Потешный спектакль, устроенный частью руководителей КПРФ по поводу «опасности неотроцкизма», в первом восприятии предстает тем, чем его и может воспринять современный человек: нелепой клоунадой, устроенной группой выпавших из реальности неадекватных персон, по недоразумению называющих себя коммунистами.
Однако на самом деле он содержит в себе куда больше проблемных моментов — причем моментов как общеполитических, кулуарно-элитных, внутрипартийно-аппаратных, кадровых и просто личных, — так и социокультурно-политических и личностно-типологических.
Наверное, если не все, то очень многие внутренние противоречия КПРФ и составляющих ее людей, как впрочем, и всего остального коммунистического движения — проявились в этой нелепой, хотя далеко не безобидной ситуации. Небезобидной — не для отдельных фигур и групп в КПРФ, а для будущего этой партии.
Кончено, относительно центральными звеньями этой истории выглядят как потрясающее политическое бескультурье и навязчивое черносотенство председателя ЦКРК КПРФ Никитина, так и активное честолюбие заместителя Председателя ЦК КПРФ Кашина, уже почти видящего себя лидером этой партии и стремящегося сначала заменить на его посту Первого зампреда Ивана Мельникова, а затем, в недалекой перспективе — проложить с себе дорогу к замене и Геннадия Зюганова.
«Неотроцкизм» — это просто флажок, словесный повод, условное обезличенное обозначение врага. Троцкий и собственно троцкизм ко всей этой внутрипартийной борьбе имеет примерно такое же отношение, какое имел Конфуций к «критике Конфуция и Линь Бяо», развернутой Мао Цзедуном в начале 1970-х, когда ему понадобилось провести в партии очередную чистку и избавиться от политиков, выдвинувшихся во времена культурной революции. Думать, что Кашин и Никитин всерьез разобрались в том, что писал Троцкий — это все равно, что думать, будто они всерьез понимают, о чем писал Конфуций.
Но при всем при этом во всей этой подковерной внутрипартийной борьбе, грязи и клоунаде есть явно ощутимый момент личностно-психологической драмы.
Это клоунада, комедия не только в силу нелепицы терминов и артикуляций, оглашенных ЦКРК КПРФ, а отчасти — и Президиума ЦК, но и в силу известной истины насчет повторяемости истории «первый раз, как трагедии, а второй раз — как фарса».
Но это и драма. С одной стороны — драма «борцов с неотроцкизмом» живущих и словами прошлого, которые они даже не могут произносить к месту, и поведенческими алгоритмами другого (кстати, весьма достойного) мира и образа жизни. С другой стороны — драма их жертв, драма тех партийных активистов, чья готовность и способность к реальной борьбе и реальной работе оказывается лишней и чуждой той самой партии, которая формально декларирует свое стремление к такой борьбе.
Нет смысла всерьез говорить о таких, наиболее нелепых обвинениях вроде того, что «неотроцкисты» организуют на мероприятиях КПРФ право-националистические выступления и выходки с тем, чтобы обвинить «патриотов» в «неотроцкизме». Тогда надо прежде всего признать скрытыми «неотроцкистами» отметившихся своим национализмом и антисемитизмом Никитина и Кашина.
Но если в бессвязных и курьезных проклятиях, которыми ЦКРК осыпало несчастных «барановцев» пытаться выделить что-то относительно связное, получится примерно следующее:
— «неотроцкисты» не хотят, подобно многим лидерам КПРФ, откладывать активные действия неизвестно насколько (даже возглавив некоторое время назад «протестный штаб» КПРФ, Владимир Кашин успешно свел его работу на нет: сначала силами этих протестных штабов было полностью погашено стихийно начавшееся движение протеста против монетизации льгот, а затем и другие протестные выступления, организуемые коммунистами или их сторонниками, по численности упали до минимальных показателей участия) — а хотят максимально ускорить эту работу;
— одновременно «неотроцкисты», понимая, что вопрос взятия власти собственно КПРФ в условиях нынешнего авторитарно-полицейского диктата не стоит, исходят из установки (кстати — ленинской) на свершение в первую очередь демократической революции;
— при этом, естественно, они стремятся к союзу с другими (в частности — буржуазными) сторонниками демократии (которых ЦКРК объявило «крайне правыми силами», очевидно полагая, что именно «либералы», — а вовсе не фашисты, в существование которых кашино-никитинская группа не верит, и не антисемиты, к которым сама принадлежит, — являются правыми);
— одновременно они («неотроцкисты») имеют наглость не принимать святую идею «русского социализма», проповеди национальной исключительности русского народа, который, как известно, «изначально антибуржуазен» и осмеливаются даже проповедовать интернационализм.
Нетрудно заметить в этих политических разногласиях определенные различия поведенческого характера — коммунистами называют себя люди слишком неодинаковых психологических, да и социокультурных типов. Собственно, сам Никитин в разъяснении, опубликованном в журнале «The New Times» подчеркнул, что «неотроцкизм» — это «оторванное от почвы поведенческое проявление».
Отвлечемся от того, что, ругая «неотроцкистов» за сотрудничество с Касьяновым и Каспаровым, председатель ЦКРК КП РФ Никитин использовал в качестве своего рупора журнал, тон в котором задают Евгения Альбац и Валерия Новодворская. Скорее всего, он этого просто не знал, поскольку является не каким-нибудь там аналитиком, а партийным руководителем, современных журналов не читает и разбираться в том, какое СМИ принадлежит к какому политическому течению, не обязан.
Но очень важен этот использованный им термин — «поведенческое». Хотя Никитина в излишней грамотности, судя по его выступлениям, заподозрить трудно, в данном случае его определение очень точно и сущностно верно.
Действительно, в КПРФ сейчас сталкиваются два разных поведенческих типа.
Один — явно наследованный от позднего советского периода, от стабильного времени, от уверенности в том, что мир в основном совершенен и радикального воздействия не требует.
Второй — рожденный уже «новым временем», острой политической борьбой и острым неприятием происходящего вокруг.
Первый тип в значительной степени является смешением паройхиальности и подданичества, второй тип — содержит значительное начало «партиципанства», культуры сознательного и активного участия в происходящем и стремления воздействовать на окружающий мир.
Первый тип рожден, как уже говорилось, поздней советской реальностью. Это была реальность стабильности, восприятия мира, как требующего не радикального изменения, а частных незначительных устранений «отдельных, еще имеющих место недостатков».
Собственно люди, представляющие этот тип, сохранив свое членство в партии, — вовсе не являлись носителями коммунистической идеи, как идеи революционности, как стремления к созданию нового, справедливого общества, идеи исторического прорыва. Они всегда были, в точном смысле этого слова — оппортунистами, людьми, желавшими на самом деле одного — спокойно жить и работать, как они привыкли.
Сохраняя «верность партии» — они на самом деле стремились сохранить старый мир, «доброе старое время», мир старых не столько даже понятий — сколько старых и привычных слов. И в этом стремлении к сохранению — в новом мире они не принимали не столько его «классовую и идейную чуждость», сколько просто его непривычность. Слово «сохранение», конечно, подталкивает к тому, чтобы присвоить им статус «консерваторов» — но это было бы некоторым завышением их типа. Консерватор — это, все же, человек, защищающий определенный идеал мироустройства, человек, в защите этого идеала готовый к активности и действию. Они если и были «консерваторами» — то скорее сугубо поведенческими, то есть стремящимися сохранить возможность вести себя так, как они вели себя и раньше — то есть, спокойно жить, не напрягаясь и не стремясь к активному воздействию на мир.
Мир, пришедший на смену их миру, — требует действия. Но к действию они не готовы. Он требует радикальности — но радикальность им не привычна. И жить в этом мире, принимая его, но стремясь к успеху и противодействовать этому миру — можно только в самом радикальном действии — либо по конкуренции в этом мире, либо по противодействию ему и его изменению.
Но именно эти черты — отсутствовали в значительной степени в поздней советской реальности, где лозунг «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» — давно тихо похоронили, заменив двусмысленным «Трудовые будни — подвиги для нас». Если для раннесоветского типа личности свершение подвига — было обычным и повседневным занятием, то для позднесоветского типа — даже просто работать и делать свое обычное будничное дело — стало великим подвигом.
Поэтому этот тип личности, характерный для КПРФ, современный мир (мир определенной активности, необходимости действовать) не принимает — причем не принимает как в силу своей непривычности, так и в силу того, что им в нем нет места — они, в большинстве своем неконкурентоспособны. Часть носителей этого типа — не умея действовать по новым правилам, устраивается на его периферии, смиряясь с незавидной участью. Часть пытается противостоять. Но поскольку противостоять они не умеют, это противостояние оказывается лишь декларацией противостояния.
Они не умеют ни жить по правилам этого мира, ни менять его и его правила. А поскольку мир этот они не любят и даже ненавидят — свое неприятие они выражают в том одном, что им оказывается доступно — в словах. А поскольку мир на эти слова внимания в общем-то не обращает — они пытаются повысить накал слов, неосознанно стремясь к эпатажу — которое способны выразить лишь в выходе за рамки приличия.
Но прошедшие пятнадцать и даже двадцать лет стали рождать и другой тип, который тоже присутствовал и даже до последнего времени усиливался в КПРФ. Его представляли те, кто не только понимает правила игры в этом мире, но и умеет действовать по ним, при этом сознавая, что этот мир со всеми своими правилами — мягко говоря, мерзок. Однако, зная силу и слабость этого мира и этих правил, овладев последними, они способны, как это принято говорить «его сделать». Главное, они знают, как побеждать этот мир.
Они умеют действовать в этом мире и верят, что способны его изменить, с ним справиться.
Но поскольку наиболее серьезной партией, по основам своей декларируемой идеологии претендующей на изменение мира, на прорыв в будущее была в современной России КПРФ (хотя на деле она такими вещами менее всего занималась) — они решили соединить ее политический потенциал со своими навыками и мозгами и привести эту партию к победе, одновременно завоевав победу и для себя — разрушить этот понятный, но омерзительный для них мир.
Сначала их приняли с почти распростертыми объятиями — поскольку в партии все же немало умных людей, которые понимали весь драматизм ситуации внутри КПРФ. Но затем оба наших «поведенческих типа» стали все больше и больше приходить в конфликт. Причем, как сугубо прагматический — впереди выборы и раздел мест в партийных списках (тот же Кашин упорно разъезжает по регионам, добиваясь, чтобы местные организации его, а не Ивана Мельникова рекомендовали на второе место в списке, — вряд ли все три места могут отойти к высшим руководителям ЦК, и если на втором месте после Зюганова будет Мельников, то на третьем — кто угодно, — Алферов, Харитонов, Губенко, — но не Кашин), так и психологический.
Ну не воспринимают представители первого типа людей второго! Конечно, здесь есть ревность и страх — ревность, что вторым удается больше, чем первым, что они и вне КПРФ могут быть успешными, — и страх, что они в какой-то момент вытеснят этих первых. И борясь против них, придумывая нелепости вроде «неотроцкизма» — они борются за сохранение своих мест и своего места в партии.
Но здесь и много больше — здесь именно личностно-психологическое неприятие, восприятие этих вторых как чего-то, что олицетворяет тот мир и те правила, в котором и по которым первые жить не хотят в принципе. Они по большому счету даже побеждать не хотят по этим правилам — им милее проиграть, не принимая эти правила, не принимая требуемую для победы радикальность — чем победить по ним.
Поэтому им психологически комфортнее договориться с властью ради сохранения их социокультурного гетто в виде их партии и их фракции, где им будет позволено жить по привычным законам, — в обмен на изгнание из своих рядов радикалов — столь же им неприятных, как и опасных для власти.
И при всей комедийности «борьбы с неотроцкизмом» — за всей этой внешней клоунадой кроется реальная драма.
Как драма первого типа персон, который мог бы вернуть милый ему мир лишь подчинив себя тем, кто овладел чуждыми этому миру технологиями борьбы и действия, лишь принеся в жертву этой победе свои привычные и выстраданные жизненные правила, слова и алгоритмы — но предпочитает предавать свою возможную победу (как в 1996 году), лишь бы не менять собственных поведенческих привычек.
Так и драма второго типа людей, которые куда больше первых отторгают этот мир и его правила, отрекаются от мира, в котором знают, как достигать успеха, то есть отрекаются от своего успеха — ради мира, который будет лишен существующих ныне мерзостей — однако оказываются именно в силу своего умения и знания отторгнутыми теми самыми людьми, которым они предлагали принести победу.
