Кажется, уже все поняли, что с русским национальным движением происходят очень странные вещи. Воистину, это — то самое гоголевское «заколдованное место», где ничего «не вытанцовывается».
Впрочем, такие же очень странные вещи происходят с русским бизнесом, с российским административным управлением (преимущественно русским), с российской армией (в своей основе — русской), с прочими российскими силовыми структурами.
Сфера моих интересов — современная литература; я — литературный критик и литературовед. Могу с полной уверенностью сказать, что с современной русской литературой случаются те же самые очень странные вещи.
Для того чтобы выяснить, в чём состоит их причина, перенесёмся в позапрошлый век и поподробнее рассмотрим такой интересный исторический феномен, как «русская крестьянская община XIX столетия»…
ЧЁРНЫЙ ЯЩИК
…Что будет сделать крайне нелегко. Это звучит странно: о русском крестьянстве XIX века остались горы свидетельств.
Но всё это — свидетельства извне, со стороны наблюдателей-дворян или наблюдателей-интеллигентов.
Немногочисленные же свидетельства изнутри, со стороны крестьян, — ещё более ненадёжны: это — мнимые свидетельства. Крестьяне-литераторы (например, крестьянские поэты первой половины XIX века Фёдор Слепушкин и Егор Алипанов) говорили о себе то, что рассчитывали услышать от них дворяне и интеллигенты. Вот, например песня крестьянского поэта Алипанова «Поселянка, ожидающая весны: «Зефир слетит, зашевелит крылом зелёный бор; ручей, шумя, к себе маня, пленит наш нежный взор» (в ХХ веке, у Клюева с Есениным — не лучше).
Определённое (и довольно неполное) представление об аутентичном крестьянском мировоззрении можно получить только из некоторых текстов «народного театра» — таких, как «Барин старый и Афонька малый».
Попытавшись проникнуть в чёрный ящик крестьянской культуры XIX века, мы с недоумением обнаружим, что содержание этого ящика куда скуднее, чем мы ожидали.
Оно и понятно: едва ли не все силы крепостных крестьян (а я веду речь именно о крепостных крестьянах; черносошники и прочие некрепостные крестьяне — особая статья) уходили на тяжелейшую физическую работу, а остаток сил — полностью расходовался на выбор стратегии поведения по отношению к барину.
Крепостные крестьяне не были рабами — но они были несвободными людьми, они зависели от всесильного барина.
Соответственно, барин оказывался центральной фигурой крестьянского мировосприятия и крестьянского дискурса.
Замечу ещё одну тонкость: если барина крестьяне — при всяко разном — всё же почитали — за то, что он другой («такой порядок от Бога заведён: мужики при господах, господа при мужиках»), то к своему брату Митюхе (Агафону, Силану), вздумавшему заняться «барскими прихотями» у общинных крепостных было лишь одно чувство — ненависть («а ну как Митюха барином заделается и на наш загривок сядет»).
Собственно говоря, крестьянская община (пережившая расцвет в период «классического крепостничества» — от указа Екатерины II «О вольности дворянской» до реформы 1861 года) была деловым инструментом общения крестьян с барином. Притом инструментом взаимовыгодным: отстаивая перед барином интересы всего «мира», она урезонивала «слишком бойких» мужиков и тем самым предотвращала для барина конкуренцию с их стороны.
Зададимся вопросом: почему — вплоть до начала двадцатых годов ХХ века — подавляющее большинство крестьян России не владело грамотой?
Помещики запрещали грамоте учиться? Было и такое. Но было и другое: гуманистически настроенные дворяне и интеллигенты-просветители (а после 1861 года к ним присоединились земские деятели) проводили титаническую работу по образованию крестьянства — с минимальной результативностью.
Ответ прост: крестьяне не хотели отдавать детей учиться. «Мир не велит, не положено мужикам заниматься барским делом, пустое…»
«Барским делом» было и многое другое. Ну, например, красиво построенная речь. Конечно, специфическое крестьянское косноязычие («тае-тае, да я-ста, да мы-ста…») являлось сознательной игрой, рассчитанной на барина (чтобы тот ничего не понял), но особой потребностей в красноречии «для своих» у мужиков не возникало (а слово «краснобай» с тех времён получило негативную окраску).
«Барским делом» была литература. «Барским делом» была философия. Само абстрактное мышление — также было «барским делом». Слово «мышление» не клеится к крестьянину, это не крестьянское слово. Мужик не «размышляет» и даже не «думает», он — «смекает», «маракует», «мозгует»: непременно в практических целях и чаще всего «всем миром».
Вместо философии у крестьян были «мифологические представления», вполне справлявшиеся с отведёнными им функциями. Крестьянские знания о том, как «в чужих странах люди живут» строились на рассказах странников и калик перехожих. До «всероссийского контекста» общине-миру также не было особого дела (определённую социализацию крестьянству обеспечивала Церковь, но я бы не стал преувеличивать её — несомненно большое — значение).
Почему я говорю об этих делах давно минувших дней?
Потому что они актуальны для нас.
У всякого социума есть любопытная особенность: в периоды тяжких испытаний он автоматически переходит на «аварийный режим» — то есть на давнопрошедшие формы устройства. «Так наши деды живали, значит так жить надёжно» — вот логика механизма переключения на «аварийный режим». Оттого-то цивильно-советские чеченские полковники, поэты и народные артисты в девяностые годы обнаружили в себе абреков: верхний слой «цивилизации» слетел, под ним осталось то, что было прежде — а прежде было абречество.
Для русских «аварийный режим» — именно феодализм общинного типа. Оттого-то все тяжкие потрясения, переживаемые Россией, триумфально приводят к одному и тому же результату — к феодализму. «Рывок к социализму» стал для России — рывком к феодализму, и «капиталистическая революция девяностых годов ХХ века» — привела к тому же самому.
Все революции в России ведут к одному и тому. Потому что революции — это сильнейший шок. А шок — заставляет работать в «аварийном режиме».
Всё вышесказанное я говорил не для того, чтобы обидеть русских (в конце концов, «русская матрица» — по сравнению, например, с той же «чеченской матрицей» — не так уж плоха) или крестьян (оба моих прадеда были крестьянами: один — сибирским крестьянином казачьего происхождения, другой — белорусским крестьянином мадьярского происхождения).
К сожалению, есть ещё одно обстоятельство…
ДВЕ КУЛЬТУРЫ
В России существуют две культуры — «российско-интернациональная культура» и «собственно русская культура».
Сразу сделаю необходимые комментарии.
Комментарий номер раз: я не претендую на лавры Игоря Шафаревича и пишу не о «малом народе» и не о «мировой закулисе». Двукультурье — нормальное состояние едва ли не всех стран в двадцатом веке (во всяком случае, всех стран Европы и Северной Америки — безусловно). С возникновением «глобального культурного контекста» появляются деятели, которым этот самый «глобальный контекст» куда важнее собственного национального контекста. И — как реакция на это — вслед за ними являют себя люди, для которых на первом месте — своё, родное, национальное. Словосочетание «русский писатель» состоит из двух компонентов — «русский» и «писатель». Если мы сделаем смысловой упор на первый из этих компонентов, получим «собственно русского писателя» (более «русского», чем «писателя», «Василия Белова»), если на второй — «интернационально-российского русского писателя» (более «писателя», нежели «русского», «Виктора Ерофеева»).
Комментарий номер два: я говорю не о «крови». Я вообще не верю в «мистику крови» и «мистику генов»; для меня как для рационально мыслящего человека это — ненаучные домыслы. Моя позиция такова: национальная идентификация определяется исключительно национальной культурой. Признай я «мистику крови», мне придётся сына турчанки Василия Жуковского отнести к турецкой культуре, что я не могу не счесть абсурдом.
«Российско-интернациональную культуру», вопреки сложившемуся мифу, составляют не только евреи (и даже не только нерусские); её составляют русскоязычные нерусские разных национальностей, которые из-за собственного нерусского происхождения не могут полностью соотнести себя с русскими, лица смешанного происхождения, а также этнически русские, по тем или иным причинам относящиеся к «русскому контексту» негативно или нейтрально-индифферентно.
«Собственно русскую культуру» тоже составляют не только «русские в двадцати поколениях» (хотя этнически русские являются её ядром). «Собственно русская культура» — культура, создаваемая всеми людьми, которые честно — без дураков и без постмодернистских игр — считают себя русскими и стремятся выявить, выразить, познать свою русскость (и русскость вообще).
А теперь — самое главное. То, ради чего был написан этот текст…
В современной России двукультурье наложилось на феодальную парадигму.
Культурные силовые поля заставляют людей играть определённые социокультурные роли — часто вне зависимости от их желания. Русское культурное силовое поле — раз за разом — восстанавливает феодальную социокультурную парадигму. Но феодалов в России нет: русское дворянство было уничтожено в течение ХХ века, по большей части физически и в абсолютной мере — социально.
Феодализм без феодалов — что это такое? Это — феодализм, который находит для себя феодалов, делая их из кого-то.
В нынешней русской феодальной социокультурной парадигме роль «аристократов-феодалов» играют представители «российско-интернациональной культуры». И, соответственно, роль «крестьян» играют представители «собственно русской культуры».
Подобное роковое наложение привело к отрицательным последствиям (разной степени отрицательности) для всех играющих на российском социокультурном поле.
Аристократы-кшатрии, как известно, не должны заниматься производительно-трудовой деятельностью, будь то крестьянская физическая работа (производство сельскохозяйственной продукции), ремесленничество (производство вещей), торговля (производство прибыли), юриспруденция (производство социального упорядочивания), медицина (производство здоровья), прочие науки (производство смыслов) — на то есть подлый люд. Кшатрий производит исключительно честь и славу; если он отвлекается на производство чего-либо постороннего, он — неправильный кшатрий (по «воровским понятиям», воспроизводящим феодальную парадигму, ворам в законе западло работать).
В применении к «новейшим кшатриям» речь, конечно, идёт не о военной а о духовной чести-славе.
Вся деятельность представителей «российско-интернациональной культуры» (в своей основе либералов-шестидесятников и либералов-семидесятников) за последние двадцать лет — свелась к шекспировской строке «и неуместной почести позор». К непрекращающейся оргии чествования необыкновенных достоинств и заслуг «новой знати» — их таланта, их трепетной высокодуховности, их невыносимых душевных ран, приобретённых в мрачные годы застоя. Аристократические нравы перенимаются дворней — и вот уже в нынешнем культурном поле сложилась такая ситуация, когда стало невозможно признаться в любви к романам Марининой (а то и Акунина) и к песням группы «Любэ», не получив в ответ омерзительное шляхетское словцо «быдло».
Всё это очень мешает культуре, грязня и запутывая её до предела.
Но последствия наложения двукультурья на феодальную парадигму для «собственно русской культуры» — неимоверно сквернее и страшнее…
HOMO MIFOLOGICUS
Недавний случай из практики: в мой Живой Журнал зачастил один посетитель, засыпавший меня самодельными стишками «про жидов и чурок». Нетрудно догадаться, что выступал он анонимно; мне же — для общения с ним — надо было как-то назвать его (не мог же я беседовать с пустотой). Я дал ему ник «поэт Шариков»; в ответ «Шариков» порадовал меня сообщением, что Михаил Булгаков был евреем (поскольку его бабушку звали Олимпиада), и что профессор Преображенский — тоже был евреем (ибо любил петь «От Севильи до Гренады» — намёк на еврейскую историю); зато Конфуций и Лао-Цзы, по заявлению «Шарикова», оказались истыми нордическими арийцами. Затем мой визави изрёк много иных глупостей (того же рода) и стал нападать на гостей моего Журнала, вне зависимости от их национальной принадлежности и политических убеждений. Все мои попытки вывести «Шарикова» на разумный диалог оказались несостоятельными: он вёл себя так же, как и его булгаковский аналог — словно заведённый, трещал о маце, кашруте, гоях и «Шулпан Арухе». Сначала я потешался над «Шариковым» что твой Шендерович, потом — не то, чтобы на него обиделся (обидеть меня он никак не мог) — но «поэта Шарикова» стало слишком много, он начал мешать мне, пришлось временно закрыть доступ всем анонимам в мой журнал.
Каждый рискует столкнуться с психом. Но мой посетитель не просто псих, он — типическое явление, боюсь, что он куда более типичен, нежели я.
Убедиться в этом можно, заглянув на форум любого «культурного патриотического сайта» и в который раз узрев одну и ту же обрыдлую картину: сначала авторы сайта публикуют свои тексты, так или иначе претендующие на вменяемость и рациональность, после этого на форуме начинается средневековый карнавал в духе не то Босха, не то Рабле, не то Умберто Эко. Все посетители форума дружно именуют автора «жидом»; засим бесконечной вереницей являются доморощенные «библейские пророчества», «туранские гипербореи», «лемурийские арийцы», «коварные посланцы с Венеры», «космические социализмы» и «мистические сталинизмы»; завершается всё тем, что неадекваты начинают меряться друг с другом генами и переходят на чистый мат…
Замечу: в позднесоветскую эпоху водораздел между «российско-интернациональной культурой» и «собственно русской культурой» проходил внутри «высокой культуры». Была «либеральная партия», была «русская партия»; эти «партии», соперничая друг с другом, поддерживали и стимулировали определённые явления в поле «высокой культуры». Знаменательный нюанс: «либеральная партия» покровительствовала «городской прозе и поэзии», а в распоряжении «русской партии» пребывали «прозаики-деревенщики» и «поэты села». В перестроечные годы тайный водораздел между культурами превратился в явный раскол, оформившись в многошумную войну между «Огоньком» и «Нашим современником». После 1991 года торжествует «либеральная партия»; в том, что она выиграла, нет ничего удивительного — «деревня» по определению не может победить «город».
В социальном плане девяностые годы ХХ века завершили советскую урбанизацию, поставив крест на несчастном русском селе. В культурном плане вектор устремился в противоположную сторону: в это время Россия пережила массовую деурбанизацию, рекрестьянизацию сознания. Горожане стали воспринимать мир как крестьяне. Главная причина этого — поток всемирной массовой культуры, вылившийся на голову неподготовленного «советского человека». Водораздел между «российско-интернациональной культурой» и «собственно русской культурой» ушёл глубоко вниз и достиг уровня границы между рациональным сознанием и мифологическим сознанием. Голливудские фильмы, компьютерные игры, грошовые брошюры о «тайнах мироздания» и «загадках древних цивилизаций», фэнтези всех разновидностей, неисчислимые опыты в жанре «параллельной истории» — всё это привело к чудовищной мутации коллективного сознания граждан России. Из серого кокона Homo Soveticusa вылетел мотылёк — Homo Mifologicus, человек с крестьянско-мифологическим сознанием. Интеллигенты-либералы и интеллигенты-почвенники, боюсь, так и не заметили этого, продолжая войну между собой — хотя уже давно у «Нового мира», «Нашего современника» и «Митина журнала» — примерно одна и та же немногочисленная аудитория (по крайней мере, в провинции), а Василий Аксёнов и Василий Белов стали равно «господскими» фигурами.
Изучая анналы интернет-форумов, нельзя не заметить ещё одну особенность мировоззрения Homo Mifologicus: его определяющее настроение — злобное отчуждение от «господского мира» — от государства и Церкви, от политики и политологии, от всех системных политических сил, от «левых» и «правых», от «либералов», «националистов» и «коммунистов», от журналистов и правозащитников, от философов и писателей, от какой то ни было рациональности вообще.
В жалком идеологическом скарбе Homo Mifologicus лишь два сколько-нибудь внятных концепта. Первый концепт — угрюмая вера в «нового Сталина», который «отправит всех олигархов и интеллигентиков в расстрельные подвалы и на лесоповал» (ожидающие нового Сталина» отчего-то верят, что сами в подвалах-лесоповалах не окажутся — и напрасно).
Второй концепт — пресловутые «евреи», кои вредят русскому человеку повсеместно. «Вечнозелёный еврейский вопрос» ныне донельзя запутан, но он моментально обретает кристальную ясность — стоит заменить в дискурсе Homo Mifologicus’a слово «евреи» на слово «господа». Перед нами — так хорошо знакомая по XIX веку смесь раболепства, непонимания, бешеной ненависти и почтительного страха, определявшая отношение крепостного к барину.
Вся эта крепостная нигилятина — чрезвычайно опасна. Она отчуждает, гноит, разрушает все культурные ценности, имеющиеся в распоряжении русских. К слову, «российско-интернациональной культуре» она ничуть не вредит, зато «собственно русской культуре» наносит неимоверный ущерб. После её фатального воздействия от «собственно русской культуры» остаются одни руины: чего ни коснись — ничего нет, всё — «чужое» и «нерусское».
Homo mifologicus’a невозможно социализировать. Однако с ним, с его свинцовым отчуждением от реальности, с его вздорными мифами — нельзя не считаться; нынче он — сила. Всякому — даже самому русскому по крови и национально ориентированному по идеологии — правительству рано или поздно придётся столкнуться с этой всеразъедающей кислотной лавой мифологического сознания. Вместо того чтобы решать рациональные экономические и внешнеполитические задачи, налаживать диалог с «Западом», с Китаем, с исламским миром, государственная элита будет вынуждена как-то реагировать на запросы деурбанизированных толп, жаждущих услышать милые их сердцу байки про «израильтян с пёсьими головами» и «птицу Струфиан». Возможный выбор реакций элиты на этот общественный дивертисмент невелик — как и выбор моих реакций на резвящегося в ЖЖ «поэта Шарикова»: это — игнорирование, насмешка и бан (то есть — на уровне общефедеральной политики — силовые меры).
«Человек мифологический» отчуждён не только от государства, он отчуждён даже от собственной страны. Он фатально не может наладить нормальное общение с северокавказскими народами — и потому требует отделения Северного Кавказа от России (на судьбу русских, живущих на Северном Кавказе, ему, разумеется, плевать). Этот «идиот» (в античном понимании данного слова) доходит до идиотизма в прямом смысле, публично призывая к распаду Российской Федерации («оставим нам, русским, Новгородчину, изгоним оттуда всю нерусь — и наши проблемы решатся сами собой»).
Однажды хороший писатель и наивный публицист Валентин Распутин предложил вывести РСФСР из состава СССР. Провидение исполнило его мечту. Умалились ли от этого проблемы русских, или, напротив, прибавились?..
Homo Mifologicus видел это — но хочет опять наступить на те же грабли. Как к нему относиться?..
ОДИНОКИЕ АТОМЫ
Итак, феодализм. Особый феодализм, «культур-феодализм» (феодализм, взошедший на культурной основе). Что дальше?
Дальше — альтернатива, включающая в себя два варианта…
Вариант номер один: дальнейшее воспроизведение феодальной социокультурной парадигмы и усиление деградации (иррационализации и мифологизации) «собственно русской культуры». Когда перепад между двумя культурами достигнет предельных масштабов, не замедлит себя ждать «русский ответ» на него. Естественно, выраженный в средневеково-крестьянских традициях.
Что это за традиции — помнят все историки. Жакерия. Или гуситство. В российских реалиях — пугачёвщина-разинщина.
Неспешная древность могла позволить себе Яна Гуса, Стеньку Разина, Емельку Пугачёва или Тимошку Анкудинова. Но мы-то живём совсем в другой реальности — в реальности со сверхмощными средствами массового поражения, с глобальными информационными каналами, молниеносно реагирующими на малейшие изменения, с супермобильными государствами-хищниками и транснациональными корпорациями. Достаточно лишь одного более-менее серьёзного эксцесса «русской жакерии» или «русской пугачёвщины» — и мы рискуем получить «китайско-чеченско-эстонскую границу» на месте Российской Федерации.
Вариант номер два также хорошо известен историкам и обществоведам; это — демонтаж феодальной парадигмы и формирование третьего сословия как ответственной социальной корпорации.
Напомню одну простую истину (отчего-то забытую нынче): феодализм — это донациональная общественная стадия. Стало быть, в условиях феодализма (пускай даже «культур-феодализма») ни о какой «нации» говорить не приходится. Её нет. Есть этносы, есть народы, есть народности, но они — не нация. При Бурбонах французской нации не было. Эта нация возникла только после Великой Французской революции.
У меня сложное отношение к явлению, именующемуся «национализм». Однако до национализма (при всей его неоднозначности) надо дорасти. Крестьянско-мифологическое сознание несовместимо с национализмом. Иногда оно порождает конструкты, ошибочно смешиваемые с национализмом. Например, этнизм.
Где искать «русское национальное третье сословие»? Боюсь, что отнюдь не в «русских националистических организациях» (по большей части являющихся русскими этнистскими организациями).
…Я делаю ставку на «одинокие атомы» — то есть на русских, оказавшихся выбитыми из уютной общинной молекулы.
«Одинокий атом» — это крестьянский парнишка, вдруг пожелавший учиться грамоте. Вся община твердила ему: «опомнись, паря, не мужицкое это дело» — батя выбивал из щенка блажь батогами, барин глядел на чудака неодобрительно, приспешники бурмистра в лесочке фуячили гадёныша в десять ног. А он — упрямец эдакий — снюхался с поповичем, заехавшим из города, и выучился-таки грамоте. А там и воля 1861 года подоспела; и стал наш герой уважаемым русским инженером (адвокатом, журналистом, промышлеником)…
«Одинокий атом» — современный бизнесмен, живущий «не по понятиям», а по закону. Честный администратор. Милиционер, отказывающийся брать взятки. Это — священник-новомученик из села Прямухино. Это — Александр Исаевич Солженицын, бросивший вызов унылому советско-феодальному колхозу и призвавший жить не по лжи…
Русский путь — тернистый путь трагического индивидуализма.
Одна из самых язвящих терний на этом пути: возможно «община», не принимая одиночку за своего, откажет ему в праве быть русским (ходят же слухи о нерусскости Солженицына). И это надо вытерпеть…
«Русское поле» перестанет быть «заколдованным местом» только тогда, когда русские освободятся от «синдрома крепостного» и найдут в себе силы преодолеть фатальное отчуждение от реальности. Да будет так!
