Эти заметки написаны по следам четвертого Всероссийского Конгресса политологов «Демократия, безопасность, эффективное управление: новые вызовы политической науке», который прошел 20–22 октября 2006 года в МГИМО. Его главным организатором была Российская Ассоциация политической науки (РАПН). Несколько сотен российских коллег-политологов, а также зарубежных гостей, смогли пообщаться и обсудить свои проблемы — формально и неформально.
Что бы там ни говорили, но политическая наука в России все-таки существует и довольно быстро развивается, несмотря на тот «низкий старт», с которого приходилось начинать. При этом и сообществу политологов в целом, и его отдельным представителям зачастую приходится просто вести борьбу за выживание, и речь идет не только о деньгах, а скорее — о политическом и культурном контексте, в которых существует политическая наука в современной России. Вынуждена существовать.
О некоторых волнующих меня проблемах нашего профессионально «цеха» мне уже приходилось неоднократно высказываться, так сказать, для внутреннего употребления. В вышедшем накануне Конгресса ежегоднике РАПН была перепечатана моя статья «Российская политология в условиях инволюции системы образования и социальной деградации». Прошедший Конгресс имел некоторый, хотя и слабый, общественный резонанс, и, возможно, спровоцировал небольшую сетевую дискуссию о судьбе политической науки в России. Теперь мне хотелось бы поддержать завязавшийся «спор о политологии» и высказаться для более широкой аудитории. Возможно, часть ее не имеет специальных знаний, зато демонстрирует несомненный интерес к политике. Не думаю, то смогу кого-то сразу переубедить, но кое-какие пояснения могут оказаться небесполезными.
Итак, что это за «проблемы с политологией»?
Критическая недостаточность политической науки в современной России
Политология — это наука. Это — не просто высказывания на политические темы, не политические «технологии», не телепропаганда, а именно совокупность научных дисциплин, изучающих политику. Мой первый тезис состоит в том, что в нынешней России политологии и специалистов по ней мало, просто очень мало. Естественно, что со мной сразу не согласятся, ведь комментарии разнообразных людей, которые называют и даже считают себя «политологами» мы слышим со всех сторон. Но это как раз и настораживает. Ведь если каждый считает себя человеком, разбирающимся в определенной области, значит, сама эта сфера находится в глубоком кризисе, в ней не достает специалистов, и она отдана на растерзание профанам.
Для сравнения — совершенно непохожий пример: в Советском Союзе, где продовольственный дефицит был повседневной практикой, а сельское хозяйство «лежало» после коллективизации и последующих экспериментов, многие очень многие уверенно излагали свои взгляды на решение проблем агро-промышленного комплекса. А некоторые даже руководили. Помните такого агрария — Горбачева? Он некоторое время отвечал в ЦК за данное направление, но потом бросил это безнадежное дело с дефицитом мяса и занялся «новым политическим мышлением». То есть я хочу сказать, что если, извините, каждый считает, что разбирается в сельском хозяйстве или, к примеру, каждый называет себя политологом, то это вовсе не значит, что это действительно так.
Тогда о каких же политологах идет речь в данной статье? Очень просто: о людях обладающих соответствующей научной квалификацией, специальными знаниями и занимающимися исследованиями в предметной области политической науки.
Последнее особенно хочется подчеркнуть. Увы, политическими исследованиями у нас заниматься не любят, не хотят или для этого просто нет возможностей. В современной России огромное количество вопросов, ответы на которые, после реализации проектов, связанных с их изучением, могут быть иными, нежели то представляется при поверхностном взгляде «специалистов по всем вопросам». Но грамотно реализованных научных проектов, связанных, допустим, с изучением российских элит или региональных режимов — мало, очень мало. Ведь надо же изучать российскую политику, то есть выезжать на места, беседовать с экспертами, собирать статистику и документы, знакомиться с историей вопроса и т.д. и т.п. … И при чем здесь Лео Штраус?
А где, спрашивается, взять на это деньги? Те, у кого они есть в России сейчас, скорее заинтересованы в затемнении социально-политических проблем, ситуативно они интересуются предвыборными рейтингами или манипулированием общественным мнением; это, конечно, тоже знание, но к науке имеющее весьма опосредованное отношение. Есть гранты, да. Но те, что выделяются в России, наиболее рационально потратить на канцелярские принадлежности — настолько малы суммы и велика отчетность, а с западными грантодателями нынче борются как с агентами вражеского влияния. Таким образом, проведение долгосрочных и основательных научных исследований в России — это пока большая редкость, и нельзя сказать что ситуация имеет тенденцию к улучшению. Скорее наоборот. Политические исследователи в современной России никому особенно не нужны, зато большой спрос на политических технологов, политических пропагандистов, политических провокаторов…
Нынешней власти выгоден «голод» как на объективную политическую информацию, так и на массовое политическое просвещение. Последнее, к слову сказать, доказывает, что вовсе не демократизация была истинной целью тех, кто организовал нам «катастройку» и последующие «реформы». Если бы речь действительно шла об успехе демократической консолидации, то нужно было организовать систему политического просвещения, сопоставимую по мощи с советским идейно-пропагандистским комплексом, плоды работы которого чувствуются до сих пор и даже в образе мышления новых поколений, родившихся на излете СССР. Однако о ресоциализации населения в духе демократии и правового государства очень быстро забыли с соответствующими последствиями для нашей политической культуры.
Научные исследования в области обществоведения также носят в РФ маргинальный характер. С одной стороны, это следствие общего отношения к науке, к образованию, знанию. И власть, и общество в постсоветской России слишком быстро согласились с тем, что «наука — это удовлетворение любопытства за государственный счет». Ну не дает она немедленной отдачи, какую можно получить от сдачи помещений в аренду. На этом фоне вполне объяснимо, что система Академии наук оказывается нереформируемой, а высшее образование примерно с середины 1990-х годов вступило в фазу массовой деградации, которая, скорее всего, необратима в условиях нынешней системы. Недавно главарь думских «медведей» с большой помпой объявил о том, что теперь за докторскую степень будут платить аж семь тысяч рублей в месяц. («Едроссам» бы такое содержание!). Но даже эта мизерная прибавка, скорее всего, окажется бесполезной, настолько далеко зашел процесс деградации институтов и университетов с массовым оттоком из них квалифицированных кадров. Государство, так ценящее свои умы, обречено уже в ближайшей перспективе!
Но помимо общих проблем есть еще и специфические, касающиеся именно обществоведения. В общем-то, видно, что и власть, и общество в современной России склонны отвергать неприятные истины, получаемые наукой, и предпочитают иметь дело с мифами. Пока, в условиях «недоисследованности» проблем российской политики, невозможен теоретический синтез по поводу российской политии. Даже хорошим и грамотным специалистам не на что опираться и приходится заниматься «публицистикой». Попытки же делать широкие обобщения сильно смахивают на «истмат» (если кто забыл, исторический материализм в советском марксизме–ленинизме занимал место социологической теории), отсюда и популярность описания «глобализации» или пресловутой «геополитики». Зачем возиться с выявлением, например, реальных механизмов функционирования власти в муниципальном образовании («кто правит?»), когда можно в одной статейке-пересказе объять судьбы мира?
Проблема и в том, что первых (то есть грамотных ученых и исследователей) в постсоветской России очень мало. Если в США их десятки тысяч, то в РФ, по моим субъективным оценкам, всего несколько сотен — вряд ли больше. При отсутствии достаточных внешних стимулов, число этих энтузиастов растет очень медленно. Те тысячи, которые записаны «политологами и социологами», т.е. не захотевшие и не сумевшие переквалифицироваться советские обществоведы на соответствующих вузовских кафедрах и в научных отделах, представляют собой бесполезный (в лучшем случае) балласт и опасную среду для тех, кто действительно стремится к научному знанию. Однако они захватили командные высоты на кафедрах, в старых и новых диссертационных советах и принялись ускоренными темпами воспроизводить себе подобных.
Особое отвращение вызывают те, чьи научные заслуги сомнительны, а административный вес велик. Эти бюрократы от науки и образования, после провалившихся здесь попыток реформ, наладили бизнес по торговле дипломами и степенями. Губернаторы, депутаты, министры, ставшие заодно и докторами наук в области обществоведения — не редкость, а заведующий автохозяйством региональной администрации, легко защитивший кандидатскую по политологии, — это еще не предел деградации и компрометации научного цеха.
Да и нет этого цеха, как сложившейся профессиональной корпорации со своим этическим кодексом и жесткими правилами отбора «мастеров и подмастерьев» — иные берут числом и бюрократическим уменьем, иные устанавливают правила, по которым приходится играть ради выживания, иных становится все больше. Без знания этих реалий не понять плачевного состояния нашего профессионального сообщества, которое, тем не менее, как-то существует.
Очень важен процесс усвоения достижений зарубежной политической науки. Но и здесь все не так просто. Часто можно услышать, что наше общество де такое уникальное, что западная мудрость не про нас. Но почему, разве методы сбора данных (да, с учетом местных особенностей!) не универсальны? Или можно отвергнуть из-за нашей непохожести системный подход, неоинституционализм и т.д.? Если и есть проблема с научными заимствованиями, так она в том, что мало заимствуем и плохо применяем. Я уже не говорю о том, что в последние полтора десятилетия дополнительные деньги на научные исследования российским обществоведам и гуманитариям, на издание научной литературы выделялись из западных научных фондов. Нашим — не надо!
Но даже в случае, если мы имеем дело с хорошими специалистами, которые читали и поняли западные источники и при их изложении по-русски у них получается грамотная компиляция, — всё равно без применения этих знаний на практике они не являются сильными учеными. Здесь можно сказать, что нельзя научиться плавать, не заходя в воду. Российская политология не возникнет не из дикости доморощенного «философствования», ни из старательных переводов с английского. Проблема не в переводах, как таковых, а в том, что желать с этими «переводами».
В принципе, самостоятельная российская политология может вырасти из грамотного анализа российской политики. Общей проблемой для российской политической науки является то, что она может развиваться лишь как ответ на вызовы общества. Нашего общества. Применительно к стране в целом и к российским регионам это значит, что успешное развитие политологии может происходить лишь в связи с политическими исследованиями. Мы исходим из императива неразрывности исследовательской практики и преподавания. Иначе получится в лучшем случае старательная трансляция чужого знания. Но здесь опять приходится возвращаться к «реальной политике».
Политическая наука и анализ текущей российской политики: долгие поиски места встречи
А действительно, где можно познакомиться с грамотным и квалифицированным анализом российской политики, если не брать редкие выступления специалистов в СМИ, которые находятся ныне под жестким идеологическим и финансовым контролем? Конечно, нужно вспомнить о профессиональных журналах. Для такой огромной и сложной страны, как Российская Федерация, их немного. Если вынести за скобки международные исследования, более привычные и «солидные», то о проблемах отечественной политики можно прочитать: в ежеквартальнике «Политическая Наука», который выходит в ИНИОН РАН, выходящем раз в два месяца журнале «Полис–Политические исследования», который считается главный «цеховым» изданием и сейчас испытывает сложный поворот в связи со сменой главного редактора; есть довольно-таки оригинальная «Полития»; набирает обороты санкт-петербургская «Политическая экспертиза»; из региональных изданий следовало бы выделить «Политический альманах Прикамья», выходящий в Перми в режиме ежегодника. Интересные материалы на темы внутренней политики печатает еще ряд журналов — от академического «Общественные науки и современность» до «Свободной мысли» и «Неприкосновенного запаса». Большим подспорьем и научной работе и в преподавании является номера журнала Московского центра Карнеги «Pro et Contra».
При желании этот список может быть дополнен, но не слишком сильно. Но даже это небольшое количество изданий испытывает (сужу по разговорам с некоторыми главными редакторами) дефицит квалифицированных статей, притом, что «публикации» нужны очень многим. И читает эти издания небольшая аудитория. В принципе, так и должно быть. Круг посвященных, специалистов в той или иной области знания, всегда довольно ограничен. Но фундаментальные открытия в естественных науках со временем оборачиваются созданием новых технологий, имеющих массовое распространение. Социальные и гуманитарные научные достижения посредством экспертов и популяризаторов транслируются на более широкую аудиторию.
Идут ли круги по воде от отечественной политической науки? Кажется, что нет. Допустим, те идеи, которые высказываются в статьях «Полиса», мало знакомы и популярны в России за пределами узкого круга специалистов. Что мы имеем в расчете на более широкую аудиторию «интересующихся»? Увы — интересного немного.
Хотелось бы рассмотреть несколько наиболее ярких примеров. Начнем с политических журналов. Оценивать еженедельник с одноименным названием («Политический журнал») я, честно говоря, не берусь. Но есть интересный проект Виталия Третьякова «Политический класс», который позиционируется как «журнал политической мысли». На наш взгляд, это издание пока не вполне обрело свое лицо. Для сравнения, в то время когда В. Т. Третьяков был редактором «Независимой газеты», там выходило ежемесячное приложение «НГ-сценарии», которое можно было читать от корки до корки. Про «Политический класс» такого, я сказать, не могу. И дело, наверно, не в том, что редактор и авторы стали хуже — скорее, политическая обстановка «давит», и это чувствуется. Хотя, надо отдать «Политическому классу» должное — он печатает материалы самой разной направленности и является одной их немногих остающихся публичных площадок для политологической дискуссии. При этом само «дискуссионное пространство» в путинской России уменьшается со скоростью шагреневой кожи.
В массовых СМИ доминируют ангажированность и заказ. Разница во мнениях неизбежна и естественна, но когда речь идет о проплаченных, заказанных и цензурируемых материалах большинства «несвободных» СМИ или о маниях и предрассудках и подобной же оплате/цензуре меньшинства СМИ «свободных», то это пространство свободной дискуссии не расширяет. Гораздо большая свобода возможна пока в Интернете. Но «информационная герилья» в Рунете имеет свои издержки: от излишней фрагментации информационного пространства до «стадности», нетерпимости к оппоненту с иными политическими взглядами и нецензурных комментариев политически озабоченных юзеров и провокаторов.
Электронные СМИ дают еще более удручающую картину. Из «телевизора» аналитические программы политической направленности, дискуссии и аналитику, убрали почти полностью — не считать же таковыми «пятиминутки ненависти», следующие иногда за программой «Время», «сеансы черной телемагии с немедленным саморазоблачением» в субботу вечером на НТВ, или тупую пропаганду на других каналах. Среди причин растущего отторжения нынешнего порядка эстетические соображения играют не последнюю роль.
Просто удивительно, что думают по поводу информационной политики сами власти. Конечно, соблазнительно заменить экспертные дискуссии по актуальным проблемам, такими, к примеру, симулякрами, как «роль общественной палаты в развитии гражданского общества и суверенной демократии». Сделали же политические институты «техническими органами», а политический процесс заменили телеобщением президента с народом, в ходе которого он отвечает на 55 вопросов, отобранных из 2,3 млн. поступивших. И — ничего. Можно, разумеется, взять под контроль основные СМИ, можно нанять людей, которые будут высоко квалифицированно городить в «ящике» всякую чушь, но у какого государства хватит ресурсов для того, чтобы миллионы людей добровольно и бесплатно согласились считать себя идиотами?
Пожалуй, лишь одна из телепередач выигрывает на общем ужасном фоне. Это программа того же Виталия Третьякова «Что делать?» на канале «Культура». Я стараюсь ее не пропускать. Передача отличается обращением к самым разным актуальным проблемам, оригинальностью дискуссий. Ведущий явно не равнодушен к внутрироссийским политическим проблемам. Однако, когда речь заходит о проблемах российской политики, одни и те же «говорящие головы» раздражают и утомляют. Неужели нет других?!
Вообще, если обратиться, к российской политической телекартинке, то для того, чтобы скомпрометировать в массовом сознании политологию, теле-поп-политологи сделали очень многое. Эти «специалисты по всему», шоумены своего рода, могут с легкостью прокомментировать любую тему, выполнить любой заказ тех, кто выпускает их в телевизор или дает зеленую улицу в прессе.
Эксперт, который потратил несколько лет на изучение проблемы, «в теме», — знает, например, конкретный регион, — может быть не известен массовой публике, а значит и внимания не привлечет. Поэтому специалистов не очень-то и спрашивают, легче обратиться к «раскрученному» «теле-попу» с хорошо подвешенным языком и атрофировавшимся чувством гражданской ответственности и отсутствием профессиональной этики. Они-то «всё знают» и среагируют на любую проблему, ответят на любой вопрос в режиме реального времени. Распространение подобных безответственных комментариев говорит не только об идеологическом давлении, но и о лености и непрофессионализме редакторов и журналистов. Все-таки свобода слова — это большая ответственность. И наоборот.
Часто приходится слышать анекдотические истории о той или иной «звезде» суверенной россиянской политологии, который с ходу «врубился» в тему (посмотрел с похмелья телевизор) и тут же выдал комментарий для зарубежного издания или московской газеты. Казалось бы, пусть эту «лабуду» печатают, все равно «центральные газеты» в России практически мало кто читает за пределами московской фактории, но — вдруг это все-таки будет иметь резонанс? Например, жертвы телеполитологов, которые не обнаружат окрест того, о чем вещал с экрана обличенный доверием власти комментатор, придут в недоумение или ярость. Наконец, такие комментарии могут быть просто очень опасны, в «горячих точках», если на них обратят внимание, и они подействуют не только на политиков, но и на общественное мнение.
Может быть, для собственной безопасности, стоит приступить к более непредвзятому изучению наших острых проблем и причин, их порождающих. Мифы неизбежны, но должно же быть что-то еще, помимо мифов. Кто заинтересован в этом и когда проявится этот интерес?
«Отказ от политики» и возвращение к ней. Роль политической науки
«Когда же придет настоящий день?» — для российской политики и российской политологии. Мы полагаем, что развитая, институционализированная, востребованная обществом социальная и политическая наука возможна только в демократическом государстве. В иных условиях она маргинальна, случайна, необязательна. В предыдущее десятилетие в Российской Федерации, казалось, произошло «рождение политики» (как конкурентной демократической практики с непредсказуемым итогом). Да, на практике российский федерализм, политические партии, выборы разного уровня, функционирование этих выборных органов и т.д. выглядели неприглядно, иногда до уродства. Но это — было. И всю эту политику можно было описывать, изучать и критиковать, — конечно. Некоторые из отечественных обществоведов стали учиться анализировать эти процессы; политическая практика подталкивала их к изучению политической теории (также, еще с перестройки мощный импульс получила социология).
Но большинство «коллег» предпочло иной выбор. Прежде всего, это был теневой сектор экономики — политтехнологи с многомиллионными оборотами. Конечно, можно и нужно говорить о «политическом рынке» (идея Й. Шумпетера). Но у нас это был рынок с теневыми нерыночными способами достижения победы, где никто не предотвращал монопольный сговор, не принимал «антитрестовское законодательство», где расцветали коррупция и силовое предпринимательство, где закон не ставился ни во что, а правовые нормы использовались очень избирательно. Такого «политического рынка» страна не выдержала, и население сейчас молчаливо одобряет меры по его демонтажу.
С другой стороны, многотысячный хор, называющих себя «политологами», аналитиками, экспертами и пр. подобной публики во всю мощь отрицал возможность российской демократии как таковой. Все эти бесчисленные «евразийцы», «православные монархисты», «геополитики», плохо замаскированные поклонники диктатуры вождей и пр. «мыслители» на вопрос о возможностях российского демократического транзита отвечали решительным НЕТ.
Это отрицание находило массовую поддержку на кафедрах общественных наук, где бывшие партийные идеологи привыкли жонглировать фантомами и защищать диссертации о несуществующих явлениях. В начале 1990-х годов была совершена принципиальная ошибка, когда вместо того, чтобы после некоторого периода для реального переобучения, подавляющее большинство преподавателей и «теоретиков» марксизма-ленинизма нужно было просто уволить. Им же дали возможность приспособиться и стать «политологами». Теперь, действуя в своем привычном стиле, эти «обществоведы» заболтали, удушили неокрепшую политическую науку в нашей стране. Встреча с действительностью, где политический выбор существовал не только для руководства, вызывала у них жуткий дискомфорт.
Конечно, ностальгия по сталинизму — это крайность, хотя и распространенная. Была и более деликатная проблема, связанная с отечественной социальной мыслью. «Русская философия» обрела за последние два десятилетия массу новых поклонников, особенно из тех, кто разочаровался в марксизме-ленинизме. Разумеется, национальная идея является важнейшей частью национальной культуры. (Как ни вспомнить, лихорадочные поиски в 1990-е годы «национальной идеи», по призыву из Кремля, — так и не нашли!). Но в данном, частном, случае проблема заключается в том, что отечественные мыслители могли быть «прогрессивными» или «реакционными», но у них не было опыта жизни в условиях политической свободы в России, а, следовательно, и возможностей для осмысления такого рода отечественных практик. Для наших обществоведов, привыкших к обильному цитированию классиков, оглядке на авторитеты, было, вероятно, трудно, справиться с мыслью, что выдающиеся учителя могут чего-то не знать. Похоже, поэтому, критика демократии по западному образцу позапрошлого века принималась у нас за чистую монету и актуальный политический комментарий. Ситуация усугубилась тем, что попытка отечественной демократизации проходила на фоне социально-психологической травмы от поражения в «холодной войне», распада СССР, «дикой» приватизации» и т.д.
Всего за полтора десятилетие совместными усилиями «технологов» и «идеологов» демократический проект в России был успешно дискредитирован, бегство от свободы снова удалось. Что же ждет в будущем политическую науку в России?
Попытка прогноза
Вероятно, ответ нам даст аналогия с советскими временами. Ведь тогда очаги политической науки тоже существовали и даже развивались. И сейчас анализ, в первую очередь, международной политики, несомненно, будет востребован; политология была и будет оставаться в центрах по типу МГИМО, ИМЭМО и т.д. Для внутренних нужд политический анализ тоже сохранится, но пространства для него будет меньше. Но на всех уровнях повышается спрос на людей, которые могут умело растолковывать народу решения «партии власти» — агитаторов и пропагандистов.
По поводу племени российских политологов, формально уже довольно многочисленного, строить прогнозы весьма трудно.
1. «Мягкий» сценарий предполагает, что на них просто не будут обращать внимания и предоставят самим себе: кому интересна горстка чудаков, до крика дискутирующих проблемы, которые не представляются «чисто конкретными», а в условиях контроля над федеральными телеканалами — какую опасность для режима могут представлять малотиражные издания или мало посещаемые сайты?
2. «Жесткий» вариант заставляет опасаться того, что найдется немало любителей, желающих продемонстрировать свою преданность режиму и выслужиться: тогда явочным порядком в отношении тех, кто позволил себе критику действий родного государства или (боже упаси!) Путина, возобновиться ритуал идеологических проработок, профессиональных ограничений и других дисциплинарных практик из арсенала комитетов КПСС и опыта КГБ.
Слова «политология» будет широко употребляться, но науки за ним будет не много. Исследовательская работа тоже будет допускаться, но в ограниченных объемах (примерно, как для «конкретных социологических исследований» со времен «оттепели»). В провинции можно будет, например, описать выборы руководителей муниципальных образований — по новому закону о местном самоуправлении их количество резко возрастает. Но изучение этих локальных событий вряд ли будет открывать для политического знания теоретические перспективы.
Будут культивироваться псевдополитические формы активности, для молодежи (к примеру, в регионе придумали выборы в «молодежный парламент» — какое-то подобие комитетов комсомола). Разумеется, в условиях, когда роль даже законных представительных и законодательных органов неуклонно падает, эта игра в политику не переходит ни во что, связанное с реальной властью. Содержание же политологического обучения (особенно в провинции) будет становиться все более официальным и государственно-центричным.
Повторяю, что ученые политологи сейчас в России почти не нужны, востребованы политические комментаторы, манипуляторы, провокаторы и т.д. Конечно, политическая наука останется. Но большой ли интерес писать о выборах, если их итог предрешен, лучше уж исследовать мировую политику или взять «чисто академическую тему».
Для развития политологии в регионах такой поворот в российской политике особенно неблагоприятен. В 1990-е годы многие столичные коллеги со снобизмом смотрели на так называемую «политическую регионалистику». Действительно, разнообразие текстов, которые попадали под эту шапку, зачастую не относились к науке вообще. Но был объект для исследования — конкурентный и непредсказуемый политический процесс в регионах; и был растущий интерес к этому, который выводил провинциальных обществоведов из затхлой догматики «схоластического теоретизирования». Вместе с тем, российская политическая регионалистика демонстрировала несомненную способность развиваться от атеоретических очерков и «плотных описаний» к построению более сложных моделей и компаративистике. Конечно, применение методов сравнительной политологии к кросс-региональным исследованием было неким подобием «политологии для бедных», но, тем не менее, это была политическая наука. Теперь ее, похоже, не будет, а произойдет возврат к советской идеологической модели. И благодарить за это надо не только «путинский режим». Бюрократия, конечно, преследует собственные интересы, но для своего реванша она нуждалась в идеологическом оправдании. И аргументы для реставрации псевдосоветской модели были ею получены также и от отечественных обществоведов с научными степенями.
Другая крайность — это ситуация, когда у человека есть и чувство «политического», и ярко выраженная гражданская, не конформистская позиция, а вот знаний, увы, не хватает. Никого не хочу обидеть, но на интернет-сайтах и в прессе постоянно приходится читать материалы, в которых авторы «изобретают велосипед» или конструируют самые немыслимые определения, либо выступают с очень-очень оригинальными предложениями. Автора этих строк, например, более всего впечатлило предложение изъять из оборота слово «демократия»… Мы считаем, что наоборот, именно в стране, где демократическая перестройка из раза в раз кончается неудачей, необходимы усилия для развития теории демократии.
Другой способ бытования политических идей — это развитие их вне традиционных площадок и дискуссионных, порой в самых неожиданных (на первый взгляд!) местах. Мы бы предложили вспомнить о традиционной «литературоцентричности» отечественной культуры и посмотреть на ряд художественных произведений, прежде всего на современную российскую фантастику. По нашему мнению, в романах Кирилла Бенедиктова или Захара Оскотского гораздо больше интересных социально — политических идей, чем в иных диссертациях по социологическим или политическим наукам. Опять «поэт в России больше чем поэт».
Однако «идейная глубина» как настоящих художественных произведений, так и художественно беспомощных «оборон тупиков» и «виватов императору», имеет и оборотную сторону, свидетельствующую о том, что политическая и социальная мысль не может развиваться там, где она должна развиваться. В последние годы мы видим, как политическое действие и политический выбор уходят из политических (по названию) институтов, а свободная политическая мысль начинает мимикрировать, искать для себя новые ниши. Разве не тревожно, что авторы большинства литературных произведений, посвященных нашему ближайшему (несколько десятилетий!) будущему, с той или иной долей фантазии и писательского мастерства, но почти единодушно предсказывают Диктатуру?!
Вопросы развития политической науки, так же как и вопросы широкого политического просвещения, должным образом не решаются, ибо в современной РФ между наукой о политике и актуальным политическим процессом порой дистанция огромного размера. Недостаток научной рефлексии здесь может иметь роковые последствия, ибо власть может начать верить со временем в те мифы, которые сама же и распространяла для широкого употребления.
Могут ли политики быть заинтересованы в объективных политических исследованиях (наряду с пропагандистскими комментариями, от которых, скорее всего, не убежишь). Да, могут, если они умные, и еще, если им приходится конкурировать друг с другом в публичном пространстве. Например, помимо университетских или академических структур в изучении политики могли бы принять участие партийные фонды при политических партиях, — если это действительно партии, а не «клоны» созданные единственной «партией власти». Эти «фабрики мысли» могли бы значительно потеснить вертлявых «политтехнологов и экспертов», гонящих «заказуху», причем при сохранении плюрализма идей. При постоянных дискуссиях. Постоянныё спор — это естественное состояние любой науки. Поэтому для развития политической науки помимо свободы дискуссии между специалистами нужны определенные политические предпосылки, демократия нужна, короче говоря.
Пока же… В начале учебного года, при изучении курса «теория политики», я предлагаю своим студентам написать эссе на тему «Политическая теория и политическая практика: сложности взаимодействия». Речь идет не об изложении прочитанного в учебниках, а о высказывании собственной точки зрения. Читать это весьма интересно, хотя впечатление остается тягостное. Вот что написала в таком эссе одна из студенток (будущий дипломированный политолог): «В России политическая наука оторвана от политической практики… Политическая теория существует отдельно от политической практики, существует сама по себе». Дело здесь не только в наивности и/или недостатке знаний. Так чему учить будущих политологов: нормативной политической теории (западного происхождения), достижениям отечественной политической мысли (а их в прошлом немало) или главный упор делать на «политтехнологиях», дающих возможность заработка? Действительно — зачем изучать политику, когда реальных политических альтернатив не просматривается?
Ответ на этот вопрос вытекает из мучительного противоречия. Все вышеизложенное заставляет, мягко говоря, скептически отнестись к возможностям российских политологов и российской политической науки. Нас мало, мы бедны, разрозненны, плохо организованы. Политология в РФ до сих пор по-настоящему не институционализировалась, в том смысле, что нет утвердившихся цеховых стандартов, границ, рамок научности, профессионализма и профессиональной этики — на поле политологии может зайти почти любой профан, жулик или провокатор.
Давление политического режима также не способствует созданию научной автономии, хотя только в условиях независимости и может утвердиться корпоративный стандарт. Авторитарные замашки возвращаются власти убийственным бумерангом. Допустим, ей нужны эксперты по политике, но как их отобрать, ведь границы политологической корпорации не сложились. Обратиться к кандидатам (докторам) политических наук? А вдруг они получили степень за счет «административного веса» или просто купили диплом? Только и остается, что ориентироваться на аванюристов-самоучек. Это обстоятельство заметно усиливает риск принятия роковых, разрушительных решений в политике. Но кто-то ведь должен думать о путях выхода из кризиса, который более чем вероятен!
Пока же нынешняя «реальная политика» каждодневно заявляет о себе. И так будет до тех пор, пока политическая реальность не станет иной. Хорошо это или плохо, но данное состояние не продлится слишком долго, и за ним нас будет ждать новая стадия инволюционного паралича, для преодоления которого, может быть, властями и даже обществом будет востребована политическая наука. С чем связаны эти надежды? Как ни странно — с надвигающимся на ст
