Кризис в отношениях России и Белоруссии, сначала спровоцированный корыстолюбием российских политиков, а сегодня поддерживаемый и превращенный ими же информационную антибелорусскую истерию, оказывается особенно интересен в плане понимания некоторых стратегических, идеологических и исторических корней нынешней Российской политики — в силу, как минимум, двух особых проявившихся в нем обстоятельств.
Первое: все предыдущие кризисы в отношениях России со своими ближайшими соседями так или иначе выглядели как спровоцированные антироссийскиеми силами в бывших союзных республиках. Российское руководство в ходе них выглядело вроде бы как отстаивающим задачу реинтеграции страны, его противники — как мелкотравчатая, местами — зелено-исламская, местами — розово-оранжевая, агентура США, Евросоюза и НАТО, совершающих территориальную и политическую экспансию против сплотившегося костяка территорий Великой Страны.
Теперь — «из-за дублонов золотых» российское руководство поссорилось с последним и самым надежным союзником, с самым пророссийским в мире режимом — с режимом Лукашенко.
Второе: раньше считалось, что в российской властной элите по поводу Белоруссии существует две позиции. «Либералы-рыночники» последнюю не любят, как в силу того, что Лукашенко не дал развернуться в своей республике родственным им политическим силам, так и в силу того, что он же перекрыл дорогу их жадному стремлению вслед за разделом российской собственности и экономики разделить между их экономическими группами и собственность и экономику Белоруссии. «Патриоты-националисты» Белоруссию как будто любили, на ее пример борьбы с рыночниками кивали и союз с ней всячески поддерживали.
Теперь — из-за тех же «дублонов золотых» в антибелорусской истерике сомкнули свои ряды и рыночники невменяемого Германа Грефа, и патриоты неистового Сергея Бабурина, и державники бесноватого Жириновского, и певцы рынка, и певцы «национальных интересов».
Вчерашний вечный почти друг Лукашенко Олег Морозов, явно потрепанный не то новогодними праздниками, не то своим пятилетним пресмыкательством перед вчерашними врагами в рядах «Единой России» возвещает анафему белорусскому президенту, а ведущий программы «Национальный интерес» Дмитрий Киселев негодующе клеймит того же Лукашенко, как никогда не клеймил Саакашвили или Тимошенко.
***
На первый взгляд — какое-то светопредставление, смешение жанров.
На деле — лежащее в основе всех трагедий современной России глубинное психологическое родство т.н. национал-патриотизма и псевдолиберализма, вместе (неизвестно еще, кто в большей степени) разрушавших единую страну, вместе не дающих подняться ее экономики, вместе мешающих реинтеграции ее территории, вместе разжигающих угли ксенофобии в обществе.
Если так наз. «современный русский либерализм» прост, прозрачен и откровенен в свей эгоистичности и корыстолюбии, то современный русский национализм лишь более замаскирован своим формальным оппонированием рыночникам, своим притворным патриотизмом, на деле будучи един с рыночниками как в своем эгоизме, так и в своей изначальной рыночности — поскольку, если уж вспоминать генезис идеологии национализма — она изначально была продутом развития рыночных отношений, только в своем нынешнем старческом виде этнонационализма утратив те энергетические характеристики, которые были характерны этому движению в его ранних формах.
Когда в конце XX века стало ясно, что существующие (исторически вторые) формы мировых идеологий все больше приходят в диссонанс с общественными реалиями и все больше на первый план выходят их развновидности с приставкой «нео» — неолиберализм, неоконсерватизм. Исследователи, вглядываясь в очертания, которые приобретает (или к которым тяготеет) четвертая из мировых идеологий — национализм, — начали приходить к выводу: либо такой новой формы так и не появилось (как не появилась она пока у коммунизма), либо она все больше приобретает черты этно-сепаратизма.
Речь шла о том, что если раньше, в XIX веке, национализм оформлялся в странах, не обретших национального единства, а в XX веке — в лице немецкого нацизма стремился к тому, чтобы поставить себя выше других наций, то к концу XX века появилось тяготение тех или иных субнаций к отмежеванию от основного массива тех гражданских наций, в составе которых они обрели национальную и государственную реализацию. Тогда наиболее яркими примерами этого явления считались баскское движение в Испании, квебекский сепаратизм в Канаде, отчасти — процессы сепаратистского раздела Югославии.
Тогда это могло казаться некой экзотикой, неким остаточным элементом национально-освободительного движения. Хотя, собственно, чем были ущемлены баски, квебекцы или хорваты в составе своих вполне благополучных государств и от чего, собственно, они должны были освободиться — оставалось неясным.
При этом, с одной стороны, это течение (этносепаратизм) как будто оставалось в общем векторе классического национализма, с другой — определенно с ним расходилось.
С одной стороны, основанием классического национализма был постулат «высшая свобода человека — в подчинении себя интересам нации». Собственно, этот постулат был неким оселком, отделяющим старую тенденцию образования национальных государств, берущую начало в распаде единого католического цивилизационного поля Европы и создании национальных рынков, от национализма как идеологии, как самостоятельного политического течения. Первая тенденция вовсе не представляла идеологически оформленную постановку нации в ряд ценностей, возвышающихся над отдельным человеком — она лишь утверждала контуры политической организации стран с развивающейся рыночной экономикой.
Национализм вводил эту высшую ценность «нации» как особой субстанции. Причем в своем классическом виде XIX века он еще не содержал еще ничего ущемляющего остальных, то есть «не членов нации». Однако поскольку этот приоритет вводился, он создавал почву для того, чтобы в иных экономических условиях, то есть в условиях расширения национальной экономики за пределы проживания данной нации провозгласить тезис о праве избранной нации на господство над остальными: если право нации — выше права одного представителя этой нации, то, тем более — оно выше прав тех, кто эту нацию не представляет.
С этой стороны, этносепаратизм, говоря от имени того, что он объявлял нацией, как бы оставался в общем ценностном пространстве национализма. Но одновременно он, в отличие от старых форм национализма, выражал не тенденцию укрупнения и восхождения форм политической жизни, а звал к их разукрупнению, причем отнюдь не в ответ на некое неравноправное положение данного народа (как это было, скажем, в Австро-Венгрии или колониальных империях), — а просто на основании своей особости. Идею этой особости он брал уже не из классического национализма, а из нацизма XX века. Но и с ним он расходился, поскольку звал не к возвышению нации, а к ее обособлению.
Первый, «классический», национализм провозглашал: «Мы объединим нашу страну и будем в ней хозяевами».
Второй, «нацистский»: — «Мы объединим мир и будем в нем господами».
Третий, «этнический», сказал: «Мы развалим нашу страну и сами будем жить «без чужих» в том осколке, который от нее останется».
Если первый, «классический», национализм — действительно объединял нацию и, как правило, не чертил при этом объединении «этнических границ», второй возвышал нацию, утверждая этнический барьер между господами и рабами в новом, более крупном государстве, третий — раскалывал страну по этническому принципу, одновременно деля и раскалывая то объединение, которое, согласно первым националистам, и называлась нацией.
Россия, кажется, становится первой страной, где третья форма национализма может проявиться во всем своем абсурдном и регрессивном облике.
Собственно, первым, еще не вполне четко национально оформленным проявлением этого национализма стала пресловутая «Декларация о государственном суверенитете России» от 12 июня 1990 г. Вторым — Беловежье.
Правы те аналитики, которые отмечают, что Союзное государство было разрушено вовсе не «либеральными космополитами». Его своими идеями «русской самодостаточности» разрушали «русские патриоты», которым и принадлежал изыск с провозглашением суверенитета России.
На первом уровне в основе этих идей лежал постулат: «нам никто не нужен, проживем сами», «хватит кормить инородцев». Глубже — лежал более интеллектуальный замысел: Россия разрушает СССР, сбрасывает обязательства перед другими республиками — и припеваючи заживет сама на своих ресурсах. Окраины из равноправных членов федерации превращаются в полностью от нее зависимые колонии, поставляющие ей уже свои ресурсы и дешевую рабочую силу. И в России триумфально строится национальное буржуазное государство.
Оказалось, все не так. Оказалось, республики, вместо того, чтобы рухнуть на колени перед Россией, стали сами определяться в новом геополитическом пространстве, искать пути к другим покровителям, которые оказались более благополучными и процветающими. В лучшем случае — шантажируя ту же Россию, за свою геополитическую благосклонность требуя те же дешевые ресурсы. Но дешевая рабочая сила из них в Россию все же хлынула, приводя в ужас патриотов и вывозя деньги в свои страны, одновременно меняя привычный культурно языковой ландшафт страны до такой степени, что эти самые патриоты усомнились, в России ли они живут.
Однако патриоты, вместо того, чтобы понять, какую глупость они совершили, пришли к выводу, что недостаточно отгородились и стали звать отгородиться прочнее, по минимуму выгнать из России все этнически неблагонадежные элементы, а раз это представляется мало осуществимым, — в крайнем случае, оставить от России лишь «собственно русские земли».
То есть, если старые националисты хотели ареал своего обитания увеличивать, то ли объявляя частью своей нации другие народы, то ли — переводя их на положение неполноценных и неравноправных, то русские этносепаратисты, зовя к «очищению России», зовут к ее дальнейшему разделу и уменьшению.
Что это за националист, который зовет к раздаче на деле собственных земель и уменьшению собственной страны, и почему он должен называться националистом — остается гадать. По сути — он зовет из существующей нации сделать несколько новых. Абсолютно не смущаясь тем, что призывает разделить все то, что русский народ собирал несколько столетий, то есть — зовут к предательству всей истории самого русского народа.
Было бы античеловечно, но понятно, если бы они, подобно младотуркам (а они, по аналогии, начинают звать себя «младорусскими») звали вырезать всех тех, кто не признает себя русскими. Было бы логично, если бы, подобно гитлеровским нацистам, звали поработить весь мир, не русским оставив долю рабов.
Все это было бы ужасно и дико, но хоть понятно. Но они и этого делать не хотят. Они никого не могут резать, они не кого не готовы завоевывать.
А, поскольку никакого сверхпроекта будущего они тоже не предлагают, они, похоже, просто не хотят напрягаться.
***
Вот здесь кроется некоторое звено, некоторое ядро того, что они из себя представляют. И того, в чем они, как ни странно, генетически родственны отечественным либералам.
Почему на рубеже 1980–90-х годов советской элите пришлась так по душе идея рынка? Потому что в своем осуществлении власти, советские люди, с одной стороны так устали напрягаться, а с другой — так не могли помыслить, что власть не будет им принадлежать, что им просто органично необходима была идея такого устройства, при котором, как им казалось, можно не работать с девяти утра до трех ночи, но иметь все блага, прилагаемые к власти
И идея рынка показалась им очень симпатичной. По их пониманию, при рынке должно было все работать само по себе, производством заниматься не надо, инфаркты за невыполнение плана получать тоже не надо, но власть, то есть право пользоваться всеми привилегиями, встречаться с представителями мировой элиты, выступать с речами — иметь можно. И еще можно все привилегии из атрибута должности, исчезающей с ее утратой, — превратить в неотъемлемую частную собственность.
Этносепаратисты, как ни странно, исходят из того же. Они апеллируют к тому, что «русский народ устал нести имперское бремя», понимая под русским народом самих себя любимых. Потому, что если кто-то не устал — он признается минимум «не вполне русским». Отсюда — блестящий тезис: «Империя нужна полукровкам».
И в нем они, невольно и отчасти — правы. Империи, поскольку они являются формой надэтнического объединения, держит не только некий гиперэтнос. Империю держат ассимилированные в имперскую элиту представители малых народов. Это полностью подтверждается как историей великих империй древности, включая имперский Рим, начиная со второго века нашей эры, так и частично — историей СССР. Грузин Сталин и выходцы с Украины Хрущев и Брежнев — при всех их недостатках, никогда не могли бы допустить дезинтеграцию Союза, а для русских Горбачева и Ельцина — это оказалось в порядке вещей.
Не уходя в воспоминания о некоторых легендах о происхождении Петра Великого, заметим, что Елизавета Петровна по матери была лифляндкой, Екатерина Великая — чистой немкой, а «самый русский» из всех императоров Александр Третий — русским лишь наполовину. Сюда же добавим Владимира Мономаха, Андрея Боголюбского, Василия Третьего и Ивана Грозного…
Дело не в том, что чисто русским на престоле не везло (чисто русские Иван Пятый, Петр Второй, Анна Иоанновна были самыми неудачливыми из Российских монархов последних столетий).
Дело в том, что, во-первых, смешанная этнически элита всегда лучше соответствует затребованным объединительным тенденциям. Не случайно, даже в период становления собственно русского национального государства в XV веке его элита была сформирована из выходцев из Орды, Литвы и т.п.
Во-вторых, сам русский гиперэтнос являлся продуктом многосоставной интеграции многих племен и этносов, а русская культура — продуктом усвоения и творческой переработки, интеграции лучших достижений мировой культуры.
В-третьих, интегрированные в элиту империи представители малых народов всегда больше дорожат имперским единством, внутренне осознавая, что пока Империя есть — они являются правителями великой страны, если империи не будет — их участь быть князьками мелких приграничных государств. В качестве первых — они диктуют свою волю полумиру, в качестве вторых — кланяются всему миру.
Можно много и отдельно говорить об особенностях русского самосознания и становления русской культуры — которая, кстати, действительно не знает себе равных. В данном случае важно отметить то, что русское миросознание, все то, что делало человека собственно русским, было построено на осознании и реализации тех или иных миропроектов, абсолютно наднациональных и тем более — надэтнических. Самоощущение русского никогда не строилось на самоидентификации: «Мы — те, кто живет от этой горы до этой реки, кто имеет такой-то цвет глаз и такой-то цвет волос». Оно всегда строилось на идентификации: «Мы — те, кто познал Истину, но не для себя самих, а для всего мира».
С точки зрения русского самосознания, Россия — это то, без чего нет мира, это оазис истины в дремлющем заблуждении, заслуживающем снисхождения.
«Истинной верой даже в огне — вместе спасемся!».
Можно спорить, хорошо это мессианство или плохо, больше оно в истории приносило удобств или лишений. Важно то, что убрать это, разрушить это начало — значит, разрушить русскость, как таковую.
Это — как велосипед: стоит пока едет.
Что предлагается вместо этого? Ничего. Вместо идеи «народа-богоносца», вместо идеи народа строителя коммунизма, вместо идеи народа — потенциального спасителя человечества, — идея народа с одним цветом глаз — народ, который живет, потому, что живет и большего ему в жизни не надо.
Да любой нормальный русский удавится или запьет с тоски от такой перспективы.
При этом обращает на себя внимание, что адепты русского этносепаратизма как-то в большинстве своем очень страдают по части славянской внешности и богатырского разворота плеч.
И, очевидно, в силу отсутствия последнего вовсе не стремятся нести на себе не только «имперское бремя», но и ответственность, как за собственную историю, так и за собственное будущее.
Они хотят просто жить. Ни за что не отвечая. Ни к чему не стремясь. Отгородившись от этнически неблагонадежных соседей.
Они ведь — устали.
И вот эта мифическая усталость (от чего, собственно, они устали?) — тоже ключ к пониманию некоторый вещей в природе национализма.
С начала XX века шло некоторое соревнование между разными политически мобилизационными стимулами, особенно — между идентификацией социальной (коммунизм) и национальной (нацизм).
В 1920-е годы в Германии победил последний, хотя исторический политический багаж и традиции у первого там были серьезнее.
Причин этому было много. Но одна из них заключалась в том, что чудо, которое было обещано немецкому народу нацизмом, выглядело более неправдоподобным, простым и чудесным.
Коммунизм говорил: «Вы все — пролетарии. Объединившись и победив буржуазию, вы откроете дорогу в царство Свободы. Царство свободного труда. Каждый сможет выбрать себе труд по нраву и, добросовестно работая обеспечить достойную жизнь себе и своим детям. Обеспечить славу и почет со стороны общества».
Нацизм говорил: «Вы все немцы. Победив евреев, вы сможете стать господами. Вы откроете себе дорогу к покорению мира и завоеванию жизненного пространства. Вы получите свой надел земли и команду рабов из числа неполноценных рас, которые будут работать на вас и на ваших детей»
Обратим внимание: первый, в качестве главного достижения, предлагал Труд. Второй — Господство.
Выбирая тот или иной проект, немец должен был выбрать, что получит после победы: право трудиться или право господствовать.
Очевидно, что при определенном походе право господствовать выглядит предпочтительнее.
Правда, когда оказалось, что для завоевания надо не только убивать инородцев, но и, во-первых, умирать, во-вторых — терпеть лишения и работать, Нацистская Германия сломалась. Она готовилась не к этому.
Этносепаратисты идут по тому же пути, еще более облегчая его.
Они не предлагают строить новый мир: строить, это же значит работать. А это значит — напрягаться. А они устали.
Они не предлагают вернуть России утраченные ею территории. Ведь это значит — держать империю. Значит — напрягаться. А они — устали.
Они не предлагают поднимать экономику России. Ведь это значит — работать от зари до зари. Значит — напрягаться. А они — устали.
Куда легче кричать: «Слава России». Куда легче звать выгнать инородцев. Вот выгоним — и заживем. Потому что «русские». Погром — он ведь веселее забастовки.
Они не хотят создавать общество равных. Там же придется трудиться наравне со всеми. Они хотят не так. Они не хотят получить что-то на том основании, что будут напрягаться: работать или держать империю. Они хотят получить все блага, на том основании, что провозгласили себя русскими. Но, учитывая их имманентное расхождение с духом, историей, смысловыми стержнями русского народа — последнее представляется сомнительным.
Они надеются, что когда выделят себе участок страны, где не будет этнически неблагонадежных — то заживут припеваючи. Отдав страну. Отдав историю. Их мечта — не Россия. Их мечта — Швейцария или Люксембург.
Но поскольку очевидно, что только на том основании, что они по недоразумению присвоили себе имя «русские», жить лучше они не станут, то они опять будут недовольны. И опять придут к выводу, что в их ряды затесались «не те этносы».
А поскольку явно «не тех» не останется, они начнут выискивать их среди тех, кто остался. Сначала — среди субэтносов. «Не русскими» теперь окажутся казаки и поморы. Затем — сибиряки и уральцы. Затем волжане и курчане. Орловцы и кубанцы (слишком чернявые). И так далее.
В конце концов, они провозгласят «Истинную Русь» в Суздале или Звенигороде (Москва не подойдет, как этнически засоренная), — и здесь, наконец, обретут благолепие и истинную этническую благодать.
Там они действительно заживут без забот. Потому что превратятся в континентальный музей-заповедник, в который из других стран мира будут возить экскурсантов, чтобы показать, чем кончаются этнические игры, и экскурсанты будут кидать евроценты и просто центы бывшим певцам этносепаратизма, играющим на баяне и на бис после стакана медовухи или поднесенной иным англосаксом «Белой лошади» выкрикивающим: «Слава России».
