(Тезисы к заседанию клуба «Русский Интерес»)
Пространство нашей страны обрезано, словно по шаблонам кайзеровских и антантовских генералов осенью 1918 года, когда решалась ее участь как геополитического феномена.
Тогда Россия, отрезанная от Балтики и Черного моря, была захвачена в англо-саксонское «кольцо Анаконды». Сегодня история вновь повторяется.
В этих условиях всплывает интерес к богатому опыту отечественной геополитической мысли конца ХIХ — первой трети ХХ века. В этот период славянофильская и почвенническая традиция, идущая от И.С. Аксакова, Н.Я. Данилевского, В.И. Ламанского и Д.И. Менделеева и других, доминировала. На ее фундаменте в Русском Зарубежье была построена евразийская геополитическая концепция П.Н. Савицкого.
В центре исследования отечественных геополитиков стояла проблема выявления самобытности государственного имперского «телосложения» России. Неотъемлемой ее частью было определение границ России.
Под стабильными границами русские геополитики понимали контуры пространства, в рамках которого государство может быть экономически независимо и надежно защищено в военно-стратегическом плане. Обычно такие границы назывались естественными. Чаще всего в качестве таковых рассматривались высокие горные цепи, океаны, пустыни (но не реки).
Показательно, что отечественная геополитическая традиция отрицала наличие естественных природных границ между Европой и Россией. Поэтому условно географической «Европой» считались земли к западу от Пулковского меридиана. Западная граница обычно проводилась по религиозному признаку (границы латинской и христианской цивилизаций) и/или по структурным чертам распространения русского говора. Этого принципа придерживались Данилевский и Ламанский.
Политические границы Российской империи со Швецией и Норвегией совпадали, на взгляд этих мыслителей, с культурно-историческими и этнографическими рубежами России. В то же время западные сухопутные границы — с Пруссией, Австрией, Румынией, европейской Турцией — трактовались как «искусственные», поскольку сопредельные земли были «единоплеменные» и/или «единоверные» России. Таким образом, обосновывалась панславистская концепция российского пространства, по которой его граница с Европой проходила по черноморско-балтийской перемычке, в том числе, по Адриатическому и Ионическому морям («окраинно-приморские европейские территории»), вбирала все западно- и южнославянские территории. Сфера стратегических интересов России в Европе ограничивалась линией Познань — Богемские горы — Триест. Галиция и Волынь рассматривались как органические части России.
Такой подход был созвучен концепции «хартленда», разработанной англо-саксонским геополитиком Х. Маккиндером в 1904 году. К пространственному телу Российской империи классик британской геополитики относил еще и территорию восточной части Германии и Австрию, ибо полагал, что это территории славянские, завоеванные тевтонцами. Данная теория была в общих чертах воспринята немецкими геополитиками, в частности Ф.-В. фон Бергхофом. Однако в его трактовке границы России значительно сужались. Территория России включала в себя пространство между западной границей по линии Чудское озеро — Неман — Днестр, азиатскими складчатыми горами и Северным Ледовитым океаном, образуемое четырьмя широтными полосами — тундра, лес, степь и пустыня.
Проблема «Россия — Восток» для отечественной геополитики со времен «Большой игры» была не менее значима, чем вопрос о взаимоотношениях нашей страны с Западом. Это объяснялось борьбой за сферы влияния в Средней Азии с Англией, а также определяющей ролью восточного направления в геополитической активности Российской империи. В этом отношении показательны слова геополитика-публициста И.И. Дусинского, отмечавшего в
О необходимости присоединения Туркестана для обеспечения безопасности страны после Крымской войны писал создатель военной школы отечественной геополитики генерал-фельдмаршал Д.А. Милютин. На схожих позициях стоял И.И. Дусинский, считавший, что русская колонизация в глубь Азии должна обезопасить наше государство от «исторической неизбежности натиска Китая», и предлагал провести границу Российского государства до Куэнь-Луня с пустыней Гоби.
О естественно-исторической обусловленности русской колонизации на Восток с целью обретения «удобной и прочной границы» писал И.С. Аксаков в 80-е гг. XIX столетия:
«Ни в одном шаге своего движения и распространения на Восток не подлежит Россия упреку; она лишь исполняла закон необходимости — органический закон нашего государственного телосложения, не нарушая ничьих законных прав, не к ущербу, а к выгоде занимаемых ею стран и подчиняемых народов».
Славянофил считал, что продвижение России в сторону Средней Азии «законно, естественно и неизбежно».
Подобной точки зрения придерживался и В.О. Ключевский, мотивируя это открытостью восточных российских границ и отсутствием серьезных препятствий для углубления в Азию. Еще дальше эту идею развил генерал А.Е. Снесарев, указав на необходимость укрепления наших государственных позиций в Афганистане в противовес британской Индии.
Данилевский и Ламанский подчеркивали культурно-историческую принадлежность к «Среднему миру» (потенциальной России) между Европой и Азией части географической Азии: сирийских и палестинских христиан, передне- и южноазиатских арийцев.
П.Н. Савицкий, А.Е. Снесарев и Е.А. Вандам еще до революции рассматривали Русское государство как геополитического преемника Монгольской державы. Они полагали, что, заняв место Татарии, мы унаследовали и ее отношения к южной половине Азии, т.е. главным образом к Китаю и Индии. Это подразумевало включение в состав Российской империи остатков территории Золотой Орды как исторического наследства. Прежде всего, это касалось Маньчжурии.
Здесь Вандам и Савицкий заочно вступали в полемику с представителями западнического историко-геополитического подхода к этому вопросу. В частности, с С.М. Соловьевым, который также указывал на важность восточного направления, но с другого ракурса: «Не вследствие мнимого влияния татарского ига, а вследствие могущественных природных влияний: куда течет Волга, главная река новой государственной области, туда, следовательно, на Восток, обращено все». На этой же логике строилось геополитическое обоснование территориальных прав России.
Наследие «монголосферы», по выражению П.Н. Савицкого, касалось, прежде всего, исторического «степного» мира, центральной области «старого материка» — Монголии и Восточного Туркестана, а также среднеазиатского, сопряженного геополитически с «иранской сферой».
Географическая принадлежность Внешней Монголии к пространству России определялась близостью почвенно-ботанической и климатической. Резкий континентальных климат характерен для русской полосы степей, которая тянется до Большого Хингана; горная система Внешней Монголии непосредственно связана с Алтаем, Саянами и Забайкальем. Эта близость особенно подчеркивалась ярким географическим контрастом с Китаем, где не было ничего, сходного с монгольскими явлениями. Также дело обстояло и с Синьцзяном (Восточный Туркестан).
Савицкий утверждал «единство трех Туркестанов» (Западного или Русского, Афганского и Восточного), которые расположены на южной окраине внутриматериковой Евразийской полосы. Таким образом, геополитическая «естественная» граница евразийского «месторазвития» упиралась в горы Гиндукуша и Тибета, отделяя, тем самым, «срединный мир» от Индии и от берега моря на расстояния на 1000-
Географическая принадлежность подкреплялась исторической взаимосвязью. Так, Савицкий ссылался на данные археологии, которые доказывали наличие культурной общности еще во времена античности на пространстве от берегов Черного моря до Южной Сибири, вплоть до Китая, включая Поволжье, Монголию, Синьцзян. А собственно Азия и Европа «резчайшим образом отличались от нее».
На схожих позициях стоял и известный русский археолог М.И. Ростовцев. В его книге «Средняя Азия, Россия, Китай и звериный стиль» утверждалось, что население тогдашней Монголии было в культурном отношении ближе к далекому степному Причерноморью, чем к соседнему Китаю. Эта кочевая культура, которая сложилась на пространстве от Карпат до Великой китайской стены, послужила основой для «великого объединительного» дела Чингисхана.
Савицкий и Снесарев утверждали, что Синьцзян и Монголия составляли «монгольское ядро континента» — обладание которым являлась геостратегической и геоэкономической необходимостью.
Ценность «ядра» была многоплановой, «синтезной». В нем сконцентрированы разнообразные естественно-промышленные ресурсы. Отсюда делался вывод, что только ориентацией в сторону Востока может быть осуществлено «великопромышленное развитие России».
Помимо восточного направления, в отечественной геополитической традиции считалось стратегически важным для России еще одно — южное, каспийско-черноморское. Отмечалось, что все главные сырьевые области Российской империи (Донецкий и Керченский бассейны, Кутаисская губерния, Апшеронский полуостров и т.д). расположены «амфитеатром» вокруг Черного моря. Отсюда прослеживалось экономическое и стратегическое тяготение к ним Константинополя, который рассматривался как «крупнейший русский порт», поскольку в его гавань в начале ХХ века ежегодно заходило русских торговых судов гораздо больше, чем в любой русский порт. Считалось, что присоединение Константинополя значительно сократило бы пограничную линию, обезопасив наше южное направление. Подразумевалось, что это даст и определенное влияние на страны Востока
Южное направление рассматривалось как основополагающее в процессе образования Российской империи, который связывался с присоединением Грузии и Крыма в конце XVIII века, когда Россия вышла за пределы расселения русской национальности.
Многие выводы наших геополитиков конца ХIХ — начала ХХ века были подтверждены не только историческим опытом, но современной политической практикой.
Вспомнить, хотя бы слова Зб. Бжезинского, разработчика продуманного плана по расчленению России: «Без Украины реставрация империи стала бы нежизнеспособными делом». Угрозу восстановления державного тела нашей страны в своих естественных границах этот русофоб видит и на восточном направлении, как раз в районе «монгольского ядра», рассматривая Казахстан и Узбекистан как возможную основу для возрождающего Империю союза.
Украина и Грузия пока вне сферы влияния России. Главное сейчас — не упустить полностью из под контроля восточные регионы, развитые в экономическом отношении гораздо хуже центра. Тем более, в условиях интенсивной миграции китайцев.
Именно с переноса на Урал, Алтай, горный Туркестан промышленных баз в ходе индустриализации началось строительство Советской Империи. Возрождение промышленных центров в этих окраинных областях является стратегической необходимостью.
