В последнее время, особенно после саммита НАТО в Бухаресте, ностальгически-прощальной встречи Джорджа Буша-мл. и Владимира Путина в Сочи и лужковско-ивановских эскапад на крымско-севастопольские темы, вновь активизировалась полемика о том, находится ли евроатлантический мир в состоянии — или на пороге — новой «холодной войны» с Россией. Суждено ли России и Западу новое затяжное противостояние с неясным исходом.
Расставаясь навеки, Путин и Буш формально пообещали, впрочем, что холодной войны не будет. И они, похоже, никого не хотят обмануть. Не хотят, в первую очередь, потому, что не могут.
Ведь холодная война — это, в первую очередь, схватка базовых идеологий, способных быть привлекательными для человечества или, по крайней мере, его значительной части.
Многие политики и эксперты солидарны в том, что сегодня, в отличие от времен строительства коммунизма, Москва никакой целостной и универсальной идеологии миру не предлагает.
Но ушедший президент России прав вдвойне. Он, как это иногда с ним случается, заглянул правде в самое сердце, заявив на том самом саммите в Бухаресте:
Какой-то религиозныйужас в ожидании моих речей, я не знаю, откуда он возник.
Да, холодной войны действительно ожидать не приходится.
Будет война религиозная.
И она уже идет.
МОНЕТОКРАТИЯ
Перефразируя Чехова, можно сказать, что нет такого предмета, который не мог бы послужить русскому человеку религией.
Русское сознание склонно всему придавать религиозное измерение, все доводить до крайности религиозного исступления. Неторопливая, сдержанно-практическая работа над теориями и учениями русским не свойственна, не говоря уже об ироническом отношении к жизни.
Я имею в виду, разумеется, народ в целом, а не отдельные исключения, для того и существующие, чтобы подтверждать правило.
В этом особом религиозном запросе, довлеющем над русской душой, проявляется наше особое чувство заброшенности, космической провинциальности, маргинальности, если угодно. Мы — на краю, на грани. Мы привыкли осмысливать наше огромное и полупустое жизненное пространство как глухой угол Вселенной, где с одной стороны — глухой занавес, отделяющий нас от Европы, а с другой — вечная Сибирь,и за ней — бесконечные, как степь, монгольские орды, олицетворяющие нашу трудноразличимую в тумане будущего историческую смерть.
В этом гигантском гулком пространстве, где каждый вздох повторяется многократным эхом, чтобы тут же навсегда исчезнуть под непроходимым дремучим снегом, одиночество человека ощущается особенно остро.
И выход из этого одиночества только один — в запредельное.
Отсюда, собственно, во многом и происходит обожествление русскими верховной власти. Ведь русский монарх, как бы он ни назывался — царь, император, генеральный секретарь ЦК КПСС, президент — это не просто государственный деятель и уж тем более не часть политической системы. А — особое надмирное существо, наделенное трансцендентными свойствами, функциями и способностями. Исполняющий. Точнее — исполняющий (в данном физическом времени и в этом географическом месте) обязанности Бога.
Потому-то русское сознание не просто ставит монарха выше закона, но считает способность стать выше закона одним из важнейших критериев монаршей легитимности.
Для русского ума не существует сущностного конфликта между благостью и всемогуществом. Благ, потому что всемогущ, и демонстрация всемогущества всегда является благой, даже если практические результаты его применения ужасают (нет, даже так: особенно если они вызывают ужас). И если он всемогущ, то и благ, в чём бы это благо не выражалось
Горе тому царю (свежие исторические примеры: поздний Горбачев, Ельцин все 9 лет его правления), кто привселюдно попытается отказаться от своего имманентного всемогущества и поставить себя в зависимость от неких созданных человеками институтов или процедур.
Того русский народ никогда уже не посчитает богом земным. И не будет почитать тем исступленным почитанием, какое может быть адресовано лишь божествам, но не примитивно-банальным «всенародно избранным». Да и в выбор свой русский человек, по большому счету, не верит — что это за бог, если его можно выбирать? Бог дается свыше, и чем менее понятна, менее рациональна технология боговозникновения, тем надежней и прочнее всё дело.
Религиозный вакуум в России, связанный с ослаблением прежних культов и земных богов, заполняется так быстро, как вообще возможно. Независимо от качества наполняющей субстанции.
Этим и обусловлен триумф на русской почве религии коммунизма в начале XX века.
Разумеется, «единственно верное учение» обладало всеми признаками государственной религии, а коммунистический режим (1917-1991) был классической теократией — со своим священным писанием, сонмом святых, обрядом, эсхатологией — и, разумеется, чудотворными мощами. Религиозная власть (ЦК КПСС) стояла в Советском Союзе выше светской (Верховный Совет, Совет Министров).
Понятно, что режим рухнул именно в тот момент, когда горбачевское поколение решило, что можно (как и советовал им Солженицын в «Письме вождям Советского Союза») сохранить власть, отказавшись от идеологии. Региональные партработники, скоропостижно выскочившие на авансцену из-за спины брежневского застоя, так и не поняли, что нет и не может быть церкви без веры, ее наполняющей. И отказ от религии коммунизма, т.е. от коммунистического хилиастического проекта, сразу повлечет распад за собой и самого теократического режима, и религиозного государства — СССР.
В тот исторический момент (март 1990-го), когда Михаил Горбачев избрал себя Президентом СССР, обнулив тем самым статус и роль Генерального секретаря ЦК КПСС как верховного жреца религии коммунизма, крах режима (а с ним и Союза) стал отчетливо неизбежен.
Однако крах коммунизма вовсе не означал отказа от самого принципа религиозной легитимации власти. И на руинах коммунизма должна была в самом скором времени появиться новая «основная» религия.
Она, конечно, появилась, и правит Россией по сей день. Это религия денег, специфический русский вариант культа Мамоны.
С поправкой на многочисленные русские стереотипы и обстоятельства наш нынешний режим можно определить как монетократия — власть денег, в самом прямом смысле слова.
Нужно отделять монетократию от так называемого «культа наживы» и прочих распространённых человеческих пороков. «Культ наживы» — это культ в кавычках, и эти кавычки неснимаемы. Всем понятно, что «поклонение доллару» не предполагает религиозных обрядов. Это всего лишь желание иметь много денег, чтобы иметь «власть и удовольствия». В современной России же деньги стали именно предметом культа без кавычек, в самом прямом, исконном смысле слова «культ» — новой религией.
С начала 1990-х годов классический русский человек свято и безоговорочно верует, знает и исповедует, что всё благо — от денег, в них — все начала и концы, а вне и помимо денег нет ничего, кроме страданий и зла.
Деньги для современного русского сознания — это не средство комфорта и инструмент бытовой свободы. Нет — это орудие свободы трансцендентной, рычаг, позволяющий преодолеть земное притяжение.
В этом смысле отношение к «презренному металлу» в России отнюдь не обывательское. Небуржуазный и даже антибуржуазный по духу своему русский народ научился любить и уважать деньги, фактически лишив их классического буржуазного измерения. Если при коммунистах в СССР мало что можно было купить за деньги, то в сегодняшней России можно купить всё, то есть совсем, абсолютно включая оправдательный приговор Страшного суда. Вопрос лишь — в сумме и правильном канале ее передачи «кому следует».
И когда типичный представитель нынешней российской элиты приходит на Запад с тем же добрым намерением — использовать власть денег, чтобы стать выше законов, традиций и всех мыслимых приличий — он бывает крайне удивлен, слыша от западных властей, или даже простых смертных, отказ. От денег ведь не бывает отказа! не может быть отказа и не должно быть отказа! это же такая сакральная субстанция, за которую — точнее, за веру в неё — можно легко убить человека. И, если требуется, уверенно умереть самому.
Собственно, в этом противоречии между религией денег и остатками западного секуляризированного христианства и лежит основа современного конфликта между Россией и Западом. Это — классический религиозный конфликт.
Когда миллиардер Михаил Прохоров, герой светских хроник альпийского Куршевеля, заявляет, что не будет подчиняться французским законам, потому что он уже за всё заплатил, он ведет себя как типичный адепт, более того — жрец религии Мамоны.
Когда другой миллиардер, Владимир Путин изливает всю свою желчь, рассказывая западным элитам что-то вроде «мы же к вам с деньгами! понимаете, с гигантскими деньгами идем!!! — а вы нас не понимаете, не принимаете и за хороших людей не держите» — он излагает свою религиозную концепцию и понимание первоначала мира.
Отсюда, собственно, и приснопамятная Мюнхенская речь (февраль 2007 г)., в которой ни политики, ни геополитики не было вовсе — только яростно неприятие того факта, что, оказывается, не все на Западе можно купить за деньги. А значит, Запад, больной и упадочный, все еще отказывается принимать нашу передовую религию, что отвратительно и нелепо. Так бывало и в эпоху расцвета коммунизма, потому риторически и мнемонически Путин действительно нередко напоминает Никиту Хрущева времен стука ботинком по трибуне ООН.
Вы думаете — кто сегодня правит Россией?
Подержанный Путин?
Свежий Медведев?
Тайный сговор элит?
Отчасти, конечно, верно и то, и другое, и третье — до 7 мая почти Путин, после — почти Медведев, и всегда — какие-то «элитные группировки». Ведь русскую традицию обожествления земного царя никто у нас не отменял. И Путин потому и стал, в отличие от предшественника своего, полностью легитимным царем, что научился править извне закона и стоять выше человеческих обязанностей.
Но на самом деле, по большому счету, правят — Деньги. В самом прямом смысле этого слова. И если интересы Больших Денег противоречат воле Путина и/или Медведева, президентские решения, пожелания и обещания в сегодняшней России, как правило, не выполняются.
Таковы основы монетократии.
Многие жрецы религии Мамоны, которые образуют российский управляющий (не правящий, нет, а именно управляющий) класс, искренне убеждены, что деньги могут принести и физическое бессмертие. (Если ж перед лицом смерти мультмиллиардер оказывается тождествен бедняку — то какая же тут монетократия может быть?).
Я помню свой разговор с одним крупным российским магнатом, состоявшийся еще осенью 1999-го, когда Ельцин только готовился уступить престол преемнику своему.
- Пойми, — сказал мой собеседник, — деньги — это не просто море удовольствия. Это реальная перемена судьбы. За большие деньги мы создадим индивидуальные лекарства, которые позволят нам, держателям главных денег, прожить в полтора раза больше — скажем, не 80 лет, а 120. А потом придумаем еще новые биотехнологии, и дотянем до 150 лет. А там… И так далее.
В гипотезе, согласно которой день смерти человека зависит от личного иудеохристианского Бога, мой богатый визави совершенно не нуждался.
И то, что он пророчил тогда, восемь с половиной лет назад, сегодня уже воплощается на практике. Пресловутые нанотехнологии — это и есть тот самый поиск индивидуальных, очень дорогих рецептов физического бессмертия. Не случайно в эти загадочные технологии щедро вкладываются многие миллиарды нефтяных бешеных доходов.
При том, в отличие от американского миллиардера-протестанта, русский богач никогда не отдаст большую часть своего состояния на благотворительность.
Почему? Потому что Деньги для жреца русского культа Мамоны — священная субстанция, которую нельзя доверять профанам. Ее можно аккумулировать только в жреческих умелых руках, причастных некоей тайне религии денег. А человек, оставшийся без Больших Денег, — ничто, пыль, неодушевленный объект.
Деньги (настоящие, Большие, достаточные для трансформации реальности) даются человеку один раз, и здесь нет и не может быть никаких строгих правил, никакой упорядоченности, тем более справедливости (воздаяния по заслугам) — святая финансовая субстанция дышит где хочет, и сама, по своей собственной воле, находит того, кого следует осчастливить. И потому главное — беречь субстанцию и преумножать ее всеми силами и любой ценой. Ведь тому, кто безрассудно растратил чудотворный финансовый эликсир, шанса вернуться в число избранных уже никогда не дадут.
Невозможно понять современную Россию, тем более — жить и работать с ней без осознания новейшей русской религиозности и феномена монетократии.
УТИЛИЗАЦИЯ ПРАВОСЛАВИЯ, ИЛИ ВОЗМОЖНОСТЬ ОСТРОВА
Да, а что же традиционное русское Православие? — спросите Вы.
Ведь нам каждый день по телевизору показывают и в газетах пишут (причем не только в российских, но в самых что ни на есть западных), что в России происходит бурное православное возрождение. И не только Путин с Медведевым, но даже и всякий чиновник-атеист еврейского происхождения (например, бывший премьер-министр Фрадков) стоит в восстановленном Храме Христа Спасителя на Рождество и на Пасху, истово крестясь при малейшем приближении телекамеры.
Действительно, в последние полтора десятилетия на Русскую Православную Церковь обрушился золотой дождь всяческих материальных благодеяний. Здания и сооружения, земельные угодья, бронированные «Мерседесы» для членов Св. Синода, щедрые и регулярные спонсорские взносы. Подпольные времена, когда за исповедание Православия можно было уехать во глубину сибирских руд, остались далеко позади. Редкий начальственный юбилей, корпоративная вечеринка или торжественная охота на кабана обходятся сегодня без символического присутствия «уполномоченного» архиерея.
Однако это ничему не противоречит. Просто элементы «православного» декора — именно декора, то есть хорошо разрботанной ритуальной стороны, а также демагогии и отчасти стилистики — понадобились российской управляющей элите, чтобы легитимировать новую религию — культ Мамоны.
Московский Патриархат, конечно же, не остается в долгу. И правильно понимает свое место в сегодняшней России.
Он поддерживает и возвращение советского гимна, и монетизацию льгот. Объявляет Путина лучшим русским правителем всех времен. Вручает бывшей жене магната Абрамовича церковный орден — за подвижническое воспитание пятерых детей в жесточайших условиях современного Лондона. Ну Абрамович настоятельно попросил экс-супругу задобрить — почему бы не сделать? Православный орден — это сейчас нечто вроде подарка на именины, такого же, как бриллиантовая брошь или антикварная табакерка.
Для управляющего класса, определяющего философию и религиозный облик России сегодня, Русская Православная Церковь превратилась в Министерство спасения души (Минспас) РФ. Или, в соответствии с новейшими веяниями — государственную корпорацию в форме некоммерческого партнерства «Росспасдуш».
При том компетенция церкви не выходит за пределы некоего набора формальных процедур. Обычная жизнь представителя русской элиты проходит в служении Мамоне. Однако новый культ пока еще не выработал своего символического и практического инструментария прощения грехов. «С гарантией» эту услугу оказывает только старая проверенная контора, имеющая тысячелетнюю кредитную историю.
Потому периодически и систематически любой русский «путин» отправляется в эту Церковь, словно в отпуск на субтропический остров, чтобы получить сертификат соответствия божественно установленному порядку вещей. А потом — вернуться к отправлению своих прямых деньгоносных обязанностей.
Не случайно одним из главных культурных событий в России последних лет стал фильм режиссера Павла Лунгина «Остров».
Эта картина удостоилась всех возможных в нынешней РФ кинопремий и восторженных отзывов представителей самых разных идеологических лагерей, начиная от условных либералов и кончая условными же мракобесами. Фильм, — что редкость в нынешней России, где конфикт по любому поводу считается хорошим тоном — понравился практически всем.
Сюжет картины таков.
В монастыре, на далеком острове посреди самого Белого моря, живет православный подвижник. Вернее, подвижник, как его понимают российские власть имущие. То есть — маг, волшебник, прямой наследник Симона Гиттонского, который посредством священного бормотания и пасов разными конечностями, в два притопа — три прихлопа вынимает из проруби души человеческие, открывает будущее, снимает порчу и сглаз и т.п.
И к этому магу с «большой земли», отделенной от острова всей фатальной невыносимостью русских толщ, постоянно едет разнообразная клиентура. Которая получает решение своих основных жизненных проблем и тут же отправляется обратно. Правда, над некоторыми клиентами попроще волшебник откровенно издевается (например, отправляет пожилую женщину искать мужа, погибшего во время II мировой войны, во Францию), но это уж, как говорится, эмоциональные издержки производства. На всех волшебной милости — не напасешься.
Кстати, действие фильма, чтобы никто не догадался, происходит в 1970-е годы, посреди советского брежневского расцвета.
Одно лишь тяготит душу главного героя: в начале войны он, будучи матросом, предал своего командира, и того расстреляли нацисты. И потому, посредством очередных магических усилий, он вызывает покойного командира, ставшего уже контр-адмиралом, к себе на остров, быстренько исцеляет от душевной болезни его дочь и тем самым завоёвывает вечное прощение.
После чего назначает дату собственной смерти, выбирает модель гроба и очень своевременно ложится в него. Колокольный звон. Занавес.
Павел Лунгин, один из самых талантливых режиссеров своего поколения и вообще специалист по центральным запросам эпохи (вспомним его позднеперестроечный «Такси-блюз» или менее удачную картину — раннепутинского «Олигарха») сделал все настолько ярко и выпукло, насколько возможно. И современный Симон Гиттонский сыгран Петром Мамоновым безупречно.
Вот и вся суть «православного возрождения»: съездить на спасительный остров, получить запас святости для всей семьи — и назад, к себе и своей настоящей вере.
РУССКИЙ КАСТАНЕДА, ИЛИ НАШЕ НОВОЕ ВСЕЕДИНСТВО
Впрочем, религиозные поиски в среде людей, определяющих облик современной России, еще не завершены.
Религия Денег хороша всем, кроме одного: ее нельзя в полной мере оснастить публичным сакральным аппаратом. И потому она нуждается в соответствующей материальной надстройке.
Пока роль надстройки относительно успешно играет, как мы уже сказали, казённо-рыночное православие, а для немногих — иудаизм. О котором, конечно, тоже нельзя не вспомнить, потому что влияние околокремлевских раввинов, всегда готовых объявить Путина (а теперь и Медведева, конечно) почетным евреем или последним великим пророком, в современной РФ куда как велико. А увлечение Каббалой (как-никак, цифирки — дело надежное, цифры — мера денег!) охватило несколько сот самых влиятельных людей страны (не исключая, по слухам, даже православного министра финансов).
Но ветхие религии годятся уже не вполне. Поскольку в истории они не обнаружили достаточной «эффективности» — что в условиях монетократии есть важнейшее доказательство подлинности учения.
Разрабатываются новые верования и культы. Которые должны совместить коренной прагматизм культа Мамоны с нашим старым всеединством: присущим русскому уму стремлении объединить все учения в одно, последнее и единственно правильное.
См. Владимира Соловьева, Сергея Булгакова, Семена Франка, Николая Лосского и многих других выдающихся русских мыслителей.
С некоторым магическим соусом, пришедшим из свойственного хаотичным российским 1990-х увлечения Карлосом Кастанедой и учением Дона Хуана.
Русский Кастанеда, похоже, уже обнаружил себя. Только что издан в России роман «Суринам» — первое систематическое изложение основ нового культа.
Автор романа — Олег Радзинский — до сих пор не был известен в качестве писателя. Радзинскому 50 лет, он приходится родным сыном известного драматурга Эдуарда Радзинского. Еще в начале 1980-х годов он стал диссидентом и получил от вечереющей советской власти 6 лет лагерей. После освобождения уехал в США, вернулся в Россию уже как инвестиционный банкир, купил мало известную тогда компанию «Рамблер» и, продав её несколько лет спустя, в условиях Интернет-бума магнату Потанину, заработал, по некоторым данным, полмиллиарда долларов. Что вполне достаточно для начала религиозных поисков. Каковые Радзинский учинил в некоей секте, базирующейся в стране Суринам (северо-восток Латинской Америки).
Опыт этого пребывания (возможно, мистифицированного) и лег в основу романа «Суринам», который вполне рискует вот-вот стать поколенчески культовым.
И у романа, и у культа есть для этого все основания. Ибо учение, изложенное в «Суринаме», есть качественно модернизированный вариант религии современных российских элит.
Новая религия построена на культе всеохватной силы (Субуд), которому могут служить и православные, и иудеи, и мусульмане, и те, кто ошибочно считает себя атеистом. Доступ к Субуду регламентируется специальными жрецами, внешне не отличимыми от русско-американских буржуа и являющихся по вызову — правда, не сразу и, конечно же, за большие деньги. В изложении Олега Радзинского, эта религия всеединства основана бруклинским бизнесменом, сыном польского хасида Оскаром Кассовским, который в поисках доступных залежей сырых алмазов много лет назад добрался до Суринама и в итоге задержался там на всю жизнь. И создал секту, агенты которой — те самые жрецы, столь же тайные, сколь явные и влиятельные — действуют по всему миру, отбирая для себя лучших из лучших, мясо из супа, соль соли земли.
Конечно же, новая религия не смогла бы состояться без стартового финансового взноса, то есть жертвоприношений — и герой романа Оскар Кассовский сделал его, предварительно отправив на тот свет своего старшего партнера и присвоив его обильный торговый бизнес. Сюжет, кстати, очень характерный для России последних 15 лет.
Новая религия не заинтриговала бы русский управляющий класс, если бы не опиралась на серьезную научно-технологическую составляющую, надежно, безо всяких непостижных дураков гарантирующую бессмертие.
Вместо «нанотехнологий», о роли которых в новейшей русской религиозности мы уже говорили, в «Суринаме» речь идет о некоей «туннельной ионизации», вполне возможной за большие деньги в домашних условиях развитого капитализма. Разумеется, для тех избранных, которые предпочтут универсальное учение о силе «Субуд».
Религия «Суринама» имеет еще одно важное преимущество, которого на сегодняшний день уже нет у древнего Православия, слишком домашнего и повседневного. Она заимствованная, импортная. Для провинциального (в космическом смысле) русского сознания это — свидетельство и залог достоверности.
Русский человек верит труднопонятному чужому больше, чем самому обыкновенному себе. Именно потому столь успешны на российском троне всегда бывали варяги и вообще инородцы. Да, любую религию русские строят, в конечном счете, под себя, подгоняют под свои глубинные подземельные архетипы, перелагают на мотив автохтонного стона, который у нас песней зовется. Но стартовый импульс должен прийти, по возможности — извне, издалека, из «нстоящего мира». Так было и с Третьим Римом, и с коммунизмом. Отсюда, собственно, типично русская и непредставимая в европейских нациях постоянная ссылка на «мировые стандарты», «цивилизованное человечество» и «нормальные страны», располагающиеся, разумеется, исключительно за пределами России. Попробуйте, например, убедить настоящего обыденного француза в том, что есть страны более цивилизованные и нормальные, чем его Франция! Потому, кстати, н6а русской почве типичный этнический национализм никогда не был — и, скорее всего, не будет — слишком убедителен/победителен. Ведь национализм закрепляет провинциальность, а русский человек всю жизнь преодолевает её, ища необходимые для этого импортные ингредиенты.
Скоро нас, похоже, ждет новый «Остров». Ведь история, описанная Радзинским, одинаково хорошо развертывается и в русском кинематографе, и в русской жизни.
ПОХИЩЕНИЕ ЕВРОПЫ
Запад должен быть готов к русской религиозной экспансии — сегодняшнего культа Мамоны и будущих, еще не слишком понятных культовых форм.
Но еще более Запад должен привыкнуть к исходящей из России великой любви.
Да-да, именно любви.
Неправда, что русские не любят Запад. В глубине души мы поклоняемся Европе, ее тесным кварталам и священным камням. Мы хотим овладеть Европой, как недоступной белой невестой. И рыдаем, и бьемся в истерике от того, что Европа всё ещё не хочет нашей руки и честного русского сердца.
Когда русские берут Париж или Берлин — это от любви. Это как свадебное путешествие, доказательство рыцарской преданности и мужской состоятельности.
Невозможно воспламенить это русское сердце походом на Пекин или, скажем, Улан-Батор. На русском языке не существует «романтического свидания в Бангкоке». Потому евразийство, сформулированное разочарованными беглецами от русской революции, было и останется очень романтической доктриной, не имеющей прочных корней в русской почве.
Да, конечно, от обиды на Европу можно наговорить множество евразийских слов. Но, главное, для того — чтобы вечная недоступная невеста снова обратила внимание. Чтобы услышать вновь пряный запах ее недостижимых объятий.
И когда наши идеологи начинают — в сто пятидесятый раз за 1200 лет — говорить, что Россия надо изолироваться и сосредоточиться на себе, это — опять всё то же страстное послание Европе: я три дня скакала за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны…
Во всем серьезном и ответственном русский человек поверяет себя Европой (и Западом вообще).
Русский либерал хочет прямой интеграции в Европу. И если не получается интегрироваться сразу всей Россией, то можно и по частям.
Русский националист только тогда ощущает себя не маргиналом, но серьезной величиной, когда умеет убедить себя и окружающих: национализм наш — настоящий, европейский, цивилизованный. (Два последних прилагательных у нас почти синонимы, даже и в устах тех, кто числит себя антизападником).
Русский социалист призывает посмотреть на Францию/Швецию и так, именно так оправдывает свой социализм.
И каждый хочет заслужить Европу. А заслужить — значит принести на алтарь Запада то, чего ему действительно не хватает и что каким-то непостижимым господним образом очутилось в наших русских руках.
И тот самый русский Путин, предлагающий деньги вместо пушек — тоже соблазнитель Европы, незадачливый негерой-любовник. Путин хочет любви.
Ради этой любви он готов, подобно своим коммунистическим предшественникам, одарить Европу самым дорогим, что у него есть, — своей религией. В данном историческом случае — религией денег.
Он долго выращивал эту религию, проверял ее на верность и твердость, и сегодня он искренне возмущен, что Запад не хочет отдаться ей (а значит, ему) в полный рост.
Но Путин, конечно, никогда не собирался и не собирается воевать. Он так и говорил много раз: прежде, дескать, шли с танками и пушками, но теперь-то, теперь — с деньгами! Это предкам нужно было бряцать оружием, чтобы понравиться Европе. У Путина есть средство получше, и если надменная красавица этого до сих пор не поняла, он согласен подождать. Для ожидания вполне подойдет Медведев, тихий и вкрадчивый, — и который, может быть, лучше скажет Западу единственно правильные слова.
Так что не стоит готовиться к российско-западной холодной войне, осмысляемой в политических терминах.
Запад должен научиться жить в условиях долгого религиозного спора с Россией, за которым движется на Европу та самая, дикая, неукротимая, тщательно и плохо скрываемая русская любовь.
