Об Эрнесто Гевара де ла Серна (прозвище «Че» самый главный герой 20 века получит позднее в Гватемале за свое аргентинское эйканье) написано, сказано и показано столько, что не хватит жизни все это прочитать, выслушать и посмотреть.
Поэтому мы не станем в очередной раз подробно пересказывать биографию одного из 100 самых влиятельных людей прошлого века, согласно авторитетному мнению журнала Time Magazine. Но попробуем разобраться с главным феноменом команданте — жизнью Че после смерти.
Тем более, что из тех 80 лет, что исполнились герою кубинской революции пару дней назад, 14 июня 2008, больше сорока он пребывает с нами в ином, нематериальном своем качестве — важнейшего символа Эпохи, которая, как майский гром, всколыхнула старый западный мир ровно через год после его смерти в 1967 и… нет, до основания, увы, не разрушила, но — изменила его до неузнаваемости.
Совсем без биографии, впрочем, не обойтись — наметим ее пунктиром.
* * *
Родился будущий Че в обеспеченной семье аргентинских плантаторов, получил хорошее для небогатой полуколониальной страны образование и к карьере революционера-партизана приступил, имея за спиной 7 лет медицинского факультета Национального университета в Буэнос-Айресе.
Согласно Пепе Агилару, Эрнесто в детстве — слабый и больной мальчик, страдающий от тяжелейших приступов астмы. Родители окружают своего первенца всей возможной заботой. Его отец Дон Эрнесто спит рядом с кроваткой сына, чтобы при первых признаках приступа прийти на помощь.
Бесспорно, астма повлияла на характер героя: с ранних пор он отказывается смиряться с неизлечимым недугом, изнуряет организм тяжелыми физическими нагрузками, ведет спартанский образ жизни.
Первые годы после университета молодой медик будет на добровольных началах трудиться в частном исследовательском институте, что изучает аллергию и методы борьбы с ней.
В конце 40-х материальное положение семейства Гевара де ла Серна серьезно ухудшается, и в 1947 родители Че с большими убытками продают родовую плантацию мате в Мисьонесе.
Молодой Эрнесто вынужден зарабатывать себе на жизнь, для чего получает должность чиновника в муниципалитете, которая, впрочем, слишком тесна, чтобы вместить в свои узкие рамки громаду его яркой личности.
Он много путешествует по Латинской Америке. «Дневники Мотоциклиста», написанные по впечатлениям от этих поездок, станут его лучшим литературным произведением.
В 1954 в Гватемале он знакомится со своей первой женой — пламенной революционеркой из Перу Ильдой Гадеа. Романтическая история любви разворачивается под аккомпанемент разрывающихся бомб, которые американская авиация в тот период активно сбрасывала на город, и эта музыка, видимо, помогает юному Че Геваре окончательно определиться со своими политическими взглядами и планами на дальнейшую жизнь.
В 1955 в Мексике состоится его судьбоносное знакомство с Фиделем Кастро, в революционный отряд которого он без колебаний вступает.
Затем в 1956 несколько месяцев сидит в тюрьме Мехико и в том же году на яхте «Гранма» отправляется на Кубу в составе легендарного отряда 82 повстанцев, которым предстоит вскоре (в 1959) свергнуть проамериканского диктатора Батисту и захватить власть на острове. Именно отряд Че приступом занимает последний бастион батистовцев — крепость Кабанью.
Правда жизни, увы, не всегда соответствует романтическому ореолу, какой толпа приписывает герою. Так и в случае с Че объективность исследователя требует упомянуть, что в захваченной крепости Кабанья, где революционеры организовали тюрьму, он в 1959 году приговаривает к расстрелу несколько тысяч человек. Говорят, что некоторых из них команданте расстреливал лично.
Затем самый популярный герой кубинской революции меняет множество государственных должностей, успевает даже поуправлять Национальным банком Кубы, но в основном выполняет миссии дипломатического характера.
В 1964 во главе кубинской делегации приезжает с дружественным визитом в СССР. Увиденное на родине социализма, похоже, сильно не понравилось герою — и уже в том же 1964, выступая на Генеральной Ассамблее ООН, он обрушивается с резкой критикой в адрес Страны Советов.
Несмотря на настойчивые предупреждения Кастро, Че Гевара остается верен своей непреклонной принципиальности и в 1965 на афро-азиатском саммите вновь крайне неодобрительно проходится по СССР. Москва нажимает на сильно зависимого от советской помощи Фиделя. Тот разрывает отношения с Че, который уходит со всех государственных постов Кубы и даже вынужден отказаться от кубинского гражданства.
В 1966 неутомимый романтик революции отправляется воевать за свободу Боливии, а в 1967 отряд рейнджеров во главе с сержантом Марио Терано расстреливает в боливийских джунглях одного из самых влиятельных людей планеты по версии журнала Time Magazine. Тело Че выставляют на всеобщее обозрение в Валлергранде, где у трупа отрезают руки, чтобы сравнить отпечатки пальцев с архивными.
Настоящая слава приходит к Че через год после смерти, когда его образ становится символом Красной Весны в Париже 68-го, а со временем и всей эпохи Великой (контр)культурной революции.
* * *
60-ые на Западе принято именовать периодом благоденствия.
К этому времени западным странам удалось решить большую часть социальных проблем таких, как голод и хроническая безработица, более того — получилось наладить довольно сносный уровень жизни для основной массы граждан. Выросло первое поколение, не знавшее войн, голода и прочих социальных бедствий.
Позитивные экономические изменения выявили неожиданные последствия. Оказалось, что если не угнетать население постоянными страхами потерять работу, остаться без куска хлеба на улице, войной и пр. — то большая часть механизмов социальной мотивации станет заметно буксовать. Сложно объяснить человеку, зачем надобно ему каждый будний день просиживать клерком на постыдной и неинтересной работе до самой пенсии, если дома на него не глядят голодными глазами дети, а жена не плачет по ночам украдкой в подушку.
И уж совсем непросто убедительно обосновать то же самое подрастающим отпрыскам такого клерка, которым выпало счастье наблюдать, как их родители бессмысленно и тоскливо стареют возле телевизора, коротая остаток унылой жизни за викторинами и дурацкими телесериалами.
Конечно, проблему со временем решили. Реальное потребление товаров сменилось виртуальным потреблением рекламных образов, а физиологический голод — ненасытной жаждой нового потребителя покупать как можно большее число новинок, с сумасшедшей скоростью производимых на конвейерах консьюмеристского общества. Страх умереть от голода или остаться без крыши над головой стал страхом выглядеть лохом, считаться лузером, быть хуже других. Технический прогресс, увеличивший охват и эффективность поражения средств массовой информации, позволил выполнить «перезагрузку системы», а заодно — провести широкомасштабную кампанию оскотинивания населения, всемерного понижения его интеллектуального и культурного уровня.
Достаточно сравнить подшивку того же Time Magazine 50-х и 00-х, чтобы примерно представить себе масштаб интеллектуальной катастрофы, поразившей цивилизованный мир.
Говорят, советники специально советовали Рейгану делать глупые ошибки в названиях стран, чтобы казаться максимально необразованным и «близким к народу». Даже если это всего лишь анекдот, сам факт его широко растиражированного существования вполне красноречив: отражает истинное место и отношение к интеллектуалам в самой могущественной стране мира. Какой, однако, путь прошли политический элиты этого государства! — от Томаса Джефферсона к Рейгану и Бушу-мл…
Вернемся, впрочем, в прекрасные шестидесятые.
Произошедший тогда выброс культурной и духовной энергии, с одной стороны, явился следствием освобождения значительной части населения от традиционного гнета страхов и бедности, что само по себе есть мощнейший стимул интеллектуального и творческого развития личности.
С другой стороны, контр-культурные, молодежные и политические движения той эпохи представляли собой естественную реакцию протеста здоровых сил человечества против набирающего обороты «общества потребления».
Здесь, однако, нужны пояснения философского плана. Что ж, попробуем взглянуть на ситуацию с высоты птичьего полета.
Человек, по мнению Ницше, есть то, что следует преодолеть. Идея не нова и перманентно так или иначе обыгрывалась в течение всей истории человеческой мысли.
Уже традиционная фабула древнегреческой трагедии схематично сводилась к следующему — человек бросает вызов бессмертным богам, борется и в конечном счете проигрывает. Однако в момент своего поражения герой возвышается над завистливыми, часто глупыми и ограниченными богами, т.к. не сдался, не подчинился всесильным бессмертным и доказал тем самым свою божественную природу и право на свободу. Динамическим содержанием Свободы, что во все века почиталась главной человеческой ценностью, является Протест.
Причём конкретный адресат протеста вторичен и всегда является лишь отражением куда более фундаментальной интенции. Буддисты сказали бы, что главный объект протеста — искаженный мир Сансары, «причинно-зависимого существования», гностики заговорили бы о тёмной, отягощённой злом материи, где, как в темницу, заключена частичка из божественного мира света — человеческая душа… Но самая древняя мифологическая манифестация Свободы — это всё-таки образ Прометея.
В наши дни эту функцию принял на себя Че Гевара.
Лозунгами Красной Весны в Париже 1968 были: «Будь реалистом — требуй невозможного!», «Они купили твое счастье — укради его обратно себе!», «Нам не нужен мир, в котором гарантия не умереть с голода предоставляется в обмен на риск подохнуть от скуки!», «Мы ничего не требуем и не просим: все, что нам нужно, мы возьмем сами!», «Алкоголь убивает: попробуй ЛСД!», «Пока все желают дышать, но никто не может, некоторые говорят: «Подышим позже» и не умирают только лишь от того, что давно мертвы».
Понятно, что это был мировоззренческий протест, явление куда более фундаментальное, нежели банальные политические требования о повышении на 10% зарплаты или замены одной обличенной властью обезьянки на другую, такую же.
Да и никакой политикой тут и не пахло: истинной мишенью манифестации были люди, которых пытались пробудить от спячки, а не партии или властные группировки. Они, кстати, включая коммунистов и старых левых, вместе с контролируемыми профсоюзами, публично от акции отмежевались. Зато голлисты, в тупых мозгах которых было лишь «держать и не пущать», оказались расчетливо использованными, поскольку создали акции мировую известность. Надо ли говорить, как напряглась тогда мировая закулиса от подобных раскладов?
Забастовки и акции протеста, подобные французской, прокатились по всей Европе, затронув и социалистический лагерь даже (пражская весна 1968 в Чехославакии). В США от начавшихся в мире тектонических волнений воспрянуло духом и получило второе дыхание антимилитаристское движение, выступавшее против войны во Вьетнаме.
И… победило!
Оказалось, что свобода — та, которая редкий дар богов и состояние души, а не набор юридически закрепленных прав, столь могущественная сила, что ей ничего невозможно противопоставить. «Если вы посылаете меня на край света стрелять ни в чем передо мной не виноватых вьетнамцев, ради мифических интересов страны, то я, в свою очередь, посылаю вас, вместе с вашей страной куда подальше».
Более умные правые консерваторы в американском истэблишменте поняли, что патриотические игрища в джунглях надо, пока не поздно, сворачивать. Смешно читать мемуары ястребов-генералов: «Ах, если бы нам дали еще тысяч 200 солдат, то…» То вы тогда что, любезные? передавали всех этих коммуняк танками?
Примерно в то же время прозвучала в Америке известная песня «Сан-Франциско» Скотта МакКинзи и во всех университетских кампусах страны, а затем и всего мира, студенты переоделись в рваные джинсы и украсили прическу цветами.
Это сегодня хиппи ассоциируются с грязными бомжами, что стреляют деньги в переходах метро. Тогда слово hip на молодежном слэнге обозначало «модный, стильный», to be hip — «быть в курсе, просекать».
Забавно, но самый сокрушительный идеологический удар по коммунизму, от которого оправиться тот уже не смог, нанесли как раз хиппи и пацифисты, не позволившие бравым американским воякам раздавить «гидру социализма» в никому не нужном закоулке мира, плотненько утрамбовав его трупами своих солдат.
Только тогда советский человек, хмуро отсматривающий по телевизору радостные реляции об успехах антивоенных забастовок «трудящихся» в перерывах между партсобраниями и товарищескими судами, на которых уборщицы с высоты своего жизненного опыта поучали его, как жить и какую музыку слушать, в полной мере осознал, что свобода — это никакой не пропагандистский трюк и империалистическая уловка: ТАМ она реально есть.
Кто был мало понятливый, тому вскоре объяснили совсем доходчиво — на примере «афгана».
Ураганные ветры Революции духа, сотрясавшие мир, сквозняком просочились сквозь плотно закупоренные ставни СССР и в одночасье разметали крестьянский мирок, который заботливо ладили мучительно долго умиравшие в своих кабинетах кремлевские колхозники — тот, что с портретом Ленина на стенке и борщом на столе (Чего тебе еще надо, скотиняка? Жри борщ и благодари Родину за оказанную милость!)
Именно левые (а точнее сказать — Новые левые), как это ни парадоксально, победили Советский Союз, отнюдь не правые! Этими советского человека было не удивить: у нас их в каждом райком-обкоме заседало тысячами и почти с таким же серьезным выражением на начальственной роже. Ну, может, без западного лоска и манер, так это дело наживное.
Великие Шестидесятники заглянули в гости и к нам в своих драных джинсах, врываясь в каждую хрущевку и коммуналку ритмами Биттлз и ревущими гитарными соло Deep Purple, Led Zeppelin и Rolling Stones.
Кому-то джинсы олицетворяли лишь отсутствие там у них дефицита, но для многих они символизировали нечто большее. Просто к каждому Символ оборачивается своей гранью.
Другое дело, что советский человек не понимал — то, что он тогда из своей щелочки наблюдал, было лишь неожиданной, бурной, многообещающей, но слишком быстро иссякшей Весной, на смену ей пришла бесконечно долгая и беспросветно пустая, как глаза Путина, право-консервативная зима.
В отличие от Христа и Прометея, Че Гевару распяли дважды — второй раз на пузе скотины-обывателя. И то не кровь струится из глаз Че, но кетчуп бигмачной.
А ведь когда-то его глаза святились священным огнем, глядя на трусоватых мещан с бесчисленных ликов черных полотнищ, развеваемых ветром 1968. И иной правый консерватор, встретившись с команданте взглядом, долго потом скрежетал зубами от ненависти, ворочался ночью не в силах заснуть, путаясь в липких своих простынях.
В то время казалось: еще вот-вот и наступит совершенно новая, не виданная человечеством прежде эра. Никто не мог предположить, что это будет эра Макдональдса.
В 1968 проходит главный водораздел современной эпохи. Именно после 60-х слово «правый» станет только ругательным, а культура сможет существовать лишь в виде андерграунда, контр-культуры.
Итоги революции 60-х подвел Денис Хоппер в фильме «Беспечный ездок»: молодые шестидесятники мчатся по бескрайним просторам злой, завистливой, ограниченной и бесконечной Правой Америки и по одному погибают от рук ублюдков.
Так оно и получилось. Сегодня лишь в университетских кельях да подвалах андерграундных клубов теплятся редкие огоньки жизни. Вокруг же: тупость, скотство, безвкусие и консерватизм.
* * *
Шестидесятые выявили и еще одну линию противостояния — возрастную. Культурный и мировоззренческий конфликт эпохи можно определить так: молодость против старости.
И речь идет не о биологическом возрасте. Я видывал и 20 летних консерваторов, что традиционно расплываются вечером киселем в кресле перед телевизором, глухо бурча за футбол, встречались мне в то же время 60 летние левые — шестеренки в их головах вращались с такой бешеной скоростью, что в глазах рябило и жужжало в ушах, а сохранившейся молодости духа мог бы позавидовать Че. Доводилось ли вам смотреть по ТВ Альберта Хоффмана в его 100 с чем-то лет? В глазах ученого, хоть и замутненных порядком от возраста, все равно угадывалась цепкость взгляда и острота ума. А ведь он тоже — символ эпохи.
Кратко суть фундаментального различения правых-левых можно охарактеризовать так. У первых психология проигравших в битве с названием жизнь, а у вторых психология… нет, не победителей, конечно, но тех, кто, как герои античных трагедий, они еще не сдались, остаются на поле боя в строю.
Поэтому вечное у консерваторов желание поучать «молодежь» выглядит всегда комично и напоминает поведение старика, злобно размахивающего клюкой на хоккеистов с зрительской трибуны.
Тут ведь как: либо становись мудрым, либо оставайся молодым. Вибрации мудрого человека угадываешь за километр — и, если не дурак, со всех ног спешишь поучиться, перенять хоть крупицу этого бесценного дара. Не могу себе и представить, чтобы подобный уникум пытался кому-нибудь силком навязывать мудрость. Даже приличный доктор никогда не станет раздавать свои визитки прохожим на улице: у него и так расписана очередь на прием на целый месяц вперед.
Правый консерватор — это не промежуточная стадия между молодостью и мудростью, но именно что отсутствие и молодости, и мудрости.
Бесцветность 80-х, тоскливость с редкими яркими проблесками девяностых и унылая серость нулевых объясняется во многом тем, что нам пришлось наблюдать, как стареют наши кумиры 60-х. Они не имели такого права, конечно, но этот последний бастион Врага оказался им не по зубам. В любом случае ни у одной проклятой собаки не поднимется поганый язык вякнуть, что эти люди плохо пожили.
Что бы там ни было — разумный человек всегда выберет себе ту команду, в которой сражается Бог. И не ошибется, конечно же.
Мир в 60-х изменился навсегда, и пусть сейчас торжествует реакция, один раз спущенная пружина обречена закручиваться снова и снова, а у событий есть своя логика, которая куда выше и значительней человеческой.
Вся муть с той эпохи осядет со временем, неприятный привкус поражения превратится в благородную горчинку, что бывает у ценных вин. И мы обязательно пригубим это вино на вашей тризне, господа консерваторы.
И Че улыбнётся нам приветливо из небесного своего чертога.
