Призраки русского, или национализм вне нации

Добрый день, господа!

В названии моего доклада без труда угадываются небезызвестные «Призраки Маркса» Жака Деррида, в свою очередь, отсылающие к начальным строкам «Манифеста коммунистической партии» Карла Маркса о призраке коммунизма, бредущего по Европе.

Если классику исторического материализма метафора «призрак» служила для обозначения того, что ныне назвали бы дискурсом, предваряющим событие, — еще несостоявшегося, но уже неизбежного — то французский мыслитель говорил уже о призраках самого дискурса, подменяющих собой реальность, «частотой некой видимости. Но видимости невидимого».

Вспомним, как у Шекспира, Марселос вначале употребляет по отношению к тени отца Гамлета обесчеловеченное местоимение «it» («it comes again»), но по мере продолжения пересудов невольно сбивается на лично-одушевленное местоимение «he» («he gone by our watch»). Иными словами, чем больше мы говорим о неком событии, чем плотнее ткань дискурса, тем труднее понять, где действительность одухотворенной человеческой жизни, а где неодушевленные формы ее социального существования, где, выражаясь языком древнерусских понятий, живот, читай, zōē (греч.), а где житье, т.е. bίo.  

Но, «как только мы перестаем отличать дух от призрака, он обретает тело, он, будучи духом, воплощается в призраке», — пишет Деррида. Каким образом тогда понять — видим ли мы реальный дух отца Гамлета или реальность призрака, рожденного живым воображением Марселоса?

На экране вы видите данные контент-анализа более 800 федеральных газет и журналов (данные ИПС«Интегрум»). Цифры указывают количество опубликованных статей, содержащих лексемы национализм и фашизм (включая их производные) в сочетании с прилагательным русский за десять месяцев 2006 года. Для сравнения приведены также данные по прилагательным «татарский», «чеченский» и «немецкий».

Очевидно, что в пространстве федеральных медиа словосочетания русский национализм и русский фашизм давно стали расхожей словесной формулой, лексически обессмысленной, семантически обесцененной, сродни паролю [passe] Жака Лакана, который «обладает тем свойством, что выбирается он совершенно независимо от своего значения». Но отсюда следует, что «пароль представляет собой то, благодаря чему образуется сама группа, а не просто узнают друг друга принадлежащие к группе люди».

Если так, то может оказаться, что термин национализм не обязательно обозначает реальность национального, а значит те, кто часто пользует слово русский в политических целях, рискуют оказаться в роли проповедника, принимающего зевак за паству, или полководца, выдающего личный штаб за несуществующую армию. Как это было с русским образованным классом в начале ХХ века, близоруко думавшем, что он идет в авангарде возрождающегося великорусского национализма, но затем опрокинутым «головокружительным бунтом» (Бодрийяр), говорившим языком классовой зависти, а не национальной революции.

Перед вами значения коэффициента ранговой корреляции Спирмана между долей русского населения в регионах России и долей голосов, отданных за партийные списки в ходе парламентских выборов. Расчеты выполнены раздельно для краев/областей, где проживает почти 80% русского населения страны и отдельно для республик/автономий.

Напоминаю, что коэффициент корреляции показывает наличие или отсутствие статистической взаимосвязи между двумя рядами значений. В социальных науках принято считать, что такая связь признается наличествующей, если числовое значение коэффициента превышает 0,3 (-0,3). При значении коэффициента 0,7 (-0,7) и выше взаимосвязь считается очень сильной. Знак минуса свидетельствует об отрицательной зависимости: «чем больше одно, тем меньше другое». Его отсутствие перед коэффициентом говорит о положительной зависимости: «чем больше, тем больше».

Расчеты говорят нам о том, что в русских регионах политическое поведение избирателей никак не связано с этническим составом населения в них. Таким образом, в регионах, где проживает 80% русских России, русский национализм, как электоральная модель, не существует.

Совершенно другую картину мы наблюдаем в республиках. Упрощая, можно сказать, чем выше доля русского населения в республиках, тем лучше результаты голосования для либералов и националистов, и тем хуже обстоят дела для партии власти. Эти тенденции подтверждаются расчетами и по президентским выборам.

Таким образом, русская этно-политическая мобилизация — явление сугубо локальное, не выходящие за пределы республик, где русские, как правило, являются дискриминируемым этническим меньшинством. Электоральное же поведение русского большинства в России формируется в основном сословно-классовой, а не этнической идентичностью. Иначе говоря, в лозунге «Мы за бедных, мы за русских» паролем, образующим группу, является первое, а не второе.

Этому есть много причин, но я остановлюсь лишь на одном важном следствии этого факта.

Присутствующий здесь Виктор Милитарев, как-то справедливо заметил, что одна из базовых проблем России как федеративного государства состоит во внутреннем конфликте между культурной архаикой одних российских народов и осовремененными культурными практиками других этнических групп, к которым относятся русские. Так вот, тот же временной разрыв существует между современным русским человеком и отечественными интеллектуалами и политиками (будь то либералы, государственники, националисты или космополиты), которые являются не просто классом, а отдельным малым народом России, отсталым и архаичным в своих культурно-политических практиках, но безмерно самонадеянным и активным. Используя свое привилегированное положение, этот отсталый народ, в течение последних пятнадцати лет безуспешно пытается заставить русских конца ХХ — начала XXI века, жить то по рестайлинговым моделям времен Петра I и Николая I, то по римейкам идей Александра III. Все это еще и густо сдобрено — для придания глянца новизны — модернистскими догмами, вроде веберианского тезиса о монопольном праве государства на насилие.

Именно насилие во всех его формах от брутальных до дискурсивных, вот понятие-пароль, образующее из отечественных политиков и интеллектуалов единую малую нацию, вопреки идеологическим и сословным различиям, суть которых лишь в терминологии: обзываться «нацией» или «государством», «гражданским обществом» или «этносом», «русскими» или «россиянами», «православной цивилизацией» или «глобальной деревней». Спор идет за имя социальной утопии, но не за методы ее воплощения.

Гениальный русский поэт Велемир Хлебников величал этот малый народ «русским умнечеством, всегда алчущим прав» — прав на власть определять, что есть русский, кого можно признать за правильного, настоящего, подлинного русского, а кто русский инаковый, а потому фальшивый, чужой и враждебный.

В качестве пароля, образующего группу, в этом случае неизбежно оказывается имя личное, того, кто определяет, а не родовое тех, кого определяют. Для русских «определителей», равно будь то националисты, либералы, «суверенщики» или коммунисты, «настоящий» русский — это он сам с сотоварищами, остальные же соотечественники — это отщепенцы, незаконно претендующие на русское самоопределение, а потому признаваемые либо за русских фашистов, либо за жидомасонствующих русофобов.

Вот два примера такой приватизации русского. Первый текст написан от имени русского националиста, второй от имени «партии русской политической культуры», называющей русских националистов своими злейшими врагами. Почуствуйте разницу, если сможете:

Проблема даже не в том, что за национализм здесь выдается банальный элитистский этатизм в стиле «à la russe», государственный идеал которого средневековая вотчина. Основная проблема в искренней, вернее фанатичной вере в то, что формы русской идентичности, варианты прочтения ее истории, смыслы понятия русский и критерии принадлежности к нему могут и должны определяться только извне, а не быть самоопределены каждым русским человеком лично, самостоятельно и независимо. Обратим внимание на маленькое, но симптоматичное различие в подходах. В первом примере, где автор принадлежит к сословию интеллектуалов, определять русских должно «умное» государство. Во втором случае, выражающем мнение правящего бюрократа, речь уже идет о том, что определять должна «власть» от имени государства. Таким образом, забота о национальном единстве русских оборачивается заботой о корпоративно-партийном единодержавии над русскими.

Именно в этом лежат истоки не только дискурсивного, но и уличного «русского» фашизма, являющегося не более чем формой сословной борьбы («умные» vs «власть») за владание символическим капиталом имени русский. Бенедикт Андерсон в своей популярной, но плохо читаемой книге «Воображаемые сообщества», в пику псевдолиберальным невеждам проницательно указывал: «…Нейрн [британский левак] глубоко заблуждается, утверждая, что расизм и антисемитизм вытекают из национализма — и что, стало быть, «фашизм … расскажет о национализме больше, чем любой другой эпизод истории». …Национализм мыслит категориями исторических судеб, тогда как расизм … вне истории. [Поэтому] виденья расизма имеют свои истоки в идеологии класса, а не нации».

В этом отношении «борцы» с русским национализмом, так же как и большинство, тех, кто называет себя русскими националистами, используют лишь лексическую оболочку смысла национализм, оставаясь по сути марксистами в кожанках, ибо присвоение русскости равносильно обесцениванию Русского по той причине, что обладать можно людиной, но не человеком.

«Людина — не человек» гласит русская пословица, другой вариант которой, «людей много, а человека нет». В старославянском и древнерусском переводах Библии слово люди служило эквивалентом древнегреческому laos, в свою очередь концептуально соответствующего древнееврейскому ām. Это прослеживается вплоть до середины XVI века, примером чему, Псалтырь в переводе Авраамия Фирсова. На древнем Ближнем Востоке и в Средиземноморье понятиями am и laos обозначали человеческие группы, чья идентичность определяется identity их властителя, господина или начальника. Например, в древних иудейских текстах с именем Яхве соотносилось только am и никогда goy. У Гомера laos — это стадо, ведоме пастухом, а так же любая группа воинов или искателей приключений, вроде тех, что были под началом Одиссея или Агамемнона. Аналогичные царско-вождистские смыслы laos имеет в Септуагинте.

Иначе говоря, am, laos и люди представляют собой матичный тип групповой солидарности, существующей постольку, поскольку существует лидер, исполняющий роль несущего конструктивного элемента — матицы. Важно отметить, что за одним исключением, в домонгольских русских текстах словосочетание русские люди не встречается.

Противоположным матичному концепту групповой идентичности, был концепт идентичности сетевой, обозначаемой в древнееврейском языке словом goy, в древнегреческом ethnos. Русские летописцы никогда не переводили goy и ethnos словом люди, но только понятиями земля, племя, страна, язык (в смысле языци), в связке с которыми употреблялось имя русский. Сетевой тип солидарности зиждется на равноправии, самоорганизации и самоопределении, а ее групповая идентичность представляет собой совокупность — ансамбль — идентичностей всех членов группы.

Пример современной художественной концептуализации такого типа групповой идентичности мы видим у Андрея Платонова в рассказе «Одухотворенные люди», повествующем о защитниках Севастополя в Великую Отечественную войну. Накануне смертельного боя один из героев рассказа, политрук Николай Фильченко, мыслит о родине и народе следующим образом:

«Фильченко представлял себе родину как поле, где растут люди, похожие на разноцветные цветы, и нет среди них ни одного, в точности похожего на другой; поэтому он не мог ни понять смерти, ни примириться с ней. Смерть всегда уничтожает то, что однажды существует, чего не было никогда и не повторится во веки веков. И скорбь о погибшем человеке не может быть утешена».

Именно так — как поле многоцветных живых цветов, а не искусственную абстракцию составленного кем-то букета — мыслил русское сообщество Иларион, первый митрополит «из русин», а не греков, автор самого древнего из дошедших до нас русских текстов — «Слова о законе и благодати».

В понимании Илариона национальное единство держится двумя вещами: наличием собственной, ни с кем не делимой, земли («внешний суверенитет») и соблюдением истинных законов («внутренний суверенитет»). Вслед за апостолом Павлом, Иларион считал истинным законом (nomos) тот, соблюдение которого не требует принуждения, а носит само-исполняемую природу блага. Само-соблюдаемый закон — это закон правды (daikos), основывающийся на силе веры в справедливость и благость нормы, а не на силе тех, кто определил, что есть норма.

Иудеев, по мнению Илариона, Бог лишил земли и рассеял по миру за то, что они (точнее их жреческо-царская каста) присвоили закон Божий, монополизировали право решать, кто ему подзаконен и что есть истинное его исполнение. Матичному иудейскому сообществу Иларион противопоставляет самоопределяемое содружество «причастников Христа» (μέτοχοιι Χριστοοϋ), чья правда не устанавливается сверху, а присутствует благодатью в сердце каждого человека, Христос лишь делает ее видимой, или явленной, как пишет Иларион. Поэтому христиан Иларион обозначает словом (которого нет в современном политическом языке, но зато есть в языке современной русской литературы) человеки, а не словом люди.

Как человеков Иларион мыслит и русское сообщество, как неотъемлемую часть глобального содружества христиан («все человеки»). Понятие русская земля, не является для Илариона синонимом понятию княжеские люди. Князь воспеваем и уважаем, но он лишь тот, кому Бог поручил заботу и охрану «чад Божьих», вершить суд по явленной Христом правде. Князь не может и не должен определять, какова эта русская правда и кто ей подзаконен. «Люди князя» и «русские человеки» у Илариона выступают, как две различающиеся групповые идентичности Русского, как его bίo и zōē ипостаси. Солидарность laos призвана обеспечивать русскому ethnos защиту от внешней угрозы, праведный суд и заботу о сирых и немощных. В то время как ethnos отвечает перед Богом за дарованную ему землю и за единство «власти быть чадами Божьими».

Через полтора столетия история подтвердила глубинную правоту понимания Иларионом сути бытия народа. Когда правда и имя русское стало определяться внешней властью князей, Бог отдал русскую землю на потребу пришедшему с востока завоевателю, не встретившему единодушного сопротивления.

О трагичных внутренних последствиях отказа русскому в самоопределении размышлял Иван Сергеевич Тургенев в «Отцах и детях». Вспомним как на возглас Базарова «разве я сам не русский» Павел Кирсанов «безальтернативно» отвечал: «Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу». В условиях, когда русское инакомыслие приравнивается к иноплемëнности, последующая кровопролитная дуэль Базарова и Кирсанова заведомо оправданна в глазах обоих. Ведь не грех «настоящему» русскому очистить землю от «фальшивого» русского, т.е. от враждебного чужака. Так же, как не грех было для миллионов русских людей и человеков, спустя полвека, уничтожать друг друга в братоубийственной гражданской войне, ибо инакодумающий русский воспринимался в качестве классовой и партийной неруси.

«Я вас за русского признать не могу» — эта фраза слышна в устах всякого русского доктринера, считающего, что он может решать, что значит быть русским, видящий в русских признанных и избранных, а не сопричастных и призванных.

Нетерпимое отношение к русскому инакомыслию, готовность с легкостью отказаться от конкретных живых русских человеков ради дискурсивных призраков абстрактных русских людей, т.е. от русского zōē ради русского bίo — родовая черта отечественного «национализма», во всех его ипостасях. За непроницаемым туманом призраков русского не видать русских лиц во всем их многообразии: денационализированных русских краев/областей, описывающих себя языком класса, а не нации; притесняемых русских в нерусских республиках, преподающих своей отсталой элите наглядный урок этно-политического единства, где русский, голосующий за Хакамаду, тем не менее, видит в голосующем за Жириновского русского — ближника, а не иноплеменника.

Но в тоже время, русский национализм в республиках учит нас и тому, что Жак Деррида называет «эффектом забрала». Так же как правящий класс не признает разнообразия русских лиц, пытаясь вырубить топорный лик образцово-определенного Русского, так и русский обыватель не видит разницы между властью и государством, не различает индивидуальности лиц внутри власти и тех, кто вещает от имени государства. В результате любое недовольство властью, оборачивается ненавистью к государству, а потеря пастырем доверия паствы ведет laos к распаду. Нет матицы — нет и здания. Так было в начале XVII века, в 1917 году, и в конце прошлого века.

«Не бывает различания без инаковости, не бывает инаковости без уникальности, не бывает уникальности без здесь-и-теперь», — пишет Деррида, с чем трудно не согласиться, наблюдая нынешнюю пропасть, отделяющую русскую нацию и русских человеков от русского умнечества и русских националистов. В связи с этим, хочу завершить свое выступление словами уже упомянутого мной Велемира Хлебникова, обладавшего не только поэтическим, но как известно, и пророческим даром:

«Я воскликнул: России нет, не стало больше, Ее раздел рассек, как Польшу. И люди ужаснулись. Я сказал, что сердце современного русского висит, как нетопырь. …Мы ничего не знаем, ничего не предсказываем, мы только с ужасом спрашиваем: ужели пришло время, ужели он? …И останемся ли мы глухи к голосу земли: «Уста дайте мне! Дайте мне уста!» — Или же останемся пересмешниками западных голосов? …Не может ли народ русский позволить себе роскошь, недоступную другим народам, создать язык… На эту роскошь русский народ не имеет ли права? Русское умнечество всегда алчущее прав, откажется ли от того, которое ему вручает сама воля народная: права словотворчества? …И не станем ли мы тогда народом божичей, сами зоровея вечностью, а не пользуясь лишь отраженным?».