», «вечное движение».
Суть регионализма — это перманентная борьба за возможность влиять на будущее региона и страны в целом, которую ведут активные жители региона, и ради которой они поддерживают регион «в форме».
2. Сепаратисты зациклены на формальном обретении регионом новых суверенных прав и полномочий («чтобы все как положено: герб, флаг и место в ООН»). Регионалисты — на максимально полном и творческом использовании тех возможностей, которые уже имеются у региона.
Задача номер один для регионализма — это не выбивание у Центра все новых суверенных прав и полномочий, а увеличение возможностей для граждан региона в рамках тех полномочий, которые уже имеются. Другими словами — присвоение этих полномочий региональным гражданским обществом.
Если в регионе последнее не развито, то указанными полномочиями в первую очередь воспользуются удельные князьки и коррупционеры. Первейший противник регионалистов — не Центр, а «региональные феодалы», которым выгодно погрузить регион в спячку. Центр становится противником лишь в той мере, в какой он поддерживает эти кланы, насаждает повсеместно «вертикаль власти» феодального типа и зомбирует население посредством телеэкрана.
Именно здесь проходит водораздел с «умеренными унитаристами», предлагающими в качестве альтернативы регионализму — «номенклатурный автономизм».
Определенная автономия регионального управления в такой большой стране, как Россия — это настолько необходимая мера, что ее не могут отрицать даже самые упертые государственники. Но для унитаристов важно «упаковать» эту автономию в формат секретных корпоративно-чиновничьих разборок, которые происходят «поверх населения» региона. Напротив, для регионалистов не так важна сама «автономия», как мера влияния на эти вопросы регионального гражданского общества. Унитаристы не могут допустить одного: чтобы самоорганизованное население региона превратилось в «субъект переговоров».
Именно этот страх стоит за обвинениями в том, что «регионалисты лезут в политику», «вам бы ограничиться культур-мультурой» и т.п. Но и культура, и экономика в нашем мире — это тоже политика.
Регионалистам нет нужды «заседать в ООН», но региональное самоуправление должно определяться «снизу», а это есть «политика».
Заметим, что, с точки зрения «единства страны», именно державники были бы заинтересованы в такой «политике», т.е. в развитии спонтанных регионалистских движений «снизу». Они в первую очередь будут направлены против региональных же коррупционеров.
Умный Центр мог бы использовать эти движения, чтобы создать проблемы для потенциальных сепаратистов — удельных князьков. Но на практике мы видим обратное: Центр в большинстве случаев солидаризируется именно с князьками.
3. Микро-националисты возводят свои полномочия к пассивному и неуловимому «народу», от имени которого всегда говорит бюрократия. Для регионалистов носитель субъектности — творческие, активные и морально здоровые жители региона, способные к самоорганизации.
Националисты, даже уездно-микроскопические, любят апеллировать к «народу». На практике от имени «народа» говорят и действуют бюрократы и карьеристы, а их жертвой оказывается как раз лучшая часть этого самого народа: люди, которые создают, трудятся, воспитывают детей, — те, на ком все держится.
Регионализм скептически относится к доктрине «народа». Опора регионализма — здоровая, социально полноценная середина общества (все, что между олигархами и люмпенами). Это люди, которые кровно заинтересованы в улучшении жизненной среды региона (экология, безопасность), в появлении квалифицированных рабочих мест, в обуздании чиновников путем самоуправления и самоорганизации. Регионализм в практическом применении — это победа здоровых тенденций в обществе над социальным распадом и деградацией.
Конечно, существуют и другие мнения о том, кто является настоящим двигателем регионализма.
В России наиболее четко эту мысль выразил петербургский социолог Дмитрий Иванов. Он полагает, что традиционный средний класс и связанная с ним концепция «гражданского общества» должны быть сброшены со счетов: по-настоящему актуальные движения сегодня ориентируются на сверхновый средний слой «глэм-профессионалов». В более развернутом виде с этой доктриной можно ознакомиться в книге «Креативный класс» Ричарда Флориды, где определяются условия, делающие регион привлекательным для мультинационального и полисексуального «креативного класса».
Проблема в том, что этот слой по сути своей подвижен, текуч, глобален и не испытывает потребности в привязке к конкретному региону. Он, как правило, концентрируется в нескольких мировых супер-центрах (типа Калифорнии), дорасти до которых в плане привлекательности большинству регионов не суждено. На этот слой большинство регионов могут рассчитывать исключительно как на покупателей сувениров и на потребителей услуг секс-туризма, что не является хорошей нишей в мировом разделении труда.
Впрочем, это не снимает актуальность другой идеи Иванова, — о том, что регионализм должен быть проектным и динамичным, а не превращаться в культурологический музей, с локальными вариантами матрешек и балалаек («культ региональной идентичности»).
На мой взгляд, в плане определения истинной социальной базы регионализма гораздо ближе к реалиям подошел другой социальный мыслитель, Сергей Морозов, развивающий концепцию «Новые города для новой нации» (хотя сама по себе эта концепция маргинальна в поле регионализма).
Он справедливо указывает на то, что локализм не может быть интересен верхнему слою востребованных профессионалов, которые легко могут устроиться в ведущих центрах мировой экономики. Отталкиваясь от логики Морозова, можно сделать вывод, что опорой «полисных» и регионалистских проектов являются две категории людей:
(1) активные дееспособные граждане, которые испытывают дефицит желания или способностей для полноценной эмиграционной адаптации.
(2) талантливые и креативные люди, чьи способности не могут быть использованы вне России и принципиально ориентированы на местную культурно-языковую среду.
В обоих случаях речь идет о людях, которым жизненно необходимы «точки территориальной концентрации», где они могут организовать среду обитания на здоровых началах.
4. В философском плане регионализм — это вариант фундаментализма, где в центре всего стоит «человек — хозяин своей земли и своей судьбы». Идейные основания микро-национализма более противоречивы, там парадигма регионализма смешивается с модернистской парадигмой «большого национализма».
Малый национализм — это казус и парадокс. В рамках классической парадигмы национализма оправданным является только существование «большой нации», полноценного субъекта глобальной политики и культуры.
Такие классики, как Монтескье, Гердер, Гегель, несомненно, признали бы «маленькую, ни на что не претендующую нацию», «нацию с душком вместо Духа», продуктом никчемным и бессмысленным по своей природе. Смысл существования нации Нового времени в том и состоит, что она являет собой специфическую ветвь развития человеческой культуры, с претензией быть «самой правильной», «самой передовой», «самой-самой в собственном роде». Нация эпохи Модерна — это не матрешки-балалайки, а миллионные армии, армады кораблей, грандиозные сражения, целые танкеры крови и слез. Это бронепоезд, бегущий по путям Прогресса в жестком соревновании с другими такими же бронированными локомотивами. Люди, которые приходят на эту поляну с плюшевыми мишками, как минимум, вызывают недоумение.
Маленькие неказистые вагончики в этой парадигме не имеют права загромождать пути — они должны быть присоединены к полноценным составам или безжалостно сброшены с рельсов. Не случайно, например, что развитие французского национализма сопровождалось подавлением и ассимиляцией региональных «полунаций» — провансальцев, бретонцев и др)..
Другое дело — регионализм, это достойная жизненная позиция для людей, которые не претендуют быть пупом земли, но в то же время желают быть хозяевами на собственной территории.
В центре этой философии стоит вполне фундаменталистский посыл: «Это наша земля, и мы сделаем ее такой, чтобы нам (Иванову, Петрову, Сидорову) было комфортно на ней жить». Не ждать, пока «барин приедет», а своими руками навести порядок, выстроить в ближайшем окружении — в своем околотке, городе, регионе — максимально дружелюбную и комфортную жизненную среду, в которой приятно и интересно жить, работать, воспитывать детей.
Несомненная правота обычного, традиционалистского фундаментализма состоит в том, что бородатые люди не дают обмануть себя веяниями моды и «экономической необходимостью», а прямо ставят во главу угла «правильный» образ жизни. «Мы считаем, что полноценный человек должен жить по заветам Пророка, несмотря ни на что, и этот выбор мы готовы защищать любой ценой». Регионалисты разделяют сходное убеждение. «Превыше всего стоит наш собственный жизненный выбор, образ жизни, соразмерный нам, как хозяевам вот этой вот земли». Регионализм в этом смысле можно назвать «европейским фундаментализмом», или «полисным фундаментализмом», поскольку он в качестве образца для подражания выдвигает полисные (донациональные) истоки европейской цивилизации.
5. Микро-националисты считают континентальное единство русского этноса и русского языка «печальным наследием Империи, от которого необходимо избавиться», регионалисты — колоссальным конкурентным преимуществом русских регионов в их совместной борьбе за более приемлемые ниши международного разделения труда.
Об этом — далее.
РЕГИОНАЛИЗМ НА РУССКОЙ ПОЧВЕ
Сказанное выше в равной мере относится к регионализму на любой почве: будь это ЕС, США, Китай, Россия и любое другое крупное государство. Но каждая страна в этом плане имеет собственную специфику. Русский случай гораздо ближе к американскому, чем к европейскому. Если вести речь о прототипе региональной трансформации русской государственности, то для нас более адекватна не «Россия ста флагов и ста языков», а «Русские Соединенные Штаты».
Модные слухи об отмирании государства оказались сильно преувеличенными, особенно сегодня, в эпоху кризиса, когда во всех странах наблюдается ползучая национализация. Можно согласиться, что теряет актуальность «средний формат» государства, тогда как связка «большого» и «малого» формата только наращивает мощь. На смену старым государствам-нациям приходят «империи», объединяющие в своем составе множество государств «муниципального» масштаба. Причем вмешательство и первых, и вторых в частную жизнь граждан непрерывно увеличивается.
Сегодня и в ближайшие десятилетия макрорегиональная интеграция (по типу Евросоюза) доминирует над «правильной» глобализацией. Мир еще долго будет поделен между крупными макрорегиональными блоками, воюющими за глобальное влияние и лучшее место в международном разделении труда.
Если русские регионы рассыпятся в крупу и будут поделены между разными центрами силы, то их место в разделении труда будет определяться исключительно внешними силами. И для подавляющего большинства это будет место «недалеко от параши».
Русские (и примкнувшие к ним) регионы должны быть объединены в сплоченную команду, способную солидарно защищать свои интересы в глобальном пространстве и осуществлять масштабные научно-технологические и культурно-экспансионистские проекты. Если вести речь об «идеале», о «желательности», то на ближайшие 200-300 лет русскому регионализму выгоднее быть державным регионализмом, т.е. регионализмом в рамках общерусской державы. Хотя сама эта держава (целиком, а не по частям!) вполне может примкнуть к более масштабному образованию, к какой-нибудь циркумполярной «Северной конфедерации», составленной из обломков США, ЕС и Канады. Эту «державность» постепенно можно будет обменять на привилегированное место русских регионов в рамках мирового разделения труда.
Сказанное отнюдь не является попыткой протащить в регионализм какой-то «особый русский путь». Напротив, суть регионализма, в отличие от унитарных утопий, как раз и заключается во внимании к контексту, к региональным реалиям. Если русский регионализм отличается от европейского, то не по философско-волюнтаристским соображениям, а исключительно по причине иных начальных условий.
Что принципиальным образом отличает контекст русского регионализма от контекста еврорегионализма? Одна единственная деталь: объективное единство русского этноса, охватывающее территорию континентального масштаба.
В отличие от Европы, региональные границы в рамках этого континента по большей части не являются этническими, и очень редко совпадают с субэтническими. В современных условиях это крупный бонус, позволяющий компенсировать слабость и недостаточную экономическую связность русского пространства. Таким образом, сетевое макрорегиональное единство континентального масштаба может быть стилизовано под «русское национальное государство», с вкраплениями дружественных этнических анклавов.
Я принципиально выношу за рамки вопрос о том, являются ли русские «настоящим» этносом, или это какой-то второсортный «недо-этнос». Здесь важна легенда, принимаемая большинством. Поэтому мы исходим из того, что русские — есть, что русские — этнос. Русское единство держится отнюдь не на «путинских штыках».Также очевидно, что различия субэтнических народных диалектов невелики по сравнению с внутрииспанскими или внутригерманскими, что межрусские культурные границы определяются в основном уровнем образования и достатка, а не субэтнической идентичностью.
Для простоты можно полагать, что главных русских субэтнических концептов всего шесть: великороссы, белорусы, малороссы, казаки, чалдоны и поморы. При этом в политической плоскости существуют только первые три, а остальные имеют в основном этнографический статус.
Должны ли регионалисты, принимая за образец Европу, искусственно дробить крупные русские субэтносы, бредить о «региональном этногенезе» и «многоязычии»?
Это напрасное расходование сил. Вспоминается математик из анекдота, который, найдя чайник уже полным воды, хочет ее сперва вылить, чтобы задача «вскипятить воду» соответствовала шаблонным начальным условиям. Сильный региональный бренд может обойтись без дорогостоящего «допинга» в виде «региональной этничности». Потенциал различий между русскими регионами от Балтики до Владивостока для создания идентичностей и без того достаточен. Хватает и специфических региональных тем и интересов, способных стимулировать локальную солидарность и перенести ее в сферу общей воли, региональных проектов.
Зацикленность на «региональном этногенезе» может быть связана с неуверенностью в правовом статусе региона. Для микро-националистов «региональные права» непременно должны подкрепляться этнической уникальностью региона. «Мы самоуправляемся, потому что мы — Другие». Если этого «брутального» фундамента для идентичности микро-националисты не видят, то они пасуют или уходят в отрыв от реальности.
Для регионалистов — все иначе: «Мы другие, потому что мы самоуправляемся. А самоуправляемся мы потому, что это естественно для свободных людей». Мы берем экономически и исторически связанную совокупность соседних муниципалитетов, настолько крупную, насколько еще возможно сохранить управляемость «снизу», и нарекаем ее «регионом». И говорим, что никаких дополнительных оснований для регионального самоуправления не требуется.
У людей, зацикленных на «региональном этногенезе», возможно, просто не хватает воображения, чтобы предложить региональным сообществам какие-то другие объединяющие цели и задачи, помимо игры в индейскую резервацию. Но даже люди без воображения способны понять, что есть такой универсальный дифференцирующий фактор, как экономическая и культурная специализация регионов.
В идеальном случае регионы должны гордиться не тем, что их изолирует от русского этноса, а тем, что они (и только они) вносят в общерусскую (и глобальную) «копилку». Это относится не только к экономике, но и к культуре. Скажем, местный тренд в искусстве может подкреплять региональную идентичность, и в то же время — быть феноменом общенационального (и глобального) масштаба. Это — нормально. Требовать, чтобы региональные художники непременно выражались на языке, никому не понятном за пределами региона, — это маразм, такой же по извращенности, как и опасение, что само существование особой культурной традиции в русском регионе «угрожает единству нации».
Нужно ли бояться спонтанного, низового образования новых региональных субэтносов?
Приходится слышать возгласы, предающие анафеме даже безобидных «эльфов» и «гномов». Это глупость, даже если исходить из унитарной логики. С точки зрения общерусского единства, лучше иметь сотню едва наметившихся и «виртуальных» субэтносов, включая руссо-эльфов и руссо-гномов, чем шесть больших и четко очерченных. В рамках общего информационного, языкового и образовательного пространства реальная субэтнизация регионов может быть только виртуальной.
Как показывает многолетний опыт украинизации и белоруссизации, региональный этногенез на русской почве может идти только под действием жесткого государственного принуждения, переходящего в открытый террор. Если принуждение исключено, то сама по себе машина не заработает, просто в силу здоровой человеческой лени и прагматизма.
Тем более это верно в условиях информационной эры, когда подключенность к большему информационному пространству сама по себе становится бонусом, а тот, кто ее себе затрудняет, тем самым лишь урезает свой круг возможностей. Не для того лучшие представители всех без исключения русских регионов последние 300 лет создавали и совершенствовали такой превосходный инструмент мышления и коммуникации, чтобы теперь нам от этого отказываться и каждому в своем углу изобретать велосипеды из его обломков. Это было бы похоже на поведение человека, который, окончив вуз, снова потянулся в детский сад, чтобы собирать кубики и читать по складам.
Хочется сказать такому детине: «Чудик, ты уже взрослый: хватит играть в кубики — перед тобой целый мир!»
РЕГИОНАЛИЗМ В КОНТЕКСТЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Излагая выше аргументы в пользу «державного регионализма», мы опустили одну «досадную мелочь». Эти аргументы работают, только когда объединение регионов является полноценной страной, а не колониальной территорией, управляемой и эксплуатируемой извне.
Если «вертикаль власти» ставит перед собой задачу сдерживать развитие регионов, отнимать у них ресурсы и сталкивать на наинизшие позиции в международном разделении труда, то все меняется. В этой ситуации регионализм начинает проигрывать популизму на почве сепаратизма. Тогда мы слышим: «Хорошо, пусть регионализм — но тогда уж в составе благословенного Евросоюза, а не поганой Рашки, управляемой вурдалаками».
Для регионов, примыкающих к ЕС, это весьма сильный аргумент.
Такой максимализм сепаратистов особенно эффективен в отношении молодежной аудитории, которой по душе простые и «резкие» вещи. Сравнительно с регионализмом, утопия «малой страны» проще для понимания и выглядит более эстетично. Герб, флаг, красивые национальные мундиры, место в ООН, муляж авианосца на горизонте. Малую страну «видно из космоса». Можно закрасить на глобусе лоскуток и любоваться долгими зимними вечерами.
В этом смысле политика имперского Брюсселя, позволяющая отдельным сатрапиям сохранять все атрибуты государственности, весьма проницательна и мудра.
Напротив, «регионализм» даже по звучанию — что-то сугубо техническое и скучное, «для взрослых». Как все разумное и естественное (т.е. «половинчатое» и «балансирующее»), он и в плане витальной силы уступает молодцевато-отмороженному сепаратизму.
Любого политизированного юношу должна крайне раздражать регионалистская «стратегия малых дел». Юноша еще не понимает, что русская гражданская самоорганизация может начаться исключительно с малых дел локального и регионального масштаба.
В нормальной ситуации бонусом регионалистов является легальность и допустимость в качестве нормальной общественной позиции. При этом к теме подключается большинство рационально мыслящих граждан, которые, естественно, делают выбор в пользу регионализма, а не сепаратизма. Но в современной России это затруднительно, поскольку регионализм однозначно трактуется как нелояльность, а само слово почти превратилось в табу.
Демонизация, конечно, не приводит к «остановке» регионализма, поскольку он естественен и является потенциальным «мейнстримом». Она приводит к тому, что многие люди, которые сегодня сочувствуют регионализму, избегают позиционирования в качестве таковых. В результате «монополию на дискурс» получают сепаратисты. Таким образом, колоссальный потенциал регионализма в «глубинке» на уровне дискурса аккумулируется и канализируется радикальными приверженцами «малой страны». Оттягивая маятник в крайнее положение, лоялисты добиваются лишь одного: когда весь огромный массив «крипто-регионализма» «гукнет» и «тронется», то потечет он, скорее всего, в самое радикальное русло.
Но и это еще не самая большая проблема. Гораздо серьезнее, что в этой ситуации происходит размывание самого регионалистского дискурса.
Непривлекательность нынешнего государства как «объемлющего целого» для регионалистов неизбежно выводит их на стезю национально-демократической революции. Последняя мыслится как необходимое условие для становления полноценного регионализма. Со своей стороны, адепты национал-демократии тоже не проходят мимо регионализма и пытаются использовать его как инструмент «борьбы с режимом». Отсюда — многочисленные попытки связать оба дискурса. В итоге мы получаем доктрину, где отделение от Кремля любой ценой мыслится как желательный промежуточный этап на пути к новому, более полноценному объединению: «Мы сначала построим образцовое русское государство в одном, отдельно взятом регионе, а потом отобьем у Кремля и все остальное!»
Большая часть «антисепаратистских обличений» регионализма на самом деле относится как раз к подобным гибридным продуктам. Именно в этом контексте в связи с регионализмом всплывает слово «Конфедерация». Сам по себе регионализм, как было указано выше, никаких сантиментов к конфедеративному типу устройства не испытывает. Но если национальная революция будет развиваться по регионалистскому («староамериканскому») сценарию, то понятно, что на пе
