Когда говорят о перспективах развития России, основное внимание обычно уделяют всего лишь нескольким вопросам, прежде всего, экономического и демографического развития. Бесспорно, важны и экономическая конкурентоспособность, и демографическое воспроизводство. Но, акцентируясь на «плане по валу», мы мало обращаем внимание на качественное состояние современной русской нации. Мы даже не знаем ответа на самый главный вопрос — есть ли такая нация? Не как социально-биологическая популяция, а как носитель цивилизационной идентичности?
Для меня, как для исследователя современного общества, самым важным вопросом является сохранение идентичности русской цивилизации, всего этнического и культурного многообразия, характерного для нынешнего ее пространства. Сможет ли новая генерация россиян сохранить эту идентичность? Вопрос пока остается открытым. Однозначного ответа на него нет. И не только у меня. Постоянно общаясь последние годы с политиками и экспертами в сфере «русского вопроса», я не вижу значимого интеллектуального продвижения — нам предлагают поверхностные или совершенно устаревшие рецепты, игнорирующие нынешнее довольно-таки печальное состояние дел в этой области.
Как аналитик, исследуя различные социальные трансформации, которые происходят в современной России последние десять-пятнадцать лет, вижу несколько очень противоречивых тенденций. Одна из этих тенденций — процесс формирования современной российской нации. Я не могу сказать, что этот процесс идет успешно. Даже думаю, что, возможно, он и не будет доведен до конца. Потому что Россия никогда не сможет стать полноценным национальным государством, — ведь она происходит от империи, от государства, которое правильно бы назвать суперэтническим.
Во всяком случае, процесс строительства нации идет очень противоречиво. В какой-то степени он неизбежен, что связано с универсальными процессами модернизации, распадом традиционного общества и традиционной культуры. Это путь, проложенный европейскими государствами еще в XIX веке, в самом своем начале так испугавший Константина Леонтьева, который увидел в нем угрозу потери «цветущего многообразия» империи.
Сегодня распад советской империи просто не оставляет нам иных вариантов, кроме как постепенно становиться национальным государством. Однако и эта тенденция носит неоднозначный характер. Если в 1990-е годы многим казалось что идея «империи», великой державы окончательно умерла не только политически, что проявилось в распаде СССР, но и в умах и душах людей, больше озабоченных «своими собственными делами», чем величием и амбициями государства, то в последнее десятилетие идея «державы» стала явно получать второе дыхание. Сегодня для 60% тех, кто называет себя русскими патриотами, патриотизм — это, в первую очередь, «возрождение России как великой державы», и только для 35% — в первую очередь, защита прав и интересов русских как в самой России, так и за ее пределами. Но и между «русской державой» и «империей» также нельзя ставить знак равенства. Происходит какой-то синтез национального государства и империи, ни то, ни другое в чистом виде в России невозможно. Но, тем не менее, каким бы противоречивым ни был этот процесс формирования квазинации, новой русской нации, он идет, и в нем можно выделить некоторые параметры.
Во-первых, несмотря на то, что здесь говорилось о колоссальных социальных разрывах, атомизации современных россиян, их замкнутости на локальных проблемах, происходит очевидный процесс ценностной унификации. Очень характерно, что он идет вопреки углубляющимся социальным разрывам. Анализируя системные ценности современных россиян, мы видим, что практически во всех группах на первое место выходят такие ценности, как порядок в качестве магистрального социального запроса, с одной стороны, и социальная справедливость — с другой. Порядок — это правая интерпретация, а социальная справедливость — левая интерпретация магистрального социального запроса. Они не противоречат, а дополняют друг друга, это — два лика одной идеи.
Интересно, что даже у тех социальных групп, которые раньше выступали в качестве разрушителей единой консолидирующей идентичности россиян, голосуя на выборах за так называемые «правые» или «либеральные» партии, сейчас обнаруживается набор тех же базовых ценностей. Мы видим, что идеологии, которые раскалывали российское общество в 1990–е годы, по сути дела, отброшены на периферию. Количество фундаменталистов от либерализма ничтожно. По сути, то же касается и левых традиционалистов. Эти группы превращаются в маргинальные, занимающие крайние места в современном спектре идеологических сил.
А что же происходит в центре? В центре происходит интересный синтез, который можно назвать неоконсервативным, причем он очень удачно ассоциируется с нынешними властями и Путиным. Это сочетание даже не столько либеральных экономических идей, сколько реальной вовлеченности граждан в современные рыночные реалии с консервативными идеями державного строительства, которые раньше, в 1990–е годы, были по разные стороны, на разных флангах политического спектра. Более того, за последние пятнадцать лет, оказались размытыми последние островки старого традиционного уклада жизни, еще более деградировала деревня, распадаются национальные анклавы. Усредненный образ жизни, характерный для жителя современного мегаполиса, торжествует, становится универсальным, причем совершенно независимо от того социального слоя, к которому принадлежит тот или иной конкретный его носитель.
Я бы сказал, что на уровне идей и ценностей российское общество может сегодня претендовать на перерастание в определенного типа национальное государство. Кстати, это касается и тех конфессионально-этнических групп, которые также вписываются в процесс формирования неоконсервативного синтеза.
Однако это совершенно не так на уровне общественных институтов, и об этом уже совершенно справедливо говорилось. С точки зрения социальных мотиваций, российское общество остается глубоко разрозненным, а не единым. На вопрос о том, какие ценности являются самыми значимыми, ради чего люди готовы чем-то пожертвовать, можно ответить, что такие сверхценности носят глубоко личный, в лучшем случае — семейный характер. То есть сверхценностями современного российского человека остаются: «мой дом — моя крепость», дача за забором, члены семьи и самое ближайшее социальное окружение. Все остальное важно лишь на словах, но, по сути дела, реальной мотивирующей ценностью не является. Хотя, может быть, за последние годы и намечаются какие-то процессы, которые сдвигают общество в сторону большей солидарности. Огромным просчетом нынешних властей является то, что они испугались потенциала создания горизонтальных связей и обслуживающих их социальных институтов, и, по сути, заблокировали этот процесс. Как результат — государство как проект оказалось дистанцированным от большинства населения, стало вотчиной чиновничества, а энергия граждан, нации оплодотворяет не государство, а какие-то локальные проекты.
И, наконец, еще один аргумент в пользу того, что в России генерируется определенная нация и, может быть, даже традиционная нация, — это трансформация политической системы в России. Конечно, можно приклеить к ней ярлык типа «управляемой демократии» или «суверенной демократии», но, по сути, общество действительно отвергло инновации, привнесенные с Запада при попытке выстроить модель классической либеральной демократии в 1990-е годы. Это состояние «полудемократии» более-менее устраивает и власть, и общество. Оно соответствует глубоко укорененному в нашем обществе монархическому сознанию, когда к верховному правителю, даже избранному, относятся, по сути дела, как к монарху, способному «назначать наследника». Такая модель синкретизма, которая, по мнению ряда исследователей, исходит «из глубины российских руд», отражает какие-то традиции нашего менталитета. Но так это или не так, для меня лично вопрос скорее спорный.
С одной стороны, хочется в чем-то согласиться, например, с Андроном Кончаловским, постоянно рассуждающим на тему кардинального отличия русского менталитета, трудовой этики, политической культуры. С другой стороны, смущает общий либеральный «мейнстрим», постоянно твердящий нам о торжестве русской архаики, русской ксенофобии, антидемократизме и так далее. Глядя на наш социум непредвзятым глазом, как раз следов «архаики» и «почвы» видишь гораздо меньше, чем хотелось бы. По сути, последние десятилетия оказались разрушительными для российской культурной «почвы» едва ли не в большей степени, чем вся советская история. И мне как практикующему социологу ближе характеристика того, что я вижу, как «кризис беспочвенности», чем как торжество архаики и традиций. А это означает, что внешний, лежащий на поверхности, политический и социальный консерватизм, «новый русский порядок», о котором мечтают наши граждане — это что угодно, но только не возвращение к истокам, не регенерация русской цивилизации, более того, вполне возможно, ее окончательные похороны.
Действительно, кто сегодня является носителем идей порядка и справедливости? Как показывают исследования, и не только ВЦИОМовские, это как раз «средний класс», который, начиная с 1998 года и особенно активно последние пять-шесть лет, формируется в России. По сути, это новая, социально очень молодая генерация русских, которая формируется на месте сохранявшихся даже в позднесоветские времена традиционных или полутрадиционных структур. Например, та же советская интеллигенция, как бы ее не обзывали «образованщиной», все же многое унаследовала от старой русской интеллигенции. Сегодня ее нет и, скорее всего, уже никогда не будет. Есть ли в нашем обществе еще какие-то слои-носители традиционализма, русской ментальности, русских идеалов? Да, и они сохранялись, протянулись через весь советский период: это кроме интеллигенции еще крестьянство, военнослужащие, государственная бюрократия, хотя и в меньшей мере. Сейчас крестьянство добито окончательно, добито как образ жизни и менталитет, а не только как производитель сельхозтоваров. О «моральном облике» нынешнего служивого класса вообще всерьез и говорить нельзя.
За последние десять-пятнадцать лет все эти сегменты, островки российского традиционализма размываются. Формируется такой унифицированный образ жизни современного мегаполиса, при котором люди мало отличаются друг от друга, с точки зрения интересов и мотиваций. Различаются, может быть, только своими социальными возможностями. На месте сегментов традиционного общества происходит формирование общества современной массовой культуры, глубоко оторванное от своих традиционных исторических корней. И поэтому ожидать, что этот самый «средний класс» станет некой ячейкой, вокруг которой может сложиться современная политическая нация, носитель идей новой русской цивилизации, с моей точки зрения, несколько преждевременно. Для нового «среднего класса» ближе совсем другая идея нации и национального государства — это то, что некоторые называют «нацией-корпорацией», объединяющей граждан общими сугубо прагматическими интересами. Но эту тему я сегодня подробно развивать не буду.
Проводя социологические исследования, мы убеждаемся, что в нашем обществе существуют весьма значительные и даже порядковые различия в описании базовых ценностей русского народа. В качестве таких базовых ценностей нашей цивилизации, на которые часто делают упор и философы, и простые граждане, выступают соборность, коллективизм, духовность, бескорыстие. Когда же мы исследуем современную генерацию по этим параметрам, выясняется, что эти ценности занимают место, прямо противоположное ожидаемому. Те, кто занимался сравнительными социологическими исследованиями России и стран Европы (сошлюсь, например, на А.Демидова), говорят, что более индивидуалистического общества, чем в современной России, в Европе просто не существует.
Это же касается и очень многих иных характеристик современной русской нации. Можно сказать даже, что современные россияне очень бедны «сверхидеями». Мы проводили несколько лет назад большое исследование по базовым ценностям, пытаясь выделить какие-то сверхценности, способные мобилизовать общество, и выяснили, что у современных россиян очень слабо задейстсована эта «подкорка коллективного бессознательного», выражаясь языком Карла Юнга. Они очень прагматичны, ориентированы в первую очередь на какие-то практические формы жизненного успеха. И если такие поддерживающие мобилизацию ценности в нашем обществе все-таки есть, то они требуют каких-то особых изысков, недоступных для классической социологии. Мы остановились перед этим рубежом, и выйти от ценностей на уровень цивилизационных мотиваций нам так и не удалось. Мы их попросту не нашли.
Вокруг чего может строиться современная массовая цивилизация? Есть традиционные идеи, от которых Россия уходит, так и не приходя к национальному государству. Значимость больших пространств, то, что иногда называется имперскими ценностями, ушла из разряда сверхценностей, ради которых россияне готовы чем-то жертвовать. Имперские ценности остались только на уровне ценностей парадных. Когда идет обсуждение независимости Абхазии, Приднестровья, других территорий — да, конечно, все «за» их независимость, все готовы ее поддержать, но только до того рубежа, когда начинает пахнуть кровью. Как только пахнет кровью, поддержка прекращается. Все согласны с тем, что империя, великое государство, собирающее под свою эгиду народы и территории, — это хорошо, но никто не собирается ради всего этого идти на какие-то реальные или даже мнимые жертвы.
Что касается идеи русской духовности, — мы видим, что современная генерация россиян очень сильно дистанцирована от традиционной русской культуры. Эта культура осталась частью наследия прошлого. Наши соотечественники сегодня смотрят на неё примерно так же, как современные греки — на развалины античных Афин. То есть это нечто, что уже ушло, и никоим образом не затрагивает нынешнюю жизнь. Это, конечно, тема особого разговора, на который сегодня просто нет времени.
Многое говорится про объединяющую роль православия, будто бы способного превратить наше общество в дееспособную нацию. Такие выступления мы уже слышали сегодня и, наверное, будем слышать еще. Тем не менее, идея о православии как основе нации тоже носит «парадный» характер, хотя 70–75% россиян называют себя православными. Однако это, на мой взгляд социолога-скептика, — не более чем компенсация за недостаточную национальную идентичность. Поэтому я бы воздержался от заявлений о некоем «православном ренессансе».
Адептам «православного ренессанса» я бы посоветовал оценить — сколько построено храмов, сколько служится православных литургий — и на сколько ровно за тот же исторический промежуток времени упала самая обычная нравственность наших сограждан, даже не говоря уже и о каких-то христианских заповедях. И трезво сознаться, что эти два процесса попросту идут совершенно в разные стороны. Запомнилась фраза присутствующего здесь Вадима Царева в его сериале о русских философах о том, что под вывеской «православного ренессанса» в современной России происходит ее расхристианивание и утверждение псевдоязыческих архаических верований. Желающих окропиться «крещеной водой» или приложиться к мощам того или иного святителя полным полно, но вот с заповедью «возлюби ближнего своего» как-то у нас никак не получается. Пусть меня простят политики из числа «православных граждан», я знаю, конечно, людей высокой христианской морали, но как социолог, я изучаю массовые процессы, и то, что я вижу, совсем неутешительно. Даже советская мораль при всей ее определенной ущербности была по сути ближе к христианской, чем нынешняя, в стране «торжества православия».
И, наконец, то, о чем говорил, открывая встречу, Михаил Ремизов — это сама идея этничности. Здесь тоже необходимо специальное обсуждение, но, на мой взгляд, как основа идентичности она тоже явно недостаточна. Во всяком случае, — в том виде, в каком она существует в умах нынешних россиян. Я постоянно спорю со своим другом и коллегой Валерием Соловьем, который будет выступать сегодня, что я в упор не вижу никакой «революции этничности». Вся кухонная болтовня на тему «черножопых» — это лишь компенсация за полное неумение отстоять свои этнические интересы в реальной жизни. Энергетики «голоса крови» в лучшем случае достаточно, чтобы иной раз набить кому-то морду, ее никак не хватит на создание национального государства. Идея «общности по крови» сегодня — это идея консолидации малых социальных групп в условиях, когда общество испытывает крайний недостаток социальных связей. Она не имеет ничего общего с русской цивилизацией, русской почвой, по своей энергетике она скорее противостоит идее общегражданской идентичности и более разрывает государство, чем его скрепляет.
Вот на такой печальной ноте приходится заканчивать свое выступление. Я не вижу ничего или почти ничего в сегодняшней жизни, что внушало бы оптимизм. Зато вижу политиков «русского направления», которым все ясно, все понятно, нужно только взять власть, сформировать «русское правительство». Им непонятно, что системный кризис в стране связан отнюдь не с присутствием инородцев, в том числе и во властных структурах, а с глубоким кризисом самих русских, тех идей и ценностей, которые мы по привычке называем русскими.
Чтобы внести хоть какой-то конструктив, я бы посоветовал идеологам «русского движения» побольше уделять внимания идее русского социально-политического проекта, о котором уже очень много говорится и говорилось, но даже основные контуры которого пока не определены и пока зависают в воздухе. Мне интуитивно кажется, что здесь есть что-то, что сможет сработать, зацепить за живое. Это идея как ожидание сработала в первоначальном варианте «Родины», и сегодня она находится на магистрали общественного запроса. Большинству россиян не нравится ни нынешний строй, не хотят они возвращаться и в советские времена. Но при этом, безусловно, существует экзистенциальный голод на «справедливый порядок».
Леонтий Бызов, руководитель отдела социально-политического анализа ВЦИОМ.
