Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что миф о несовместимости демократии с фашизмом все еще составляет существо либеральной идеологии в России.
Однако практика существующих ныне демократических государств и знакомство с источниками и исследованиями по истории демократических институтов в разных странах, напротив, предоставляют все больше материала в пользу обратного заключения.
Так, выясняется, например, что в такой процветающей демократии, как Швейцария, вопреки либеральной риторике о гендерном равенстве избирательное право женщинам предоставили только в 1971-м году — по историческим меркам совсем недавно.
Обнаруживается, что в скандинавских социал-демократиях, вопреки либеральной доктрине интернационализма, весьма настороженно относятся к иностранцам. Как пишет в этой связи британский исследователь Ник Джонсон, его поразили признания шведов и датчан, что они вдруг осознали, насколько тесно связана их социал-демократическая модель общества с национализмом. Другие исследователи в этой связи напоминают, что истоки шведской концепции «фолькхем» («дома народа») и немецкого «фольксгемайншафт» (народного сообщества) были общими и обе модели сложились в одно и то же время — в период между двумя мировыми войнами [1].
Стоит тут, очевидно, вспомнить и про известную русофобию маленьких демократий Прибалтики (например, эстонской и латышской).
Но особый интерес в связи с тезисом о возможности органичного сочетания демократии с фашизмом представляют два следующих наблюдения.
Первое: сходство с общественным устройством правых тоталитарных режимов политического строя всех успешных демократий, входивших когда-либо в число великих держав.
И второе: сходство общественного устройства тех и других с государственным строем античных республик.
В современной западной и российской политологии укрепилось мнение, что новейшие демократии якобы кардинально отличаются от древних, а так называемые тоталитарные режимы — это всего лишь отступления от «истинного» демократического пути. В действительности же приходится с удивлением констатировать, что принципы общественного устройства у таких разных государств, как рабовладельческие Афины, «либеральные» Англия и США, и тоталитарная гитлеровская Германия, практически идентичны. Во всех этих случаях в числе непременных компонентов политического строя мы встречаем:
* * *
По свидетельству ученых, древние греки и, в том числе, афиняне, гордясь своей этнической принадлежностью, не видели ничего зазорного в господстве над другими народами, ведь если «варвары» опасны, «то заслужили, чтобы с ними враждовали и воевали», а если уступают в военном отношении, то являются «рабами по природе» (см., Дж. Дэвис «Демократия и классическая Греция) [2].
Равным образом, английский патриотизм, как показал, в частности, в своей нашумевшей работе М. Саркесянц, всегда имел оттенок превосходства по отношению к окружающим народам. Англичане гордились своей этнической чистокровностью, своим парламентом и тем, что они — протестанты[3].
Теперь уже почти ни для кого не секрет, что свой миф о Herrenvolk c самого начала своей истории имели и американцы. Немцы во времена национал-социализма (впрочем, и не только тогда) тоже, как известно, ставили себя выше соседних народов [4].
В Греции преклонялись перед силой. Если верить историку Ф. Коплстону, идеалом греков была сильная личность, которая знает, чего хочет и способная этого добиться. Неудачников в Греции презирали. В свою очередь упомянутый уже Дж. Дэвис, характеризуя греческое мировоззрение, подчеркивает, что греческие слова «добрый», «благородный» долгое время имели оттенок воинской доблести, и что война считалась в Греции одним из самых почетных занятий.
Впрочем, греческий культ силы находил отражение не только на войне. Советский антиковед Э. Д. Фролов, описывая, воззрения греческого поэта Гесиода, указывал, что хозяйственная жизнь архаической Греции была охвачена «яростной конкуренцией, суровой борьбой за выживание, полярными следствиями которой были обогащение одних и обеднение, и обнищание других». Фролов при этом отмечает, что, «успех первых поэт склонен объяснять их трудолюбием и рассудительностью, неудачу вторых — леностью и недальновидностью». Очень похожий этический идеал мы встречаем и у англичан. Если верить М. Саркесянцу, «викторианский идеал мужественности был неоспартанским: стоицизм, смелость, выносливость, наряду с дисциплиной, воплощенной в буквально стиснутых зубах». Красноречиво звучат в данном контексте и слова популярного в Англии 19-го века детского писателя Томаса Хьюза:
«С колыбели и до могилы борьба, правильно понимаемая, входит в круг деятельности, настоящей, высшей, честнейшей деятельности каждого человека. Всякий человек что-нибудь стоящий имеет своих врагов, с которыми должен бороться, будь то собственные его дурные помыслы и навыки, нравственное ли зло в высших сферах… или просто Билл, Том и Гарри, которые не дозволяют ему вести жизнь в спокойствии, пока он не поколотит их».
Велико искушение усмотреть связь между подобной жизненной философией и такими явлениями английской жизни, как «манчестерский капитализм», а позднее тэтчеризм. А также тем впечатляющим числом колониальных войн, которые вели англичане [5].
Американский идеал человека в свою очередь во многих отношениях очень близок английскому. Образы американских пионеров «границы» и ковбоев, противостоящих природной стихии и ведущих успешные войны с индейцами, а впоследствии «капитанов бизнеса», культивирует все тот же психологический тип жесткого и волевого человека, умеющего противостоять трудностям. Заслуживает внимания название книги основателя первого американского треста Эндрю Карнеги — «Триумфальная демократия». В ней автор описывает, как может преуспеть в бизнесе каждый человек, полагаясь на силу своего характера, расчетливость и умение принимать решения.
Показательны и черты положительного образа мальчика, подчеркиваемые в американской литературе: высокое чувство собственного достоинства и чести, умение постоять за себя, способность к риску, презрение к трусости и малодушию.
В Германии времен национал-социализма, апология героизма (понимаемого преимущественно как синоним воинской доблести) также занимала важное, если не ключевое место в ряду высших ценностей общества. В известном эссе «Рабочий» небезызвестный Э. Юнгер рисует красноречивый положительный образ человека, демонстрирующего «железную дисциплину сердца и нервов» в подбитом горящем самолете и в затопленных отсеках, идущей ко дну подводной лодки. В немецких военных дневниках и письмах времен Второй мировой войны часто можно встретить утверждения, что «смерть в бою — славное завершение жизни мужчины», или что «рай там, где царство павших меченосцев».
Логическим следствием апологии силы в Древней Греции был вождизм. Характерно замечание Ф. Коплстона:
«Грек сказал бы о Наполеоне, что это был человек, во всех отношениях превосходящий других».
Аналогичную практику мы встречаем и в Англии. Если верить российскому автору начала 20-го века,
«в то время, как у других народов высший и средний классы населения… представляют собой группу людей изнеженных, бесполезных, и дряблых, в странах англосаксонской культуры именно высшие и средние круги населения отличаются наибольшей энергией, здоровьем и совершенством физической красоты»,
представляя слой «естественных вождей», которых слушаются не потому что они приказывают, а потому что выделяются высокими моральными качествами и харизмой. И снова схожее представление (пусть и не идентичное в нюансах) о природе лидерства, обнаруживается и в США. Так, по словам К. С. Гаджиева, на основе характерной для американцев приверженности героепочитанию здесь развился феномен так называемой «системы «звезд» — то есть лучших и выделившихся. При этом, как подчеркивается в работе ученого, примечательно, что
«вопрос о том, чем именно выделяется данный человек, не имеет значения; раз он победил в конкурентной борьбе, его прославляют».
Иными словами, даже просто
«человек, умеющий точнее и искуснее, чем другие забрасывать маленький белый шарик в ряд ямок, вырытых в земле, получает тем самым возможность попасть на прием к президенту Соединенных Штатов».
Для победителей «вступает в силу и другая особенность
«системы «звезд»: все звезды из разных сфер тянутся к новой звезде, и она в свою очередь тянется к ним».
Точно так же и в национал-социалистической Германии официальной пропагандой внушалось, что вождь в идеале появляется «естественным» путем. В «Хрестоматии немецкой молодежи» 1938-го года отмечалось, что «каждое сообщество вырастает вокруг своего лидера», а «несколько лидеров соединяются в общину». В свою очередь несколько общин собираются вокруг своего лидера, и «вся конструкция собирается снизу вверх», образуя пирамиду.
Древние греки не знали понятия неприкосновенности частной сферы жизни, и каждый человек занимал в гражданской общине то место, которое было ему предназначено естественным (с точки зрения греков) порядком вещей. Поэтому даже в период наибольшей демократизации афинского общества тенденция к уравнению в правах здесь, по свидетельству Дж. Дэвиса,
«никогда не переходила рамок наследственных групп настолько, чтобы включить в свои ряды рабов, чужеземцев или женщин».
Политический строй общества оставался глубоко консервативным. И основой этой консервативности служила религиозная вера. Стоит напомнить в данной связи, как звучал приговор, вынесенный Сократу:
«…Сократ повинен в отрицании богов, признанных городом; и во введении новых божественных существ; повинен он и в совращении молодежи. Предлагается смертная казнь».
Такой же «социальный авторитаризм» (к слову, данное определение придумано англичанами), как выясняется, исторически был свойственен и Англии. М. Саркесянц указывает в своей работе, что для англичан даже 1920-х гг. была характерна так называемая «свобода в рамках типа», то есть подразумевалось, что каждый человек должен пользоваться своей свободой, не нарушая принятых в обществе приличий и условностей, так как в противном случае подвергался тотальному бойкоту.
Весьма красноречиво эту английскую практику охарактеризовал М. Я Острогорский:
«Действительно, публичный строй старой Англии во всех его областях отмечен подчинением индивида коллективу. Везде и всегда индивид только ничтожная частица целого, покорный анонимный служитель коллектива, идет ли речь о почестях или публичных обязанностях, пользовании гражданскими или частными правами (! — Б. И.)
Даже частная жизнь подвержена той же тенденции к подчинению индивида вопреки блестящему выражению Чатама: «Буря и ливень могут проникнуть в хижину английского рабочего, но король туда не войдет» и рассуждениям Блэкстона о «естественных свободах» первобытного человека, которые сохранились только в Англии. Несомненно, эти «естественные свободы» индивида существуют, и они соблюдаются до тех пор, пока в какой-либо мере не противоречат интересам коллектива. Но как только намечается конфликт интересов, выступает закон и человеческая личность попирается часто даже с утонченной жестокостью.
В общественной жизни индивид играет еще меньшую роль, чем в публичной области. Здесь человек никогда не может быть «самим собой». Общество налагает на него тысячи обязанностей, от которых он не может уклониться без того, чтобы не встал вопрос о его праве на звание джентльмена. Понятие джентльмена, невидимое и повсюду в жизни распространенное, заставляет каждого члена общества склоняться перед общими однообразными правилами, подчиняться неумолимой дисциплине; оно, не считаясь с его личными наклонностями, нормирует все: от его религиозных убеждений до прически» (! — Б. И.).
И вновь, как видим, социальная дисциплина оказывается тесно увязана с верой. Действительно, вплоть до середины 20-го века церковь играла в английской школьном и высшем образовании заметную роль. Так, в 1905-м году в Англии насчитывалось 5878 светских школ, 11714 англиканских, 459 веслеянских, 1043 католических и 1059 школ различных сект. Стоит, кроме того, отметить, что англиканская церковь имела мощные позиции в так называемых паблик-скул (закрытых элитных школах) и в лучших университетах страны Оксфорде и Кембридже, являвшихся поставщиками кадров для парламента и правительства. Примечательно, что студенты этих университетов обязаны были каждый день посещать церковную службу, а большинство педагогов школ и университетов имели духовное звание [6].
Такую же социальную дисциплину как в Англии в связке с религиозной верой, мы встречаем и в США. Так, по свидетельству исследователей, уже среди первых американцев далеко не все разделяли идеалы терпимости. Например, пуритане Масачуссетса устраняли многочисленных инаковерующих от политической жизни, изгоняя их за пределы колонии или подвергая тюремному заключению, что не мешало им оставаться демократами в пределах своей церкви. К. С. Гаджиев, анализируя данную практику, констатирует, что американский религиозный плюрализм нельзя, как это часто делается, отождествлять с религиозной терпимостью, потому что он носил в основном географический характер и часто уживался с нетерпимостью в рамках отдельных общин. Американские пуритане
«были убеждены в том, что существует лишь один единственно верный — их — путь»
в религии и мирской жизни и поэтому
«любой другой путь не просто ошибочен, а суть греховное отклонение от истинно божественного пути и сатанинское заблуждение».
Дело в том, что протестантские течения, обосновавшиеся в Америке в 17-м веке, представляли собой религиозные секты, где дух солидарности и чувство сопричастности
«постоянно поддерживались посредством унификации поведения и образа мышления всех его членов и противопоставлением всему остальному миру».
Роль религии и сектантства в США оставалась высокой и позднее. М. Вебер в работе «Протестантские секты и дух капитализма» отмечает, применительно к Америке 1890-х гг., что здесь, несмотря на то, что церковь отделена от государства, подавляющее большинство населения принадлежит к какой-нибудь церковной общине. Принадлежность к одной из церквей, по словам ученого, служила для тогдашнего американца доказательством его честности и порядочности, и того, что с ним можно иметь дело. Как и в Англии, религиозность американского общества наложила отпечаток и на характер американского академического образования. Так, в работе К. С. Гаджиева указывается, что функции американского колледжа, если судить по учебникам 19-го века, были сведены к тому, чтобы воспитывать людей, готовых защищать общепринятые ценности, а не анализировать их критически.
Весьма религиозной страной США остаются в целом и в настоящее время. Примерно 41% американских избирателей сегодня составляют люди, которые посещают церковь раз в неделю и чаще, и 54% — бывающие в церкви хотя бы раз в год [7]. При этом примерно 13% американских избирателей составляют так называемые крайне правые христиане, ярые протестантские фанатики, верящие в буквальном смысле во второе пришествие Христа, божественную избранность Америки, как второго Сиона и готовые утверждать американские ценности, не останавливаясь даже перед угрозой ядерной войны [8].
Социальная дисциплина была характерна и для национал-социалистической Германии. «Отдельная личность не может более поступать так, как ей заблагорассудится, если мы не хотим, чтобы на нашем пути возникали препятствия и трудности», — подчеркивалось в одной из многочисленных агитационных брошюр «Гитлерюгенда». И параллельно в отличие от другого тоталитарного государства — СССР государственная идеология здесь не только де-факто представляла собой квази-религию, но и сознательно опиралась на религиозную веру. В «Майн Кампф» А. Гитлер постоянно апеллирует к Божественному Проведению. В школах Рейха перед уроками читали молитву, а в «Хрестоматии немецкой молодежи» говорилось, что «знания сами по себе не служат ничему и мертвы», но лишь тот, «кто верит, выполнит свою задачу» и «никакая преграда на его пути не будет непреодолимой», потому что «вера сильнее любой силы, действующей в мире».
Пропагандой дело не ограничивалось. В Третьем Рейхе разные авторы предпринимали попытки соединить религиозную веру и науку. Например, астроном Бруно Тюринг в работе «Немецкая математика», противопоставляя теории относительности Эйнштейна, как материалистической и «чужеродной» (в духе официального антисемитизма), интеллектуальные устремления Кеплера и Ньютона, многозначительно напоминал, что изыскания и исследование природы последних «проистекали в первую очередь из глубоких религиозных чувств» и, задаваясь вопросом о целях научных исследований, «они старались найти ответ, вытекавший из объяснения существования и деятельности Господа по планированию и созданию мира».
Отмеченные выше факты представляется возможным обобщить, сведя к своего рода гипотезе о правилах образования эффективного политического сообщества, претендующего на роль гегемона.
* * *
C точки зрения этологии жизнь конкретного человеческого общества (этноса, нации, цивилизации) можно условно представить, как работу, направленную на создание максимально благоприятных условий развития для определенной людской популяции — биогенетической и или социальной общности, — в противостоянии с окружающей средой и другими человеческими сообществами.
И хотя, как существо разумное и социальное, человек, по-видимому, способен в значительной мере освобождаться от тяготеющих над ним инстинктов, все же, как неоднократно указывали различные мыслители, его возможности здесь ограничены [9]. Существование живых существ в природе представляет собой борьбу и равным образом и существование человека, как в древности, так и позднее представляло собой борьбу — в брутальной или более гуманной форме. Поэтому-то, вероятно, в число самых успешных в политическом смысле наций и вошли как раз те народы, которые сохранили более тесную связь со своими биологическими корнями, и чей жизненный уклад гармонировал с состоянием жизни, как стихией борьбы.
Так, в дикой природе, как правило, выживают сильные животные, и мы видим, что и почитающие силу успешные нации, избежав физического уничтожения и порабощения со стороны соседей, добиваются военного могущества и/или развивают активную хозяйственную деятельность (тоже, очевидно, требующую приложения известных усилий).
Так же, в дикой природе инстинкт «запрещает» смешиваться разным видам. И мы видим, что и успешные нации, культивируя ксенофобию, избегают смешения с «чужими»: сохраняют свою биогенетическую общность (определение этноса, данное З. Сикевич), и/или свою социальную общность, объединенную ценностями религиозного избранничества.
У многих животных из числа самых сильных особей выделяются вожаки, и у успешных наций мы тоже видим слой «естественных вождей» (руководителей и людей, способных служить примером), формирующийся из самых сильных и уважаемых представителей сообщества.
Так, уже на заре истории человечества, в самых первых людских сообществах практикуется принцип тесной взаимозависимости, и мы сталкиваемся с примерами коллективного принуждения, оказываемого на членов племени. Например, c практикой остракизма за трусливое поведение на войне или на охоте [10]. И подобный же социальный авторитаризм в более сложной форме обнаруживается и у могущественных народов, стоящих на более высокой ступени развития.
Наконец, принято считать, что животное подчиняется инстинктам, а человек, как существо более сложное, руководствуется еще и разумом. Однако наибольшую жизненную активность у людей чаще всего проявляют те, кто имеет убеждения, идеалы, ценности, апеллирующие скорее к чувствам и основанные на вере, не подлежащей рациональному анализу.В частности, вере религиозной. Это, видимо, неслучайно: пусть человеческие чувства и животные инстинкты и не одно и то же, но, по меньшей мере, опосредованная связь между ними несомненно есть.
И вот мы видим, что у успешных наций мораль и гражданственность держатся, как правило, не на рациональных аргументах, а именно на религиозной вере.
Выводы. Есть основания предположить, что, вопреки либеральным догмам, всякое здоровое политическое сообщество, в особенности претендующее на место лидера, напротив, неизбежно стремится к тоталитаризму или, называя вещи своими именами, к «фашистским» принципам организации [11].
Все процветающие общества тоталитарны. В плане разницы между процветающими обществами имеет, по-видимому, смысл говорить лишь о различных типах тоталитаризма.
Во-первых, о тоталитарных обществах, построенных преимущественно «сверху» или «снизу» — то есть о разных формах правления. Во-вторых, о более гуманных и мягких и, напротив, более брутальных разновидностях тоталитаризма.
Скажем, патриархат в обществе может быть просвещенным или домостроевским, ксенофобия может сочетаться с человечностью, а может принимать форму открытого геноцида, социальный авторитаризм может дополняться концлагерями или ограничиваться только давлением общественного мнения. И т. д. Но сама по себе тоталитарная структура успешного политического сообщества в любом случае остается неизменной.
И, вероятно, неслучайно две демократии-империи последних веков — Англию и США — состояние кризиса постигло параллельно с ослаблением под влиянием идей Просвещения и тенденций демократизации и либерализации исторически характерного для обеих тоталитарного устройства общества.
Так, пока в Англии были сильны этнофобия и дух религиозной исключительности, страна оставалась относительно однородной в этническом и конфессиональном отношении. В то время как сегодня в Соединенном королевстве уже поднимают вопрос о введении в местное законодательство некоторых норм шариата [12]. Пока в английских школах существовала практика телесных наказаний и церковь контролировала образование, сохранялись строгие нравы, тогда как в последние десятилетия наблюдается эрозия моральных устоев, что не лучшим образом сказывается, в частности, на состоянии института семьи [13]. Так, пока имело место социальное неравенство, и в образовании поддерживалась кастовая система, не было необходимости завозить мигрантов, так как хватало своих рабочих рук. И т. д.
Равным образом, и основы процветания США были заложены в период, когда американское общество сохраняло свои изначальные принципы: пуританизм, патриархат, практику сегрегации в межэтнических и межрасовых отношениях, веру в высшее предназначение своей страны.
И с другой стороны именно эрозия этих ценностей (начиная примерно с 1960-х гг.), как показывает, в частности, в своей книге «Смерть Запада» американский консерватор Дж. Бьюкенен, привела Америку к нынешнему все больше углубляющемуся культурному расколу — на Америку «секса в большом городе», культурный и этнический Вавилон, и Америку провинции, сохраняющую приверженность традиционным ценностям.
Если верно, что великие демократии последних веков исторически и, так сказать, генетически представляют собой разновидность правого тоталитаризма, а негативные тенденции в развитии общества наметились в этих странах именно в результате размывания традиционного уклада под влиянием ложных доктрин равенства и расширительно толкуемой свободы, то нам, современным русским следует извлечь здесь уроки.
В данном контексте нашим главным ориентиром при формулировании новой идеологии своего будущего, как будущего великой нации, должно, стать, как представляется, следующее фундаментальное положение: демократия — всего лишь одна из возможных форм организации людей, при которой управление в обществе осуществляется на основе постоянных законов и выборности органов власти, однако принципы устройства здорового политического сообщества всегда неизменны и они не имеют ничего общего с апологией так называемых прав человека и с пресловутой «толерантностью».
* * *
От редакции. Мы решили сопроводить статью текстом, излагающем символ веры успешного тоталитарного общества.
Редъярд Киплинг. Боги азбучных истин
Проходя сквозь века и страны в обличье всех рас земных,
Я сжился с Богами Торжищ и чтил по-своему их.
Я видел их Мощь и их Немощь, я дань им платил сполна.
Но Боги Азбучных Истин — вот Боги на все времена!
Еще на деревьях отчих от Них усвоил народ:
Вода — непременно мочит, Огонь — непременно жжет.
Но нашли мы подход бескрылым: где Дух, Идеал, Порыв?
И оставили их Гориллам, на Стезю Прогресса вступив.
С Ветром Времени мы летели. Они не спешили ничуть.
Не мчались, как Боги Торжищ, куда бы ни стало дуть.
Но Слово к нам нисходило, чуть только мы воспарим,
И племя ждала могила, и рушился гордый Рим.
Они были глухи к Надеждам, которыми жив Человек:
Молочные реки — где ж там! Нет и Медом текущих рек!
И ложь, что Мечты — это Крылья, и ложь, что Хотеть значит Мочь,
А Боги Торжищ твердили, что все так и есть, точь-в-точь.
Когда затевался Кембрий, возвестили нам Вечный мир:
Бросайте наземь оружье, сзывайте чужих на пир!
И продали нас, безоружных, в рабство, врагу под ярем,
А Боги Азбучных Истин сказали: «Верь, да не всем!»
Под клики «Равенство дамам!» жизнь в цвету нам сулил Девон,
И ближних мы возлюбили, но пуще всего — их жен.
И мужи о чести забыли, и жены детей не ждут,
А Боги Азбучных Истин сказали: «Гибель за блуд!»
Ну а в смутное время Карбона обещали нам горы добра:
Нищий Павел, соединяйся и раздень богатея Петра!
Деньжищ у каждого — прорва, а товара нету нигде.
И Боги Азбучных Истин сказали: «Твой Хлеб — в Труде!»
И тут Боги Торжищ качнулись, льстивый хор их жрецов притих,
Даже нищие духом очнулись и дошло наконец до них:
Не все, что Блестит, то Золото, Дважды два — не три и не пять,
И Боги Азбучных Истин вернулись учить нас опять.
Так было, так есть и так будет, пока Человек не исчез.
Всего четыре Закона принес нам с собой Прогресс:
Пес придет на свою Блевотину, Свинья свою Лужу найдет,
И Дурак, набив себе шишку, снова об пол Лоб расшибет,
А когда, довершая дело, Новый мир пожалует к нам,
Чтоб воздать нам по нуждам нашим, никому не воздав по грехам, -
Как Воде суждено мочить нас, как Огню положено жечь,
Боги Азбучных Истин нагрянут, подъявши меч!
Литература:
1. Дж. Дэвис. Демократия и классическая Греция. М., 2004
2. М. Саркесянц. Английские корни немецкого фашизма. СПб., 2003
3. Э. Д. Фролов. Становление греческого полиса. СПб., 2004
4. Т. Хьюз. Школьные годы Тома Брауна. СПб.,
5. К. С. Гаджиев. Американская нация. М., 1987
9. А. Аэм. Англосаксонская раса. СПб.,
10. Д. Бурстин. Американцы: колониальный опыт. М., 1993
11. А. Н. Савин. Лекции по истории английской революции. М., 2000
12. Дж. Моссе. Культура и идеология национал-социализма. М., 2003
13. Ф. Коплстон. История философии: древняя Греция и древний Рим. Т.1, М. 2003
14. Х. Джеймс и Х. Кэтрин. Британское государство. М., 1961
15. Великобритания: эпоха реформ. М., 2007
16. З. Сикевич. Этнический фактор в политических процессах современной России. СПб., 1996
17. К. С. Гаджиев. Американская нация. М., 1987
[2] Дж. Дэвис, отмечая эту черту греческого характера, приводит отрывок из сочинения конца 5 в. до н. э. «О воздухах, водах и местностях», где представлена «теория», обосновывающая неравенство греков и «азиатов»:
«Что же касается вялости духа и трусости, то наибольшей причиной, почему азиаты менее воинственны, чем европейцы, и отличаются более тихими нравами, суть времена года, которые не производят больших перемен ни к теплу, ни к холоду… ибо тогда ни ум не испытывает потрясений, ни тело не подвергается сильным переменам… В самом деле перемены всего сильнее возбуждают ум человека и не позволяют оставаться в покое. Вот по этим-то причинам, кажется мне, народ азиатский лишен всякого мужества, и кроме того, и по причине их законов, ибо большая власть Азии управляется властью царей. А там, где люди сами над собой не властны и не автономны, а подчинены владыке, забота у них — не о том, чтобы упражняться в военных делах, а чтобы казаться неспособными к войне».
[3] В частности, в связи с английским этническим национализмом показателен эпизод конца 17-го века, когда протестанта Вильгельма Оранского парламент не желал признавать полноправным монархом, потому что он не англичанин. Сторонник Вильгельма Д. Дефо написал пародийный памфлет, из которого можно заключить, какие настроения царили тогда в Англии. Приведем оттуда небольшой отрывок:
И как мы можем презирать Голландцев
И всех новоприбывших иностранцев,
Когда и сами мы произошли
От самых подлых сыновей земли, -
От скоттов вероломнейших и Бриттов,
От шайки воров, трутней и бандитов,
Которые насильничали тут,
Чиня Разбой, Смертоубийства, Блуд,
От рыжекудрых Викингов и Данов,
Чье семя узнаешь, едва лишь глянув, -
От Смеси коих и родился клан
Всех наших Чистокровных Англичан.
Уже в 20 в. Дж. Оруэлл в своем эссе «Англичане» (
[4] Идеология национал-социализма в основных своих чертах продолжала традиции кайзеровской Германии: нововведения Третьего Рейха главным образом проявились в том, что институт монархии был заменен институтом фюрерства, а идея Вильгельма Второго «нести другим народам культуру и дисциплину» была дополнена практикой геноцида в отношении ряда не вписывающихся в немецкий порядок этнических групп.
[5] В частности, это: война в Непале 1814-1816 гг., в Кандигане в
[6] Ситуация изменилась только после принятия Акта об образовании 1944-го года, продвинувшего систему образования в сторону ее унификации и секуляризации. В соответствии с этим актом при преподавании религии главенствующим стал принцип веротерпимости. В частности, по нему была расширена тематика религиозных уроков. В них стали вводиться сведения и о других мировых религиях: индуизме, исламе, конфуцианстве. В целом после принятия акта 1944-го года влияние религии на общество значительно снизилось.
[8] Если верить К. С. Гаджиеву, то в 1980-е гг. эти фундаменталисты ратовали за ядерную войну с СССР. Сегодня, как утверждают авторы документального фильма «Империя добра», они грезят о грядущем последнем столкновении с исламским миром — тоже в форме ядерного конфликта.
[9] Г. Моска отмечал в своем труде «Правящий класс», что еще в последние века Римской Империи некоторые идеалисты думали, что с торжеством христианства, «не будет больше ни разногласий, ни войн», так как все люди «были бы тогда связаны узами прочной любви и смотрели бы друга на друга, как братья». Но, по словам мыслителя, проживи эти мечтатели подольше, им бы пришлось увидеть, как новая религия адаптируется к вечным потребностям человеческого духа, с одинаковым усердием поддерживая мученичество и миссионерство, крестоносца и инквизитора. В свою очередь, уже имея в виду реалии конца 19-го века, М. Вебер подчеркивал в статье «Национальное государство и народнохозяйственная политика», что «мира не бывает и в экономической борьбе за существование». Так что не стоит воображать, что «в земной жизни можно отвоевать себе хотя бы локоть пространства иначе, нежели в суровой борьбе человека с человеком».
[10] Например, российский исследователь нравов американских индейцев Ю. Стукалин в своей книге «Хороший день для смерти» пишет:
Джон Брэдбери, находясь в селении осейджей в 1811 году, обратил внимание на женщину, очень похожую на мужчину. Ему объяснили, что, когда юноша отправляется в свой первый военный поход, старшие воины внимательно следят за ним, и если он проявит трусость, по прибытии домой его обряжают в женское платье и впредь вынуждают вести жизнь, подобную женщинам. Более никогда ему не предоставляли возможности доказать свою храбрость. Мужчины не общались с ними, им запрещалось жениться и иметь половые отношения с женщинами. Любой воин мог безнаказанно оскорблять их, поскольку они были не способны постоять за себя. В том осейджском селении жило несколько подобных трусов.
[11] Мы отдаем себе отчет, что на основе представленного в тексте материала далеко идущие выводы было бы делать чересчур самонадеянно. Но не составит большого труда показать, что не только в случаях с упомянутыми в статье политическими сообществами, но и во всех других случаях, когда речь идет о великих народах («демократических» или нет) их политический строй всегда включает такие элементы, как культ силы, идеолог
