В ходе двухмесячного обсуждения конституционного проекта ИНС в адрес ее авторов часто звучали два упрека, сугубо "охранительного" толка, на которые хотелось бы откликнуться в первую очередь. Первый сводится к тому, что сам факт выдвижения альтернативных конституционных проектов, факт далеко идущей критики действующего Основного закона играет против стабильности государственной системы. При этом последняя признается несовершенной, но способной к эволюции. Особо подчеркивается, что мы не можем рисковать "завоеваниями" постсоветского конституционализма, такими, как регулярно проходящие выборы высших органов власти или стабилизация федеративных отношений.
Я готов согласиться, что действующая Конституция сыграла определенную историческую роль, удержав страну от развала в ситуации 93-го, когда был уже заключен т.н. "федеративный договор", по сравнению с которым она, несомненно, представляет шаг вперед. Или, точнее, шаг назад — от пропасти. Апогеем ее цементирующей роли должен был стать процесс "приведения в соответствие" республиканских конституций с федеральной. Таков был один из заявленных мотивов создания федеральных округов. К сожалению, на сегодня этот процесс зашел в тупик. Татарстан устами своего президента заявил, что его конституция принята раньше российской и, конечно же, "расхождения неизбежны". Якутия устами председателя конституционного суда пошутила: если поправки в местную конституцию будут "продавлены", то в преамбуле мы запишем, что изменения были внесены под давлением. Все так и остались при своем. То есть о "завоеваниях" в этой сфере говорить преждевременно. Более того, сама действующая Конституция содержит в себе матрицу системного сепаратизма. Здесь и пресловутая асимметрия субъектов как источник постоянного торга республик с центром, и признание "права народов на самоопределение", и то, о чем гораздо реже говорят, но что не менее важно: признание права народов на недра в рамках территории их расселения. Это готовая лазейка для энергополитической десуверенизации страны под контролем "международного сообщества".
Если говорить не о федеративных, а о "демократических" завоеваниях, здесь тоже не все так просто. Мы уже привыкли, что каждые выборы главы государства воспринимаются как судьбоносная политическая развилка и ставят под вопрос не конкретные фигуры во власти, а базовые параметры государства. Эта ситуация не надуманна, она объективна. Больше того, с определенными оговорками можно утверждать, что в перспективе условного 2008 года фактически не существует таких сценариев, которые не затронули бы действующий конституционный строй. Даже официальная позиция, предполагающая а) незыблемость конституции, б) преемственную передачу власти "порядочному человеку" при сохранении самого Путина в роли модератора — означает существенное перетолкование и ослабление института президентства. Иными словами, даже табу на изменения в тексте конституции может повлечь самые серьезные сдвиги в фактическом конституционном строе. Об этом уже пишут некоторые аналитики. Так или иначе, конституция изменится, и к ее изменению нужно быть готовыми. В этой ситуации особенность нашей позиции в том, что проблему "транзита власти" мы хотим использовать как повод для возвращения к нерешенному вопросу об основах государственной системы. Да и сама передача власти произойдет без потерь в суверенитете лишь в том случае, если будет оформлена как часть более масштабного конституционно-государственного процесса.
Теперь о втором возражении, уже более идеологического свойства. Оно касается неуместности в России самого жанра "конституции", содержащего претензию на учреждение государства. Неуместности "учредиловки". Проблема статуса конституционного текста действительно является для нас весьма острой. Существуют два ее решения, каждое из которых по-своему не подходит России. В рамках первого из них конституция является актом ограничения власти со стороны автономных корпораций и индивидов. При этом легитимность и, в целом, состоятельность самой власти рассматривается как данность. Подобное понятие конституции могло фигурировать в России начала ХХ века, в дискуссиях о конституционной монархии, но совершенно неприменимо в сегодняшней России, которая, после серии исторических разрывов, стоит перед проблемой не ограничения, а производства легитимной власти. Вторая традиция трактовки Конституции определяет ее как акт договорного учреждения власти и самого государства. Эта традиция характерна для США как страны, где почти буквально реализовалась абстрактная идея "общественного договора". И неприемлемо для России, чья легитимность является не договорной, а исторической. Последнее означает, в частности, что исторически преемственное российское государство является не следствием, а предпосылкой правосубъектности каждого его гражданина. Поэтому, принимая новую конституцию, Россия, конечно же, не становится "новым государством". Для нас это не акт создания, а акт воссоздания, воспроизводства государства. Задача конституции — описание наиболее органичного для данной страны устройства государственной власти.
Этим определяется не только статус, но и структура проекта. Все, что лежит за пределами темы устройства государственной власти, может быть очень и очень важно, но не является для нас предметом конституционного регулирования. При этом сама проблема устройства власти не может трактоваться узко. Устройство власти — это и ее организация (наиболее очевидный и обсуждаемый аспект), и ее легитимность (представления об источнике власти и ее обязанностях), и ее идентичность (базовые ценности), и ее состав (статус гражданина), и, наконец, ее качество (суверенитет). Конституция, поскольку ей удается определить эти основные элементы "формулы власти" в данной конкретной стране, является не сугубо правовым документом, но катехизисом определенной политической культуры.
***
Выработка эталона отечественной политической культуры — это задача, которая пока не решена в нашей истории. И, разумеется, конституционный проект ИНС — лишь попытка катализировать процесс ее решения. В конечном счете, важны не сами по себе конституции, а политико-правовые традиции, в которых они пишутся и читаются. По итогам работы над проектом, я бы выделил несколько идей, перспективных с точки зрения выработки российского стандарта в этой сфере. Каждая из них определенным образом обозначена в проекте, но нуждается в дальнейшей разработке.
— Это принцип разделения власти и управления. Соединение сильного президента, способного при необходимости мобилизовать и ротировать всю систему, и ответственного перед парламентом правительства — лишь надводная часть айсберга. В конечном счете, необходимо оформить "суверенитет" и "правление" как несводимые друг к другу и дополняющие друг друга функции. Необходимо поднять верховную власть над борьбой социально-экономических "курсов", чтобы обеспечить ее устойчивость. Тогда тем, кто требует смены экономической политики, не придется думать о революциях. Безусловно, идея поставить управление страной в реальную зависимость от плюралистической демократии является рискованной не только для России, а для любой другой страны. Пожалуй, главный фактор снижения риска — автономия госаппарата. Вопреки расхожим лозунгам, нам необходима не дебюрократизация, а бюрократизация. То есть формирование бюрократии как класса, основанного на принципе выслуги и на технической рациональности с характерными для нее четкими критериями кадровой эффективности. Система, аналогичная имперской "табели о рангах" или советской кадровой лестнице, может иметь много недостатков. Но только она станет гарантией того, что правительственная команда не будет формироваться из личных гуру, школьных друзей и партнеров по футболу. Проектирование такой системы, очевидно, — сверхзадача для "закона о госслужбе".
— Это собственный гуманитарно-правовой стандарт во внутренних и международных делах. В чем проблема с пресловутой концепцией "прав человека"? Конечно же, не в том, что она провозглашает те или иные права, а в том, что она сводит к ним легитимность государства. В этой логике наша страна не может обосновать смысл своего существования и свою целостность. Как я неоднократно говорил, Брюссель способен обеспечить "неотъемлемые права" жителей Петербурга ничуть не хуже, чем это сделает Москва. Поэтому атомарный субъект правоотношения — это не абстрактный человек, а гражданин своей страны. Человек не "рождается свободным", а становится таковым в качестве гражданина. И эта свобода, в отличие от "естественно-правовой", включает в себя такое внутреннее условие, как суверенитет государства. Граждане несуверенных государств несвободны. В этом смысле дискурс "гражданской свободы" может быть антиколониальным противовесом колониальному дискурсу "прав человека". Другое интересное направление, пока даже не затронутое, — применение концепции "правообязанностей", разработанной в русской правовой мысли, или, скажем, институционализация прав семьи, несводимых к правам отдельно взятых мужчин и женщин. Это большая работа, но если ее проделать, то многие "правозащитные государства" окажутся государствами, жестоко дискриминирующими семью как органический институт. И, разумеется, такие социальные системы не могут быть в наших глазах полноценными.
— Это идея блюстительной власти. То есть авторитетного коллегиального органа, "цензурирующего" публичное пространство от имени базовых интересов и ценностей государства и отвечающего за преемственность власти. В нашем проекте эта роль отводится Высшему совету из трех "корпораций" — церковь, армия, академическая элита, — являющихся лидерами доверия в обществе и носителями консервативных ценностей. Компетенция совета — принципиально открытая, нуждающаяся в дополнительной регламентации и достраивании.
— Это идея "исторического пространства" России, дополняющая привычное понятие государственной территории.
— Это принцип "неустранимого суверенитета". Разумеется, и суверенитет может быть утрачен де-факто, и территория может быть отторгнута. Но это состояние никем не может быть признано законным от имени России. Больше того, непосредственным гарантом суверенитета, правомочным в выборе средств для его восстановления, признается каждый гражданин России. Это не гарантия безопасности, это идея своего рода гражданского завета, отнюдь не новая, а просто проговаривающая ту традицию, которая уже существует в нашей политической культуре. А именно — партизанскую традицию.
Можно говорить и о других подходах, потенциально отличающих нашу традицию от европейского конституционализма. Надеюсь, по каждому из них сложится своя культура исследований. Но в завершение хотелось бы сделать акцент не столько на перспективах развития "гуманитарной мысли", сколько на политической составляющей проекта.
***
Всякая конституционная система опирается на определенный, явный или неявный, политический консенсус. Консенсус означает в данном случае не собственно "всеобщее согласие", а прежде всего механизм исключения несогласных, через который производится согласие. История принятия действующей Конституции в этом плане характерна. Победители 1993-го, разумеется, заложили в нее свои политические ориентиры. Важнейшие из них, как сказал в свое время Борис Межуев, — это а) надежда на интеграцию в Евросоюз или иные евроатлантические структуры, б) стратегия проведения либеральных реформ авторитарными методами. Успех или провал этих целей всецело определяет "срок годности" действующей конституционной системы. Ставя вопрос о пересмотре Конституции, мы должны, конечно же, не просто отвергнуть лежавшие в ее основе ориентиры, но и предложить собственные. Если внимательно просмотреть наш проект, статью за статьей, то, наверное, они станут очевидны. Чтобы избавить присутствующих от этой утомительной герменевтики, попробую озвучить их сам, сгруппировав в 5 пунктах.
1. Геополитический суверенитет, что означает: запрет на участие в интеграционных структурах, центром которых не является сама Россия. Не важно, будет это Европейский союз или "Исламский халифат"… Россия не интегрируется, а интегрирует (разумеется, по возможности) земли и народы в рамках своего исторического пространства. Это отнюдь не исключает самой активной коалиционной политики, но ее принципом является не отчуждение суверенитета, а взаимная поддержка в его воспроизводстве.
2. Экономический протекционизм, в широком смысле слова, что означает: а) стимулирование отечественной промышленности и научно-технического сектора, б) широкие социальные права и политика занятости для населения, в) исключительная госсобственность на недра и инфраструктурные монополии. Эти три императива могут правильно действовать только вместе, делая возможным — развитие страны как единой хозяйственной системы, с высокой долей прибавочного продукта и преимущественной опорой на внутренний рынок.
3. Демографический национализм, что означает: сознательное и открытое противодействие иммиграции в Россию некоренных народов. Если же речь идет о переселении в Россию ее коренных народов (включая украинцев и белорусов), — то мы назовем это иначе: репатриацией. Поэтому один из важнейших лозунгов дня для нас: репатриация против иммиграции. В конституционном проекте эта позиция выражена прежде всего на уровне концепции гражданства.
4. Неделимость страны. Этот лозунг лишь на первый взгляд кажется общим местом. На самом деле он направлен не только против мятежного, но и против легального сепаратизма. Сегодняшняя РФ, строго говоря, делима, поскольку, во-первых, содержит в себе государственные образования, во-вторых, не имеет иммунитета против (добровольного) отчуждения территорий. Позиция, исходя из которой составлен проект, состоит в том, что в России нет и не должно быть других государств, кроме России. Это требование вполне совместимо и с федерализмом (конституционным, а не договорным), и с разумной децентрализацией управления.
5. Приоритет традиционных религий, что выражается в признании их публичного статуса (в противовес частно-правовому статусу иных вероисповедных общин). Основная цель в данном случае — наращивание культурного и политического влияния православия в России, без чего наша государственность не будет иметь достаточно прочных оснований, а общество не осуществит необходимой регенерации. В качестве контраргумента к этой позиции часто указывают на присутствие ислама в России, но у нас есть опыт исторического симбиоза, благодаря которому возможно не только уважение исламских традиций в православной стране, но и серьезная общность позиций во всем, что касается культурно-этического и даже социально-экономического оздоровления общества.
Хочу сразу оговорить методологический статус названных позиций. Прежде всего, сказать, чем они не являются. Это не "общие ценности". Ценности как таковые либо декларативны, либо нагружены подтекстами конфликтующих теоретических языков. Это не "общие места". Понятно, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным, но в данном случае речь о реальных и непримиримых альтернативах. Это не "правила игры". Процедурный консенсус в политике необходим, но он возможен и между дуэлянтами, которые намерены друг друга убить. Наконец, это не "объективные истины" в духе "иного не дано". "Иное", увы, дано, и очень наглядно. Это именно общие цели, которые сегодня позволят различать "своих" и "чужих" в политической борьбе, а завтра должны послужить основой нового политического консенсуса.
Консенсус, повторюсь, — механизм исключения "несогласных". "Исключения" на каком основании? Пожалуй, на том единственном основании, что речь здесь не о вкусах, а о рамочных условиях существования России как государства, как исторического субъекта. А иметь какую бы то ни было власть в России, могут лишь те, кто согласен с ее существованием.
Выступление на заседании 28 октября 2005 г. "Какая конституция нужна России? К столетию манифеста 17 октября 1905 года" клуба "Красная площадь".
