В начале мая исполнилось 300 лет англо-шотландской унии, и шотландцы отметили этот юбилей, сделав шаг в направлении к независимости. На выборах в шотландский парламент (Holyrood — по месту расположения) самой большой фракцией в парламенте стала Шотландская национальная партия, чья программная цель — независимое шотландское государство.
Глава ШНП Алек Салмонд объявил, что не позднее 2010 года он поставит вопрос о независимости Шотландии на референдум. Что это? Поздний отголосок национализмов последних двух столетий? Или что-то новое?
Захотят ли шотландцы в конце концов формального развода с Англией, не вполне ясно. Пока лишь 30% поддерживают идею независимости, и эта поддержка остается стабильной несмотря на рост популярности ШНП до 40% (последние выборы). Кое-кто даже думает, что ШНП имела бы больше голосов, если бы не объявляла своей целью независимость.
Но также очевидно, что интерес шотландцев к самой проблеме политического статуса Шотландии в Соединенном Королевстве растет. На референдуме 1979 г 52% голосовали за деволюцию (автономию). В 1997 за деволюцию проголосовали уже 71%. Явка на референдуме 1979 года была всего 33%. На выборах в шотландский парламент она выше — в 1999 г. (первые выборы) она была 60%, в 2003 г. упала до 50%, в этом году опять выросла до 58%. Еще после войны 10% шотландцев предпочитали называть себя шотландцами, а не британцами. Теперь это 80%.
Решительный сепаратизм ШНП до сих пор казался скорее курьезом и чаще всего в самой Британии комментировался с недоуменно-иронической интонацией, но теперь тема шотландской независимости в британской общественно-политической жизни с далекой и чисто шотландской периферии передвинулась ближе к центру общебританской сцены и обсуждается гораздо более серьезно.
Национализм без корней
Шотландский сепаратизм не укладывается в привычную схему этнических национализмов начала ХХ века.
У Шотландии никогда не было ностальгии по собственной утраченной государственности. Объединение Англии с Шотландией не было совсем беспроблемным, но и большой драмой тоже не являлось. Сперва это была коронная уния, когда в Лондоне с 1603 г воцарились шотландские родичи Тюдоров Стюарты после смерти бездетной Елизаветы I. Во время гражданской войны и кромвелевского правления (середина XVI I века) шотландцы были монархистами, но ими не только они, так что гражданская война никак не была войной за независимость. Когда реставрированных ранее Стюартов окончательно устранили от власти в 1688 году (так называемая «славная революция»), то, приглашая на царство Ганноверский дом, с шотландцами не посоветовались, и это вызвало восстание, но оно быстро увяло и следов не оставило.
В 1707 году произошло объединение парламентов, но шотландцы при этом получили подобающее число мест в Вестминстере. Их представительство в британском парламенте всегда было даже непропорционально большим за счет редкой населенности избирательных округов. Есть сильные основания сократить это число до 57, а некоторые эксперты считают, что их должно быть почти вдвое меньше.
Шотландскую этничность и важные институциональные традиции гражданского общества никто не подавлял. Шотландия всегда сохраняла независимую судейскую, школьную и церковную организацию — Church of Scotland или Kirk.
Язык был забыт, это правда. Но это произошло потому, что шотландцы активно участвовали во всех сферах британской жизни. И теперь при разговорах о независимости никто даже не заикается о возрождении языка. Пример Ирландии, где националисты требовали возродить коренной язык, показывает, что это все равно бесполезно. Как только Ирландия получила независимость, про родной язык все тут же забыли. «Свой» отдельный язык был эрзацем государственности (интересно, знают ли об этом прецеденте в бывших советских республиках?)
Романтическое культивирование символов этнической самобытности в XIX веке, сразу же столкнулось с нехваткой ресурсов. Оказалось, что никакой особо многозначительной шотландской народной старины не было, и символы общешотландской этничности пришлось придумывать заново. Знаменитый шотландский килт (кланово-полковая юбка) на самом деле был скроен уже в XIX веке. Празднование Нового года (на русский манер) приобрело статус национальной традиции уже в XX веке и так далее.
Между тем, общешотландская этно-национальная (племенная) статусная гордость имеет место и в последние десятилетия культивируется. Ее яркие представители всем известные культовые кинозвезды Шон Коннори (Джеймс Бонд) и австралиец Мел Гибсон (им эта поза, вероятно, не без коммерческой пользы). Помимо героического прошлого (как и у всех народов на три четверти придуманного), шотландцы, например, особенно гордятся тем, что их школы лучше, чем английские, и считают себя более цивилизизованными, или если угодно интеллигентными, чем англичане. Национальное предание муссирует успехи эпохи просвещения, когда Эдинбург был одним из главных мозговых центров Европы. Сам Адам Смит, крестный отец английского капитализма, жил и работал в Эдинбурге.
Наконец, теперь шотландцы любят вспоминать, как много их переселилось в Америку и Австралию, и как велик был их вклад в американскую цивилизацию. Критически настроенные наблюдатели относятся к этому культивированию национальной гордости скептически и считают, что теперь этот этнический нарциссизм сильно вредит предпринимательскому и творческому потенциалу Шотландии.
Вероятно, чувствуя, что особенной культурной индивидуальности и мощного исторического легендария у них нет, шотландские националисты нередко объясняют свои сепаратистские настроения более изощренным и совсем уж субъективистским образом. Нас, говорят они, раздражает патронажно-патерналисткое отношение к нам Лондона. Мы знаем сами, когда мы можем оказаться не правы и делаем глупости, но мы не любим, когда нам об этом говорят другие. Мы, так сказать, не хотим быть младшими братьями.
Статусно-этническая ревность? Как и в Ирландии? Но на самом деле англо-шотландские отношения совсем не похожи на англо-ирландские. Ирландия была покорена силой. Ирландия чуть не вымерла от голода в середине XIX века и до сих пор не устает всем напоминать (как Украина, кстати), что этот голод был сознательной диверсией Лондона. В Шотландии ничего похожего не было, хотя теперь особые экстремисты стараются изобразить невзгоды шотландских мелких фермеров (крофтеров) как эпизод, аналогичный ирландскому «картофельному» голоду. В любом случае масштаб этого эпизода был намного меньше. Ирландцам была навязана английская земельная аристократия. Шотландская же аристократия сохранилась и легко включилась в общебританскую машину политического управления. Ирландцы остались католиками. Шотландцы же были одним из главных очагов самого закоренелого протестантизма (пуритане). Ирландцы уже в первой половине XIX века начали бунтовать, широко практиковали терроризм и не успокоились до тех пор, пока не получили независимость (1921 год).
Традиция вооруженного сопротивления Лондону-Вестминстеру была настолько сильна, что продолжалась и после этого в Северной Ирландии, оставшейся в составе Соединенного королевства после проведенного там референдума. Большинство тогда в Северной Ирландии составляли, между прочим, потомки шотландских переселенцев (именно !!). Они-то и были всегда ядром «юнионизма» и противовесом ирландскому ирредентизму.
Нет, комплекс неполноценности кажется надуманным и напоминания о своей подчиненности Англии не выглядит убедительно.
Экономические доводы в пользу независимости тоже не безусловны. Союз с Англией в свое время был Шотландии экономически выгоден. Устранение таможенных тарифов с Англией открыло шотландским производителям огромный по тем временам рынок — сперва английский, а затем и общеимперский. Глазго с его углем, замечательной гаванью и верфями быстро стал одним из очагов промышленной революции. Масса шотландцев могла также переезжать в Англию, где работа находилась для всех. В населении нынешней Англии значительная часть шотландского генофонда.
Все это, впрочем, осталось в прошлом, и после того как традиционная индустрия во всей Великобритании пришла в упадок, Шотландия не смогла должным образом перестроить свою экономику. Медленно, но верно нарастает ее отставание от Англии, в особенности от юга Англии с Лондоном во главе. Вопрос, однако, заключается в том, сможет ли Шотландия развиваться более успешно, если станет независимым государством. На этот счет никакой определенности нет.
Так в чем же дело? Может быть хватит автономии?
Деволюция вместо федерации
В 1999 г. начался процесс автономизации Шотландии, который на местном политическом языке называется «деволюцией». Теперь у нее есть свой парламент и правительство, глава которого именуется в отличие от премьер-министра «первый» (first) министр. Поначалу в нем доминировали лейбористы, но постепенно, как видим, наверх вышла ШНП. В программном отношении это те же лейбористы (ближе к их левому крылу), но с мечтой о независимости
Отчасти стратегия «деволюции» была принята во исполнение политической воли шотландцев, изъявленной на референдумах. Отчасти она стала альтернативой полной независимости. Отчасти этот процесс ускорился с приходом к власти в Лондоне (1997 год) лейбористов.
Лейбористы в отличие от консерваторов, с поразительной легкостью пошли на деволюцию.
В этом можно видеть особенности лейбористской концепции либеральной децентрализации общества. Если право-либералистская традиция тори склонна направлять эту тенденцию в сторону делегирования государственных прерогатив частным корпорациям, то лево-либералистская традиция лейбористов отдает предпочтение субгражданским общностям.
Серьезность этой философии приводит к тому, что лейбористы готовы на деволюцию даже в том случае, когда никто ее особенно настойчиво не требует. Помимо Шотландии деволюция внедрена и в Уэльсе, где никогда не были замечены никакие сепаратистские тенденции. Более того, в недрах лейбористской партии существует проект деволюции исторических провинций Англии. По этому поводу был даже проведен референдум в северо-восточной Англии (историческая область Нортумберленд и когда-то королевство Нортумбрия с центром в Ньюкасле), но там эта идея была отвергнута; народу это оказалось не нужно.
К социально-философским убеждениям у лейбористов добавляется и чисто шкурный интерес. Их большинство в Вестминстере исчезло бы, если бы этот парламент был чисто английским. Лейбористы, можно сказать, правят благодаря Шотландии и Уэльсу, где тори совершенно утратили влияние (кстати, и в начале ХХ века либеральная партия правила почти благодаря Шотландии, как и теперь лейбористы). Поэтому же, кстати, лейбористам нужно любой ценой предотвратить отделение Шотландии. Даже ценой расширения ее автономии.
Парадокс, однако, состоит в том, что деволюция делает все более сомнительным присутствие депутатов от Шотландии в Вестминстере. Более того, все чаще задается вопрос: а почему собственно законы, касающиеся Англии, решаются в парламенте при участии шотландских парламентариев, тогда как свои шотландские дела шотландцы улаживают в своем парламенте. Как-то незаметно оказалось, что поводы для недовольства англо-шотландской унией есть теперь и у англичан. Развод вдруг оказывается обоюдно привлекательным (очень напоминает российские настроения в разгар перестройки). Ставший после поражения на выборах 1997 года лидером тори Уильям Хэйг (идя в сущности по стопам Ельцина) даже выступил с идеей отдельного английского парламента, но просчитался. Последовательное воплощение этого проекта повело бы к как раз к быстрому распаду Великобритании, так как Великобритания не могла бы сохраниться в виде федерации, что в сущности (молчаливо) предполагал этот проект.
Сама идея федеративности совершенно чужда британской политической ментальности (между прочим, как и российской, несмотря на укоренившуюся здесь в советское время федералистскую риторику) и институциональной традиции. Федерализация потребует такой перестройки всей государственности и общественной жизни, что об этом страшно даже подумать. Проект Хэйга был сразу же забыт, хотя движение за отдельный английский парламент продолжает существовать.
Что дает Шотландии автономия? Шотландское правительство располагает некоторой налоговой свободой. Оно может варьировать подоходный налог в пределах 3% (базовая налоговая ставка в Британии 22%) и менять местный налог на коммерческую недвижимость. Шотландия располагает свободой в некоторых сферах законотворчества. Например, здесь запрещена охота, осуществляется земельная реформа, ограничивающая крупное «феодальное» землевладение. Автономия в сфере образования и здравоохранения использована для отмены платы за обучение в университетах и для бесплатного ухода за престарелыми.
Если этого мало, то как еще может быть реализован шотландский суверенитет?
Тут в первую очередь встает вопрос о полном контроле над нефтяными ресурсами шотландского шельфа. Нефть — важнейший ресурс Шотландии; в ее ВВП доходы от нефти составляют 13% (всего 4% в ВВП всей Британии). Появление нефти сильно подогрело шотландский национализм. Шотландская национальная партия, хотя и существует с 1934 года, долго оставалась прибежищем почти очевидных чудаков. Ее постоянное присутствие в вестминстерском парламенте начинается только с 1967 года, именно когда запахло нефтью. Занятно, что лидер националистов Алек Салмонд до своей политической карьеры работал как эксперт по нефтяному рынку в «Ройал банк оф Скотланд».
Возможно, что независимое правительство в Эдинбурге могло бы через свои налоги получать от нефти больший доход, чем сейчас, но на это обычно говорят, что зато Шотландия получает большой бюджетный грант. Сейчас государственные расходы на душу населения в Шотландии на 15% выше среднебританских.
Что Шотландии выгоднее, сказать трудно. Существует проект обмена бюджетного гранта на расширение налоговой свободы. Но эта операция не обязательно нуждается в суверенитете. Характерно, что проект разработала местная организация либерально-демократической партии, горячо поддерживающей деволюцию и выступающей против независимости.
Шотландия, конечно, может надеяться, что, оказавшись самостоятельным членом Евросоюза, переживет бум, который теперь переживает Ирландия, но посторонние наблюдатели в этом очень сомневаются. Во-первых, Ирландия ждала этого бума без малого пол-века. Во-вторых, в Ирландии у власти правительство, настроенное либерально-экономически, а в Шотландии очень сильна именно лево-социалистическая традиция, враждебная рынку и социальному расслоению.
Другие элементы шотландской независимой политики включены в требования ШНП: отказ от подлодок Трайдент; немедленный ухода из Ирака. Но ведь если Шотландия уйдет из Британии, то это не изменит британской позиции, а шотландцы потеряют возможность влиять на нее. Если они уж такие принципиальные противники Трайдента и присутствия Британии в Ираке, им нужно было бы не уходить из Соединенного Королевства, а бороться внутри него. Кроме того, если Шотландия получит независимость, кому там будет нужна ШНП? А без нее эти требования повиснут скорее всего в воздухе. Не говоря уже о том, что Трайдент и Ирак — проблемы конъюнктурные; сегодня они есть, завтра их нет.
И снова встает недоуменный вопрос: из-за чего весь сыр-бор? Не бессмыслица ли все это? Нет, все это имеет смысл, но мы его не видим, если пытаемся понять шотландский национализм с помощью старых умственных шаблонов.
Суверенитет в эпоху постсовременности
На подлинный смысл шотландского сепартизма указывают некоторые тенденции, уже обнаружившиеся в ходе деволюции. Наблюдатели не без злорадства отмечают, что пока главным последствием деволюции был рост местной бюрократии и правительственных расходов. Рабочих мест в государственном секторе стало за 8 лет на 20% больше, а в полугосударственных (общественных) организациях даже на 40%. Вводятся все новые и новые регуляции хозяйственной деятельности.
Эту тенденцию легко высмеивать как проявление бюрократически-паразитического синдрома профессионального политического класса, но не следует забывать, что этот сепаратизм не только растет и крепнет снизу. Когда аппарат унитарного государства становится слишком велик и неэффективен, он обнаруживает центробежную тенденцию. Он начинает структурно расчленяться либо по ведомственной линии, либо по территориальной — где как удобнее. А либералы, упрямо демонтирующие государство и вэлфэр, почему-то никак не хотят замечать, что ликвидация одних государственных машин может вести не только и не столько к нарастанию «безгосударственности», сколько к появлению других государственных машин.
Эти «дочерние» государства и берут на себя функции, от которых отказываются их породившие их «материнские» структуры.
Лидер ШНП Алек Салмонд, успокаивая тех, кто приходит в панику от одной мысли о независимости Шотландии, говорит, что даже если политический союз Англии и Шотландии распадется, все равно сохранится «социальный союз». Смысл этой несколько загадочной с виду формулы на самом деле очень прост. Все останется как было. Только у Англии и Шотландии будет разная администрация.
Шотландский национализм начала XXI века не имеет ничего общего с освободительными народными движениями империалистической эпохи. Он не имеет никакого отношения к проблеме культурного самоопределения и преодоления экономической отсталости. Это скорее постмодерный неонационализм. Инициатива движения за независимость принадлежит политически активной части общества во главе со своим «передовым отрядом», то есть местной партократией. Собственный государственный аппарат — вот ее цель.
Шотландия как потенциально независимое государство больше похожа на советские республики, чем на этнические государства Восточной Европы или бывшие колонии.
Распад Великобритании (если он произойдет) будет больше похож на распад СССР, чем на распад Британской империи в прошлую историческую эпоху. А, с другой стороны, развитие англо-шотландских отношений помогает понять, что уже распад СССР не был запоздалой реализацией суверенистских тенденций этно-национальных общностей и распадом колониальной империи. Это было начало нового витка возникновения государственных общностей вокруг эгоистически ориентированных сегментов больших бюрократических машин или потенциальных партократий, намеренных превратиться в государственную бюрократию.
Очень важно, что никакое равенство возможностей участвовать в общегосударственной политической жизни не может сдержать процесс формирования и вызревания сепаратисткой партократии-бюрократии. Вот исключительно показательный фрагмент из интервью Алека Салмонда сразу после его триумфа на недавних шотландских выборах. Интервьюер (БиБиСи) спросил его, зачем ему так нужна независимость Шотландии, если шотландцы так активны в центре. Правительство в Лондоне ведь буквально кишит шотландцами. Сам Тони Блэр из Шотландии, Гордон Браун — вообще просто шотландец. Салмонд, улыбаясь, ответил, что всему этому грош цена. Карьера в Лондоне возможна лишь для горстки амбициозных политиков. А шотландцев намного больше. Куда же прикажете деваться остальным? Понимай так: чем больше шотландцев в политическом истблишменте в Лондоне, тем сильнее сепаратистский синдром у тех, кто в Лондон не попал.
Как много новых государств еще возникнет в ходе этой «квазиприродной» фрагментации больших бюрократических машин? По идее их могло бы возникнуть очень много, если бы не было других тенденций, компенсирующих или маскирующих этот процесс.
Появление новых государств маскируется тем, что параллельно меняется набор государственных прерогатив и становится все менее ясно, где кончается автономия и начинается независимость. Та же Шотландия может и не провозгласиться в виде суверенной республики. Но лет через двадцать задним числом может оказаться, что в сущности она независима уже сейчас, просто потому, что к тому времени изменятся сами критерии независимости.
Альтернативой фрагментации существующих (больших) государств сейчас кажется их превращение в суперкартели крупных финансово-промышленных корпораций — «газпромов». Эта тенденция заметна во многих посткоммунистических странах, конечно, в России, но также во Франции, в Испании. На этом пути, казалось бы, удается избежать территориального распада. Но превращение таких корпораций в глобальные в принципе может оказаться для централизованных государственных аппаратов не менее опасным процессом, чем возникновение массивных местных партократий и все большее расширение территориальных автономий. Контроль соответствующих государств над ТНК не гарантирован и чтобы его обеспечить нужна изощренная стратегия, а в свой час может понадобиться и карательная функция, не менее эффективная, чем при необходимости подавления сепаратистских бунтов на территориях (типа Северной Ирландии или Чечни) .
Территориальная целостность может оказаться иллюзорной и ее сохранение — игрой, которая не стоит свеч.
В этих условиях, вероятно, совершенно бессмысленно ломать голову и пытаться предвидеть, чем же кончится шотландский геополитический дрейф в сторону от Соединенного Королевства. И уж тем более не стоит гадать, кому от этого будет хуже или лучше. Англо-шотландская ситуация интереснее всего тем, что исход ее, кроме шуток, на самом деле не имеет никакого рокового значения ни для кого, кроме, разумеется, тех, чьи зарплата или доход зависит напрямую (и, пожалуй, именно и только напрямую) от исхода этого процесса. По-видимому, то же самое можно сейчас сказать задним числом и о распаде СССР. Мы наблюдаем теперь амбивалентный процесс, обладающий одним интересным свойством: он столь же неизбежен, сколь и не обязателен. Геополитические перетасовки, если когда-то и происходили (что сомнительно) в интересах плебейских масс, то теперь уж во всяком случае трудящимся от них ни жарко, ни холодно. Отсюда безразличие гражданского большинства к происходящему, в частности в Шотландии, — совершенно оправданное безразличие.
Другой урок, который содержится в развитии англо-шотландских отношений, состоит вот в чем. Интеграция Шотландии в Соединенное Королевство была очень успешной и благополучной для всех участников. Этого, однако, оказалось недостаточно для сохранения статус-кво. Но такая легкая обратимость этой интеграции означает, что ситуация обратима в обе стороны. Как сошлись, так и разойдемся. Как разошлись, так и сойдемся. А это значит, что мы имеем дело уже не с финалистским сепаратизмом, а с циклическим перераспределением государственного суверенитета. Мир суверенных государств в этом смысле становится все более похож на мир финансовых корпораций. А раз так, то нечего и волноваться — хай (нехай) живе незалежна Шотландия.
Ну а нет так нет.
