Косовский прецедент и будущее Европы

От редакции. Доклад подготовлен для круглого стола Лиги Консервативной Журналистики «Соединенные волости Европы. Косово как первенец европейской глокализации» (ИНС, 13 марта 2008 года).

Признание западным сообществом независимости Косова, как бы политики ни пытались настоять на «особом» характере этого события, само по себе оформляет кризисные явления в системе международных отношений и способно оказать влияние на ход целого ряда очень значимых процессов в Европе и во всём остальном мире.

Неприкосновенность границ послевоенных государств, закреплённая в 1975 году в Хельсинки, — это самое малое, нарушение чего теперь не будет считаться недопустимым.

С одной стороны, это лишь признание приоритета права народа на самоопределение над принципом территориальной целостности государства, да ещё и с оговорками об исключительности данного случая. Противоречие между этими двумя нормами международного права не ново и само по себе является характеристикой всей системы. Однако косовские события можно расценить как прецедент в гораздо большем масштабе, и в первую очередь как знаковый рубеж, определяющий процесс развала Вестфальской системы с её постулированием государственного суверенитета как основы для международных отношений. В этом смысле признание независимости Косова — последний акт в череде событий, начатых в 1999 году военной операцией США и их союзников против Югославии, которая не была одобрена Советом Безопасности ООН и напрямую противоречила седьмому пункту 2-й статьи I главы Устава ООН (где провозглашён «вестфальский» принцип невмешательства во внутреннюю компетенцию государств).

Кризис Вестфальской системы — довольно модная и часто поднимаемая ныне тема. Несомненно, для этого есть все основания. Сомнительно, однако, утверждение, что этот кризис имеет естественное происхождение — уж очень наглядна сознательная политика по разрушению этой системы со стороны одного мирового гегемона и его союзников.

ИДЕОЛОГИЯ НОВОГО МИРА

Разрушение это связано не только со сложившейся после распада СССР ситуацией действия на планете «единственной сверхдержавы».

Его идеология разрабатывалась на Западе всю вторую половину ХХ века и была обусловлена и распадом колониальной системы, и ведением Холодной войны. Окончание этой войны было во многом сопряжено с началом реального проведения в жизнь новых принципов.

И в первую очередь это учение о приоритете прав человека над правом государства. Учение по первому приближению довольно привлекательное, особенно для жителей России, привыкших к враждебности к ним своего же, казалось бы, государства.

Однако построенная на этих идеях система выглядит несколько иначе.

Как в 90-е гг. сформулировал Майкл Гленнон, «отношение к государствам как к равным мешает относиться к людям как к равным». Примечательно, что Валерий Зорькин (несомненно, искренний сторонник защиты прав и свобод человека, о чём часто свидетельствует) в своей известной статье «Апология Вестфальской системы» сравнил эти идеи с идеологическими разработками Альфреда Розенберга. Структурно сходство уловлено очень точно, но, конечно, здесь следует учитывать и некоторые различия в понятиях о праве и о человеке в этих идеологиях.

Несомненно, что концепция прав человека (в нацизме или неолиберализме — здесь неважно) действительно противоречит принципам государственного суверенитета и территориальной целостности. И несомненно также, что эта концепция лежит в основе всех принятых в современном мире теорий демократической государственности.

Вестфальская система была результатом долгих религиозных войн и плодом великого компромисса — договора о взаимном ненападении между различными версиями западного христианства. Принцип государственной суверенности, закреплённый в ней, был развитием положения Аугсбургского исповедания почти вековой давности: «cuius regio, eius religio» («чья власть — того и вера») — собственно того, что в 1570-х гг. Жан Боден обозначил как «абсолютную и полную власть государства над подданными и гражданами».

Однако такое правило было действенным до тех пор, пока регулировало жизнь только внутри западного сообщества. С падением колониальной системы Запад был вынужден распространить его действие (то есть уважение к государственному суверенитету) почти на весь мир, что было уже не в его интересах. На глобальном уровне Западу потребовалось воспроизвести ту же модель, какая действовала в Европе в средние века и до Вестфальского мира. Она подразумевала наличие единого центра силы, наделённого в первую очередь идеологической властью (условный «Рим»).

Выход был найден в применении понятия «международного права прав человека», фактически закрепившего за западной демократией роль единственно верной идеологии, а за США — роль её основного носителя и распространителя.

Формировавшееся с конца XIX века международное гуманитарное право не нарушало принципа государственного суверенитета, и потому было принципиально ограниченным — военным временем и добровольностью принятия его норм государствами. Создававшееся после Второй Мировой войны международное право прав человека превозмогало эти «недостатки» гуманитарного права и имело уже не договорные, а идеологические основания. Окончательной его победой стали Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 16 декабря 2005 г., фактически интегрировавшие международное гуманитарное право в систему международного права прав человека и утвердившие его обязательный характер.

Впервые после начала Реформации у Запада сложилась единая идеологическая система, более того — снова, как и в Средневековье, эта идеология обязала западные страны к активной политике в отношении всего остального мира. Так глобализационные процессы получили своё идеологическое обоснование. Любой «честный демократ», как прежде и любой «честный христианин», может чувствовать свою глобальную ответственность за человечество и необходимость бороться со злом по всему миру. Слова Джорджа Буша-мл. об интервенции в Ирак как о новом крестовом походе, за которые его потом столько ругали, были не случайной оговоркой: да, конечно, идеология этой войны далека от идеи нести в Ирак христианство, но структура мысли абсолютно та же. В т.н. «гуманитарных интервенциях» вполне можно увидеть новое воплощение крестовых походов. Как Рим был цитаделью католицизма, так Вашингтон — цитадель демократии, и он также несёт ответственность за всемирное утверждение новой универсальной идеологии.

Как это было и с католицизмом, распространение норм этой «веры» считается тем, чего втайне ждут все народы: ведь стремление к счастью (к общению с Богом или к пользованию своими правами) — прирождённое свойство человека. Как католицизм подразумевал мировую всеобщность и право католиков силой утверждать свою веру, так и мондиализм наделяет своих носителей этим правом, фактически — «правом сильного». При этом демократия и права человека, понятые не просто технологически как определённый род политической практики, а как глубоко философски обоснованная общественная система, имеют ещё большую тягу к глобальности, чем средневековое западное христианство.

Политика современной Америки очень во многом откровенно не прагматична, она мотивирована идеологией спасения. И эта идеология не может мириться со старой трактовкой правила «чья власть — того и вера». Власть-то теперь вышла за пределы государств — она становится всемирной.

* * *

Глобализации власти сопутствует и глобализация идеологии. Суверенитету отдельных стран здесь уже нет места.

В результате старое международное право, являвшее собой итог долгих и крайне кровавых европейских войн, год за годом теряет своё влияние и всё более приобретает чисто декларативный характер. Наличие в мире единственной сверхдержавы делает международное право актуальным только для слабых, а особенно — для такой новой категории стран, как «государства-изгои».

Сверхдержава имеет в своих союзниках крупный цивилизационный организм («Запад»), контролирует практически всю мировую экономическую систему, а главное — имеет свою универсальную идеологию, обязательную к распространению по всему миру. Право на трактовку основ и положений этой «веры», как и право на оценку норм её соблюдения другими, есть только у элиты США. Она принята почти всем Западом, ибо впервые за несколько сотен лет смогла сплотить его в единое сообщество.

В результате понятие суверенитета перестаёт быть абсолютным и поначалу заменяется понятием «мягкий суверенитет», а потом и вовсе отменяется. Знаковыми стали слова Генри Киссинджера, когда он в 2003 году заявил о «смерти Вестфальской системы» и о бессмысленности идеи государственного суверенитета. Идеология защиты прав человека глобальной властью во всём мире требует введения в международную жизнь принципа «управления глобальной безопасностью». Безопасностью наций, но всё более — безопасностью человека.

Противоречие между правом нации на самоопределение и принципом соблюдения территориальной целостности государств (совпадающих только в идеальной модели «nation-state») снимается через предоставление приоритета праву на самоопределение, однако само это право оказывается также утраченным, так как суверенитет самоопределившейся нации в свою очередь входит в противоречие с правами человека.

Фактически, существование всего, что стоит между отдельным человеком в любой точке мира и Вашингтоном, обусловливается только непротиворечием системе. Если государственность или та или иная международная институция мешает контролю за соблюдением его прав, то она выпадает из системы и становится целью для её агрессии.

При этом сами контролируемые Вашингтоном международные организации, в отличие от национальных государств, управляются уже вовсе не на основе демократического критерия. Фактически, это становится главным принципом глобальной «сетевой модели управления», приходящей на место собственно международным отношениям.

Здесь не место критиковать собственно понятие о правах человека и демократии в современной западной культуре и политике. Важно отметить, что в принципе такая модель действительно могла бы быть действенной, если бы была реалистичной самая главная её составляющая — всемирный гарант прав человека.

На деле современные США — это никак не воплощение Империи в традиционном смысле этого слова: они не создают порядок мира.Они создают систему, максимально благоприятную для продвижения собственных национальных интересов, о чём сами постоянно и открыто заявляют. А национальные интересы США совпадают с соблюдением прав человека в других странах далеко не всегда, да и не из необходимости их соблюдения исходят.

Соответственно, на практике реализация такой модели неминуемо вызывает к жизни такие явления, как война с «иноверцами» вовне и борьба с «протестантизмом» внутри. Собственно всё то, зачатки чего уже дали о себе знать во время проведения второй крупной гуманитарной интервенции — последней войны в Ираке.

ЕВРОПЕЙСКИЙ СОЮЗ В НОВЫХ УСЛОВИЯХ

Целью настоящей статьи является не описание «нового мирового порядка», как он вырисовывается в последние годы, а рассмотрение того, как все эти глобальные процессы сказываются на внутреннем устройстве самого Запада, и конкретно — Европейского Союза. Ведь сам по себе ЕС является организацией, созданной ещё в рамках старой системы и на её принципах.

Признание независимости Косова, на которую пошёл Запад, это сигнал не только для стран в других частях света, это и сильнейший толчок уже запущенным процессам внутри самой Европы. Евросоюз всё более превращается в «первое в мире сетевое государство» — модель, предполагающая в будущем стать глобальной. То, как именно пройдёт превращение межнационального союза в сетевую структуру — предмет активных дискуссий в самих европейских странах и пристального внимания всего мира, однако все события последних двух десятилетий указывают на вполне определённое направление этих изменений.

Эпоха Модерна, узаконившая как единственно легитимную форму существования европейских государств т.н. «nation-state», «национальное государство», на глазах подходит к концу. Суверенитет нации противоречит соблюдению прав и свобод человека. Нации обвиняются в неспособности к эффективному управлению в условиях глобализации.

Международная система защиты прав человека способствует выделению в старых европейских обществах всё новых этнических, региональных и диаспоральных меньшинств, которые получают привилегии, способные подорвать основы национальной государственности. Идёт активный процесс «диффузии власти»: часть властных функций уходит «наверх» — к наднациональным органам, а часть «вниз», к регионам и местным сообществам, а также к институтам гражданского общества.

В системе управления реформированного в 1990-х гг. Евросоюза признан принцип субсидиарности, подразумевающий передачу проблем на тот наиболее низкий уровень, на котором есть достаточно возможностей для их решения. Старые крупные европейские нации оказываются всё менее значимыми в этой системе, они играют всё меньшую роль и в международных отношениях. Переплетение наднационального и регионального уровней в единую систему делает излишним слой национальной бюрократии.

Помимо уже традиционных негосударственных участников международных отношений (транснациональные корпорации, международные и неправительственные организации), на политическую арену всё более заметно выходят и совсем новые: внутригосударственные и трансграничные регионы.

Ранним и самым простым проявлением кризиса европейских наций, помимо постепенного размывания их суверенитета, является процесс их деунитаризации — автономизации провинций и «ползучей» федерализации. В de jure унитарных государствах провинции получают всё большую самостоятельность, уже мало отличающуюся от автономного статуса, а в федеральных государствах отдельные земли получают всё больше автономных прав.

Этому процессу сопутствуют и одновременно противостоят две модели европейского развития, радикально противоположные друг другу. Это, с одной стороны, концепция «Европы наций», стремящаяся остановить процессы превращения ЕС в сетевое государство и сохранить его изначальную модель как союза суверенных национальных государств. И, с другой стороны, это концепция «Европы регионов», идеология европейского регионализма, предполагающая полноценную интеграцию, приоритет регионального уровня власти и трансграничного сотрудничества. Эти две модели носят взаимоисключающий характер и их борьба как на общеевропейском, так и на внутринациональном уровне только набирает силу. Примечательно, что в подготовленном подразделением прогнозных исследований при Еврокомиссии ещё в 1999 году докладе «Сценарии Европы — 2010» все пять предложенных вариантов её развития исходят из той или иной степени успеха процессов регионализации ЕС.

* * *

Несомненно, что признание независимости Косова — это мощный удар по концепции «Европы наций» и серьёзный шаг вперёд в деле становления «Европы регионов».

Это подтверждают и подчёркнуто аккуратные формулировки, допущенные в дипломатический язык и новое косовское законодательство. В них подчёркивается многоэтничность края и равенство его народов, а сецессия обосновывается через сугубо региональные особенности (в том числе и «жесточайшие нарушения Белградом прав человека в крае»). Если Косово будет принято в ООН — это, фактически, будет первым случаем, когда её членом станет не нация, а регион. А в Европе немало ещё регионов, которые были бы не прочь обрести такой же статус, даже если перспективы достижения национального будущего у них минимальны.

В региональном движении Европы можно выделить, с одной стороны, внутригосударственные регионы, ведущие борьбу за повышение своего статуса, а с другой стороны — трансграничные регионы, образуемые как формы сотрудничества приграничных районов.

Впрочем, и за очертаниями таких трансграничных образований часто можно увидеть возрождаемые границы старых региональных идентичностей. Концепция формирования в Европе особых региональных единиц, отличных от национальных государств, имеет теоретические корни ещё в книге француза Видаля де ла Бланша «Восточная Франция», изданной в 1917 году. В ней рассматривалась модель особого статуса спорного региона между Германией и Францией — провинций Эльзаса и Лотарингии. Реально действующим первым еврорегионом считается образованный в 1948 году Бенилюкс (экономическое объединение Бельгии, Нидерландов и Люксембурга).

Процесс образования еврорегионов заметно усилился в 1970-х — 80-х гг. Часть из них имеет трансграничный характер (например, Тироль (Тироль — Южный Тироль — Трентино), объединяющий итальянскую и австрийскую части, или Силезия, включающая в себя обширные приграничные области Польши и Чехии). Часть таких регионов выходит и за пределы ЕС, служа формой сотрудничества со странами-соседями. Это, например, еврорегион «Буг» (объединяющий районы Украины, Белоруссии и Польши), или «Неман» (районы Белоруссии, Литвы, Польши и России). Есть и попытки образования таких регионов, полностью расположенных за границами ЕС. Еврорегионы сильно разнятся друг от друга нормами, прописанными в их уставах, в статусе и дозволенной компетенции. Их становление как целостной системы ещё далеко от завершения.

Стремительный процесс образования большого количества регионов имел в первую очередь экономические предпосылки.

Регионы на международный уровень выводит система единого рынка ЕС. Отмечено, что внутри большого рынка активизируется именно региональная компонента в ущерб национальной — особенность, ставшая основой для концепции «глокализации», разработанной английским социологом Роландом Робертсоном и заслужившей уже большое признание. Глокализация подразумевает особый характер локальной реакции на глобализационные процессы: регионы оказываются способными к выработке специфически местных сценариев глобализации. Они не только не растворяются, но и возрождают некоторые свои особенности, и не через изоляционизм, а через определённого рода вписывание в глобализационные процессы, формируя особенности локального спроса.

Этот процесс последнее время часто рассматривается как одно из обязательных свойств глобализации, подразумевающее перевод международной системы из геополитической конкуренции наций в геоэкономическую конкуренцию регионов.

В 1990-е гг. большую известность получила книга японского экономиста Кеничи Омаэ «Конец национального государства. Подъём региональных экономик», в которой доказывалось, что по всему миру формируются именно региональные экономические системы. Они носят трансграничный характер и не имеют привязки к государствам. Одновременно именно в этом процессе видится защита от тотальной унификации глобализирующегося мира.

Однако на процесс европейской регионализации большое влияние оказывают не только экономические, но и культурные факторы.

Особенность Европы — сохранившаяся глубокая региональная идентичность. Формирование европейских наций было сопряжено со стиранием региональных отличий, с внутренней унификацией, однако эти процессы не смогли зайти так далеко, чтобы региональная компонента сознания стёрлась. Развитие регионализации, ослабление наций и проявления глокализации вызывают к жизни старые (суб)этнические и региональные идентичности, которые вновь оказываются востребованными. В программе всемирной Организации непредставленных народов и наций (Unrepresented Nations and Peoples Organization) подчёркивается, что в наше время около 90% конфликтов имеет не международный, а внутригосударственный характер. UNPO создана в 1991 году в Гааге и насчитывает более 70 членов по всему миру. Однако в Европе есть более старые и влиятельные объединения. С 1949 года работает такое объединение неправительственных организаций как Федералистский союз европейских национальных меньшинств (Federal Union of European Nationalities). FUEN объединяет больше 80 организаций и занят лоббированием интересов нацменьшинств на уровне ЕС и его мажоритарных наций. В 1981 году был создан Европейский Свободный Альянс (European Free Alliance), объединяющий политические партии, представляющие интересы национальных/этнических меньшинств и регионов. В Программе заявлено, что EFA объединяет «националистические, регионалистские и автономистские партии ЕС», отстаивает «право народов на самоопределение» и способствует процессам «максимальной децентрализации» в ЕС, основываясь на идеологии «интегрального регионализма». В Альянс входит 33 партии, он представлен в Европарламенте, составляя там с «зелёными» Коалицию Зелёных и Регионалистов.

Деятельности этих и других организаций, отстаивающих концепцию «Европы регионов», помогает целый ряд юридических документов (Хартия о местных языках, Хартия о местном самоуправлении, др.), структуры Евросоюза, а также общеевропейские программы (например, «Евромозаика»). Идеологической основой для всех этих процессов служит и такая важная составляющая современной демократической идеологии как концепция необходимости постоянной «защиты прав меньшинств», приобрётшая на Западе в последние десятилетия огромное значение. Приоритетность прав меньшинств покоится на представлении об их априорной ущемлённости, что создаёт почти парниковые условия для становления и развития новых (или возрождаемых) местных и региональных идентичностей.

Если со временем основная масса налогов будет перемещена с национального уровеня на региональный, а система выборов в Европарламент будет реформирована в пользу регионального представительства, то проект «Европы регионов» в общих чертах будет осуществлён.

Все это способствует активному пробуждению регионального самосознания, в ряде случаев даже процессам его этнизации, а также активизации движений за расширение прав малых, не растворившихся в больших нациях народов, различных субэтнических групп. Становление сетевой государственности Евросоюза и рыночные процессы глокализации делают уже казалось бы ушедшие в прошлое или опустившиеся на уровень фольклорных коллективов традиции экономически и политически актуальными.

Признание независимости Косова — это и признание права малого народа на самоопределение вопреки воли мажоритарной нации, и, одновременно, признание права на самоопределение за регионом, не представляющим ни этнической, ни экономической целостности.

По сути, в Косове (если рассматривать его отдельно от проекта Великой Албании, о котором в ЕС предпочитают молчать) заключена модель будущей формы существования Европы, и признание его независимости — огромный шаг на пути к будущей «Европе регионов».

* * *

Европа — единственная часть Старого света, в которой процесс распада Вестфальской системы международных отношений может пройти контролируемо. Тем важнее внимательно присматриваться к тому, как это осуществляется.

Впрочем, мирная поступательность этого процесса и здесь отнюдь не гарантирована. Вполне можно предположить «националистический бунт» со стороны хотя бы одной из старых наций (и, скорее всего, он возможен в «Новой Европе»). Стоит также учесть и перспективы возможного геополитического конфликта между крепнущим Евросоюзом и внешней силой (в том числе и США). Пока что трудно спрогнозировать, сколь сильным окажется европейское государство: будет оно выполнять общие регулирующие функции в Европе наций/регионов или же станет сильным «сверхгосударством» со своей игрой на международной арене. Второй вариант — это сценарий, по которому объединённая Европа может захотеть вернуть себе суверенитет, тем самым возрождая старые практики международных отношений. При таком ходе событий, во многом ломающим американские стратегии глобализации, возможно и формирование макрорегиональных союзов внутри ЕС (Центральная Европа, Северная, Южная и т.д.), которые по-новому представят роль регионов и остаточных структур старых наций. Кстати, нельзя отметать и возможность особого рода встраивания наций в глобальный мир. Тут стоит вспомнить о предположении, уже давно высказанном Джеймсом Розенау: крах потерпит система национальных государств, но сами нации останутся важнейшими субъектами международных отношений, став частью новой, не основанной на праве суверенитета, системы.

Немалое значение также могут приобрести и явления, напрямую в представленную выше логику не вписанные — и в первую очередь действие фактора крупных иммиграционных волн из неевропейских стран. Мигранты уже сейчас угрожают принципиально изменить социо-культурный облик больших регионов и городов Европы, ломая процессы кризиса и возрождения старых европейских идентичностей и смещая вектор развития в сторону диаспорализации, а то и иных — незападного происхождения — геополитических проектов. Наиболее опасной стороной этого процесса является то, что иммигрантские общины и диаспоры вполне могут оказаться чуждыми и самой идеологии демократического общества, предпочитая лишь пользоваться ею при контактах с европейскими властями.

Однако и здесь роль региональной компоненты может оказаться приоритетной. Теряющие суверенитет старые нации показывают свою неспособность защитить традиционный уклад жизни и идентичность своих регионов, в то время как социальная и политическая активность на местном уровне, имеющая прямой выход на общеевропейские структуры власти, теоретически способна противостоять этим тенденциям с бóльшим успехом. Обособление регионов и движения малых народов уже сейчас во многом подстёгиваются реакцией населения на иммиграционные угрозы. Как видно, регионализация и политизация малых этничностей может предоставить европейцам целый ряд возможностей для решения проблем, груз которых лишь накапливается в формате крупных национальных государств.

Мондиалистский характер происходящих в Европе процессов подчёркивает их универсальный характер. Сила современной западной идеологии в том, что она соответствует и идейно подкрепляет реально идущие процессы мировой экономической и политической глобализации. При этом её ни в коей мере нельзя назвать «идеологией для бедных» — лидером освящаемых ею процессов является сама Европа. Новая норма международных отношений, основанная на отрицании суверенных прав государств и постулировании права США и их союзников на «гуманитарные интервенции» по всему миру — это реальность начала XXI века, и не только для Балкан или Ближнего Востока, но и для постсоветского пространства.