В фанатическом ослеплении хлыст или скопец принимает слова исступленных изуверов за волю Божью, и нет закона, нет правила, которые бы удержали житейскую нравственность его в постоянных и непреложных границах.
Мельников П.И. «Белые голуби»
Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек?Смогу ли я переступить или не смогу? […] Тварь ли я дрожащая или право имею…
Русские вопросы, авторство приписывается Достоевскому
Скопцы — это религиозная секта, адепты которой практиковали самооскопление, т.е. самокастрацию. Их представления о Боге гласили, что именно этого ожидает от них Творец всего сущего. Не буду вдаваться в сложную связь между религиозным и эротическим чувством, — замечу только, что скопцы боролись с плотью и отсекали половые органы по собственной воле. Если не разделять их представления о боге как о Великом Кастраторе, то выходит нечто комичное. Однако не стоит спешить со смехом: вполне может оказаться, что скопцы всего лишь довели до абсурда определенный образ мысли, который касается отнюдь не только их. На этом и оставим их, — речь дальше пойдет не о телесных скопцах.
* * *
В статье «Зеркало тролля» я описал одну из особенностей гетерономного этноса на примере отношения русских к самим себе и ко всему русскому. Ее можно представить себе в виде картинки, в центре которой находятся русские и национальные черты русских, а на различном расстоянии от центра другие народы и соответствующие им качества. Центр вызывает у русских негативные оценки, а все, что лежит за границами русских и русскости оценивается в той или иной степени положительно. У автономного этноса все ровно наоборот: чем ближе к себе и своему — тем выше оценка.
Эти оценки зашиты в подсознание и действуют до и сверх всякого реального сравнения. Они представляют собой нечто вроде наклона плоскости, по которому катятся все реальные попытки сравнить русских с другими. У кого-то хватает интеллектуальных и эмоциональных сил преодолеть этот наклон и заявить, что русские объективно лучшие в том-то и том-то, но и после этих героических усилий камень всё равно скатывается вниз. Русское большинство создает своего рода гравитацию, в которой любые попытки поставить русских выше других воспринимаются прежде всего как посягательство на порядок вещей.
Этому есть свое объяснение. Русские запрограммированы считать себя хуже других, коллективно и каждого в отдельности, и эта привычка стала второй натурой, за которую люди держаться как за все, что становится частью личности, включая сюда и самооценку русских как этнической группы.
Тут важен суммирующий вектор этноса, который складывается из того, что думают о себе и своем народе миллионы «дядей Васей» и «тетей Зин». Стоит закинуть своим знакомым пару пробных вопросов о том «как у нас и как у них», чтобы увидеть этот вектор в действии и получить опытное доказательство гетерономии.
Гетерономия обязательно включает в себе такую перевернутую систему оценок. Но этим она не исчерпывается. Гетерономный этнос, помимо низкой самооценки, воспроизводит особую систему моральных запретов, которая ставит его в подчиненное положение к автономным этносам. Дело тут в том, что системы моральных запретов у автономных и гетерономных этносов разные, в некоторых областях разница доходит до зеркальной противоположности: то, что один народ считает недопустимым, другой народ считает правильным и желательным. Так обстоит не со всеми запретами и нормами, конечно, но, что важно для нас, — с теми из них, которые регулируют вопросы конкуренции и места под солнцем, на которое претендует народ.
Прежде чем понять, в чем собственно заключаются эти отличия, задумаемся вообще о власти и о тех, кто ей подчиняется. Нас интересуют те качества власти, которые делают ее таковой в самом общем случае. Первое, что приходит на ум — это превосходство тех, кто во власти над теми, кто им подвластен. Допустим, некто мудрее других, и он властвует. Или у кого-то больше денег, и он властвует. Такое и в самом деле бывает, но превосходство само по себе отнюдь не обязательное свойство власти. В истории сколько угодно примеров, когда властью обладали не те, кто превосходил других, а те, кто им уступал во многом. (Замечу, кстати, что гетерономный этнос как правило поддерживает миф, что любая национальная власть ущербна. Отсюда, «придите и владейте нами» — любая чужая власть предпочтительнее своей, согласно этому мифу.) Стало быть, превосходство как непременный атрибут власти нам не подходит. Примерим вот что: возможность и готовность одними применять насилие по отношению к другим и одновременный запрет на насилие по отношению к первым.
Под насилием здесь необязательно понимается физическое насилие. Это уже ближе к истине: любое государство, например, первым делом пытается установить монополию на суд и насилие, а затем и на многие другие общественные институты. Нарушение этой монополии и означает на практике развал государства, т.е. утерю им власти (и ее пропорциональный отток к кому-то другому). Вначале слабеющая власть утрачивает готовность монополизировать насилие и суд, а затем лишается и возможности. Наоборот, те, кто пробивается во власть, сначала обретают готовность, а затем получают возможность исполнять властные функции. Или не получают — тут уж как выйдет, но без готовности (в т.ч. снятия внутренних запретов) точно ничего не выйдет. Добавить сюда контроль над информацией и рычагами формирования общественного мнения, и получится довольно точное определяющее свойство современной власти.
Кстати сказать, контроль над информацией можно считать одной из форм насилия, и тогда становится понятна степень его важности: это один из рычагов власти, и за монопольный доступ к нему конкурируют те, кто борется за власть.
Во всех этих случаях важна несимметричность отношений. Власть может применить физическое насилие к подвластному, а подвластный не может ответить тем же. Власть может ограничивать свободу действий и информацию, доступную подвластному, а подвластный не может. Это и делает его подвластным.
Итак, выберем это свойство власти в качестве определяющего: возможность и готовность совершать насилие по отношению к подвластным, на которые те не могут соответствующим образом ответить.
Нужно отметить, что это свойство ничего не говорит о том, хороша ли эта власть для данного этноса. Это свойство любой власти. Она может обрастать разного рода мифологемами, закрывающими от взора или оправдывающими это ее свойство. Но в любой власти мы найдем это свойство несимметричных отношений с подвластными.
* * *
Представим себе человека, прогуливающегося по вечерней Москве. Вот к нему подходит «некая личность» и выразительно предлагает ему вручить бумажник, часы и другие ценности. (Если прогуливалась женщина, «личность» предлагает ей,.. ну, скажем так, немедленно возлечь с ними на ложе). Человек, естественно, от такого предложения отказывается, и тут «личность» предъявляет нож или арматуру (бейсбольная бита тоже подойдет). От предложений «личности» становится трудно отказаться.
Стоп-кадр! В этот момент в голове человека, гулявшего по вечерней Москве проносятся интересные для нас мысли. Коротко говоря, они могут пойти по одному из двух совершенно разных направлений.
Он может подумать: «бииип! какая гадкая и подлая тварь, я не ожидал такого, да как же это возможно-то».
А может подумать и так: «бииип! мне бы сейчас оружие! в следующий раз я без травматического пистолета, ножа или металлического прута сюда не пойду».
Ради этих, в корне различных, отношений к реальности и стоило описать эту сценку. Первый образ мысли пытается распространить собственные представления о нормах поведения на того, кто только что показал на деле противоположные нормы. Этот образ мысли ставит идеальные представления выше реальности. Второй образ мысли ставит на центральное место свои интересы. Согласно этому образу мысли, чтобы выровнять отношения с нападающим, нужно представлять для него такую же или большую угрозу, чем он представляют для жертвы, и моральных ограничений тут никаких нет, есть только диалектика конфликта.
Нетрудно заметить, что гетерономный этнос живет в рамках моральной системы, примером которой служит первый образ мыслей. Такая моральная система налагает моральный запрет на все, что может служить рычагами власти. Готовность трезво смотреть на вещи в гетерономном народе уступила место разного рода мифам, которые предлагают мнимую компенсацию за утерянную роль хозяина в своем доме. Достоинством считается миролюбие и всепрощение, даже и к тем, кто заявил о себе как о враге.
Представим на минуту, что ограбленный мужчина или родственники изнасилованной девушки решили разыскать обидчика и наказать его самого и его семью. Что сказали бы о таких намерениях в современном русском обществе? Ничего хорошего - даже если бы они действовали в рамках закона. Гетерономный этнос неспособен вести счеты с обидчиками: его моральная система поощряет забвение всех обид. Это считается добродетелью, в то время как у автономного народа добродетелью считается месть. Неотомстивший в автономном этносе покрывает себя несмываемым позором. Он как бы отчасти перестает быть человеком этого народа, что говорит в пользу того, что месть и мстительность это одна из основ национальной идентичности автономного этноса (которая, кстати, имеет глубокие антропологические корни). Это ли не прямая противоположность наших представлений о мести?
Все это, конечно, не значит, что люди в гетерономном этносе никогда не прибегают к властным рычагам или не мстят. Некоторые делают это, и даже с превеликой охотой, но общественная оценка этим действиям негативна. Тут, опять-таки, для нас важно, что думают и как судят миллионы «дядей Васей» и «тетей Зин». Из этих суждений, в том числе, вытекает отрицательное отношение к власти гетерономного этноса: она нарушает запреты, по которым живет большинство, и этим самым становится вне его. Правители в гетерономном народе представляется большинству «плохишами», но только если властвуют представители своего народа. А вот чужим можно быть сколь угодно жестокими и тем не менее вызывать симпатии. Чужой сапог сладок, и к нему в гетерономном этносе всегда тянутся языки. Страсть заголять спины и ягодицы для иноземной порки превращается, по мере гетерономизации этноса, в своего рода добродетель, которая даже романтизируется. Если кто-то забыл портреты Сталина, которыми украшали свои «Камазы» советские водители, достаточно почитать современных публицистов, вызывающих дух усатого укротителя. Как такое возможно сразу после буйства всяких свобод и гражданских вольностей — уму непостижимо. «Приди и выпори нас»? Впрочем, мы уже договорились не смеяться над комичным крайностями вполне серьезных явлений.
Неудивительно, что и власть, в свою очередь, рассматривает гетерономный этнос как нечто совершенно ей чуждое: люди во власти, даже если они принадлежат к тому же этносу, преодолели те запреты, на которых основана жизнь подвластных им людей. Это порождает и воспроизводит цинизм власти, принужденной разыгрывать нескончаемый спектакль мнимых «идеалов» за неимением настоящих общих целей с этносом. Это же вызывает, кроме того, ее неуверенность в завтрашнем дне: чтобы удержаться наверху, такой власти необходимо все время подавлять этнос, над которым она воцарилась — иначе вскроется обман.
Все это следствия гетерономии этноса, разучившегося уважать и любить себя так, как делают это автономные этносы и устанавливать свою власть, действующую в его, этноса, интересах.
Снова обратимся к ограбленному прохожему. Если он избрал первый образ мысли и начал морализировать по поводу случившегося, вместо того, чтобы вооружится, он рискует попасть в ту же ситуацию снова и с тем же исходом. А если ему опять придется постоянно сталкиваться с людьми, у которых моральные ограничения сильно отличаются от его собственных, с ним непременно произойдет еще одно интересное для нас явление. В один прекрасный день его идеалистические представления о справедливости надломятся. Он сначала смирится с тем, что другим позволено делать с ним то, что он не позволяет делать себе с ними, а затем его ум подыщет этому объяснение. Чаще всего оно будет лежать в области самообвинения. Он начнет считать себя в чем-то хуже тех, кто его грабит и скорее всего придумает какую-то несуществующую вину перед ними. Или кто-то, кому выгодно такое положение дел, ему такую вину заложит в сознание. Он, таким образом, институализирует власть над собой.
Достаточно послушать, что говорят в России о жертвах изнасилований, и в т.ч. те женщины, которые и сами могут стать такими жертвами, чтобы удостовериться, что объяснение «сама виновата» - едва ли не самое распространенное. При этом моральные нормы подломились только в одном месте: такой человек сам по-прежнему находится под запретом старых моральных норм (он так и не вооружится), но право на насилие по отношению к нему он внутренне оправдает. Отныне этот человек смотрит на миру снизу вверх: он опустился на колени и привык стоять на коленях.
Еще хуже, если его поддержат в этой привычке миллионы «дядей Васей» и «тетей Зин» — тогда такому человеку совсем не на что опереться. Его будут грабить, а его жену насиловать все, кому не лень. А он и его собратья по этнической катастрофе будут считать, что они «сами виноваты».
Вспомним тут, что началось все с, казалось бы, благого намерения распространить свои миролюбивые представления о мире на тех, кто их не разделяет. Затем реальность эти представления изменила, но только в отношении других. Сам человек по-прежнему живет в рамках строгих моральных запретов, заметим — несимметричных моральных запретов.
Для моральных систем гетерономных народов характерно распространение «справедливости» на другие народы. «Экспортная» справедливость даже превосходит внутреннюю: гетерономный этнос согласен на меньшее. В качестве оправдания может служить «добродетель» скромности. Мол, «нам и этого довольно, мы уж как-нибудь». На деле перед нами фактически запрет на равную долю ресурсов и адекватный ответ в отношении чужой агрессии. Он сочетается со «смирением» к последствиям такой агрессии. «Нужно терпеть». Это возводится в добродетель. Подобные явления доходят зачастую до того, что гетерономный этнос или вообще перестает осознавать разницу между собой и другими народами, превращаясь таким образом в субстрат для более удачных этносов, или активно признает и сам защищает право других народов на разного рода преференции по отношению к себе. Такой народ становится народом-жертвой. Он связан по рукам и ногам моральными запретами и при этом признает право любого встречного и поперечного делать с собой все что угодно.
При этом для гетерономного этноса характерна постоянная оглядка на то, что «про нас другие подумают». Для автономного этноса самой этой проблемы не существует, а гетерономные увязают в ней по уши. К примеру, одной только острастки, что русских кто-нибудь назовёт «несправедливыми» или «жестокими» достаточно, чтобы полностью парализовать всякое желание постоять за свои права. В автономном же этносе справедливость к чужим вообще не существует, она отсутствует в таком этносе как явление. Само это понятие по умолчанию относится только к своим. Всякая справедливость в автономном этносе имеет резко очерченные границы: она заканчивается там, где лежит граница этого этноса. За ее пределами никакой справедливости нет и быть не может, потому что там простирается поле борьбы за место под солнцем.
У гетерономного этноса подобное отношение к чужим отрицается, например под предлогом «дикости».
Подразумевается, что любвеобилие к чужим - это нечто «новое» и «прогрессивное». На деле это, конечно, далеко не так. Русские не первый из народов, принявших универсалистскую мораль. Таких народов-терпил было предостаточно в истории, и все они кончали одним и тем же — порабощением, а затем истреблением. Кроме того, с этими оценками можно было бы спорить, если бы они относились к реальной плоскости, т.е. к плоскости межэтнических отношений, в которой всегда есть что выиграть и проиграть. Но они суть игра словами.
Вот любопытный пример: среди русских немало поклонников японских самураев. Не бог весть какая мудреная самурайская этика воспринимается этими людьми за эталон. В том числе и законы мести, занимающие в кодексе самурая значительное место. Но вот что меня всегда удивляло: те же самые люди напрочь отрицают месть в русском контексте. В их сознании одно и то же явление хорошо для другого народа и плохо для своего. Это ли не поразительно, если задуматься?
Русские находятся в положении подвластных потому, что систематически отказываются, отрекаются от тех рычагов давления, которые используют другие народы.
Как уже сказано выше, суть власти в несимметричных отношениях. Человек с ножом и арматурой обладают властью над безоружным. Но только до тех пор, пока тот не вооружится и не приготовится отбиваться. Более того, чтобы на деле оказаться способным к самообороне, он должен поверить, что в такой ситуации нанести урон нападающему хорошо и правильно и чем больше этот урон — тем лучше и правильнее. В этом представлении его должны поддерживать миллионы «дядей Васей» и «тетей Зин».
* * *
В качестве аргумента за существующее положение вещей часто можно слышать, что русские «перестанут быть самими собой, если начнут делать то, что делают другие народы». Тут звучит еще одна нота гетерономии, а именно инфантильность. Гетерономный этнос скован страхом повзрослеть и вступить во взрослый мир, потребовать себе равных прав. Ему милее положение переростка среди взрослых, который мнит, что в самих его детских представлениях о мире есть какая-то ценность. Пусть бы и так — кто мешает сохранять те же строгие моральные нормы в своей среде? Автономный этнос вполне может себе это позволить в кругу своих, а весь свой потенциал агрессии перенаправить вовне.
Это решит сразу две проблемы. Во-первых, с таким народом начнут считаться как с равными. Никаким задабриванием и уговорами, а тем более демонстрациями своих способностей и талантов этого добиться нельзя. Это все равно что выделывать балетные па перед грабителями. А вот демонстрация боевого потенциала вполне заставит считаться с собой. Во-вторых, разрешится проблема агрессии, которая у гетерономного этноса выплескивается на своих. Куда более выгодное положение дел для народа, когда люди с избытком агрессии избирают своей мишенью тех, с кем ведется конкурентная борьба за ресурсы.
