Смерть Ельцина трудно назвать концом чего бы то ни было. Звёзды не упали с неба, солнце не закатились, луна не поменяла орбиту. И не тешьте себя надеждами о том, что подуют свежие ветры, — они исполнили своё мрачное дело ещё во времена перестройки! Факт физического существования экс-президента после передачи власти «преемнику» служил скорее препятствием, а не подспорьем для антропологического торжества ельцинизма. После смерти Ельцина исчезает последнее препятствие для превращения его имени в имя нарицательное, относящееся не к одному субъекту, а к целому классу явлений.
Самым примечательным в любом явлении служит его происхождение. Ельцинскую власть ассоциируют с олигархией, с запретом КПСС, с "борьбой с привилегиями", с путчем 1991 года, с семибанкирщиной, с роспуском Советского Союза, с расстрелом руцкистско-хасбулатовского парламента, с приватизацией, дефолтом, залоговыми аукционами, шоковой терапией, с черномырдинским «Хотелось как лучше…», с антигорбачёвщиной, с кадровыми «рокировочками», «коробками из-под ксерокса», с чубайсовщиной, с лигачёвским «Борис, ты не прав!», с утаённым проигрышем Зюганову в 1996, и много с чем ещё. Однако всё это случилось много позже того, как Ельцин стал Ельциным.
Отсчёт ельцинской карьеры следует вести не с 1985, когда он стал первым секретарём МГК вместо партийного реакционера В.Гришина, и не с 1990, когда после избрания его председателем Верховного совета РСФСР, стало ясно, что он снова вернулся и вернуся надолго. Карьера Ельцина началась с 1981 года, когда на XXVI съезде он был избран в ЦК КПСС. Мало кто помнит о том, что по иронии судьбы не только Горбачёв, но и Ельцин, являлись выдвиженцами Юрия Владимировича Андропова, который по прошествии времени всё больше выглядит как таинственный гэбистский архитектор «новой России».
В отличие от кремлёвских политиков сталинской школы (назовём эту версию 1.0), политики послевоенного поколения (верcия 2.0) были способны на коммуникацию с народом и разговор «без бумажки» (что на фоне лепечущего Брежнева стало считаться высшим политичеcким шиком). Основным достоинством Ельцина, которое оценил Андропов, было умение «держать зал» независимо от состава и количества присутствующих.
Немногочисленные остатки ельцинских телепочитателей и по сей день умиляются этой контактности, однако именно она сыграла в советской истории свою роковую роль: в случае с политиками 1.0 единство народа с соввластью носило мистический, почти что провиденциальный характер. Оно не нуждалось в «дополнительных аргументах», да и в каких-либо аргументах вообще. Однако складывается впечатление, что опекаемые Андроповым советские политики по версии 2.0 (позже многие из них сели в кресла президентов «независимых государств») слыхом не слыхивали об этой мистической субстанции солидарности. Все они во главе с Горбачёвым поставили на «гласность» и «диалог», выболтав и пустив по ветру тайны молчаливого единения с народом.
Благостная на первый взгляд игра в демократию обернулась практикумом по усвоениею новых политических нанотехнологий, проникнутых той же логикой, что и пресловутые «связи с общественностью». Целью усвоения этих нанотехнологий явилась утрата властью какой-бы то ни было идейной нагруженности: резко понизился статус идей, ради которых нужны были властные возможности — в качестве цели власти теперь без стеснения стала осознаваться сама власть.
Ельцина отличало совершенно животное, просто-таки нутряное властолюбие. Произошедшая расстановка акцентов как нельзя полно соответствовала его качествам и устремлениям. Наступала эра популистской политики, в которой народ с радостным улюлюканьем и почти без нарушения демократической процедуры примерил на себя роль оболваненного быдла. Значение фигуры Ельцина в этом процессе невозможно переоценить. Поставив на ЕБН, великий в прошлом советский народ вступил в фазу деградации, убрал все внешние и внурненние скрепы, мешавшие ему превратиться из нации победившего пролетариата в нацию безродных пауперов.
Политический стиль Ельцина — варварство, единственная его стратегия — в постоянной игре на понижение. Варвар не может создавать, варвар не строит, варвару претит сложность. Получив в распоряжение непонятный по своему назначению предмет, варвар использует его по своему разумению. Варварское разумение подсказывает только одно: ломать и крушить. Варвар — это тот, кто забивает гвозди микроскопом и не желает делать это чем-либо другим. То, что не доступно для понимания варвара, попирается в правах на существование. На непонятное налагается запрет, сложное предаётся анафеме.
Заплывшая жиром самодурства, покрытая коорупционными складками, налитая кровью подковёрного бунта физиономия Ельцина — пострашнее Горгоны. Посмотришь и не успеешь оглянуться, как обратишься в варвара. И дело не в том, что варварством легко инфицироваться, что оно передаётся подобно заразной болезни. Дело ровно в другом: легко не узнать себя в Ельцине, однако это есть прямой путь к варварству, которое нельзя вытравить именно тогда, когда пытаешься заклясть его в ненавистном ЕБНе.
Не стоит переоценивать Ельцина — Ельцин только символ отуплённо-мятежной, упивающейся собой воли к варварству. Это воля обкуренного футбольного фаната, громящего витрины, воля выслужившегося ничтожества, подсидевшего вчерашнего покровителя, воля медвежьего угла, знать ничего не желающей о существовании центра, коллективная воля трамвайного хама, фарцовщика, взяточника, кидалы, барыги, фраера, шлюхи, обобщённая воля шныря и пахана, номенклатурщика и вора в законе, шестёрки и СББ (самого большого босса).
Перекошенный лик ЕБНа — лишь зеркало, в котором отражается особенный человеческий тип: homo postsoveticus — меряющий добродетели по курсу валют, куражащийся над слабыми, раболепно-дисциплинированный перед носителями власти. Homo postsoveticus — это существо с локтями, заточенными под ближнего. С животной страстью отдаётся оно секс-досугу и конкуренции, да и вообще преисполнено вожделением ко всему животному. Измерением кривизны ельцинского зеркала можно пренебречь: искривлению в нём подвергается само пространство русской истории.
При этом не существует никакой идеологии ельцинизма, есть лишь его антропология.
Ельцинская власть, которая ранее горделиво именовала себя «демократической», а теперь всё больше называет себя учредительной, суть власть, которая основана на систематическом отказе от любых «сложностей» — хоть цветущих, хоть увядших. Это варварская власть, противостоящая гармонии, могуществу и развитию. Однако страшна она не сама по себе, но прежде всего степенью антропологической укоренённости.
Ельцинская власть действительно является «демократической», поскольку отвечает антропологическим характеристикам жующего и снующего большинства (которое живёт по принципу: «Накатить и забыться»), и «учредительной», — поскольку делает существование этого большинства не только законным, но и не имеющим никаких разумных альтернатив.
