Нудно, как стенографистка, пересказывать состоявшийся 15 июня круглый стол «Советская Россия и русская политическая традиция», организованный совместно Институтом Национальной Стратегии (ИНС) и Фондом Эффективной Политики (ФЭП), дело неблагодарное. Да и смысла особого в этом нет.
Во-первых, потому что в организационном плане все было более чем обычно. Ведущий призывал Дух Регламента, участники круглого стола клялись ему в верности, чтобы через пару минут разлиться по Иггдрасилю своей мысли, сей Дух игнорируя напрочь.
Во-вторых, некоторые (правда, слава Богу, очень немногие) из этих выступлений представляли собой хорошо натренированное профессиональное жонглирование наукоемкой фразеологией.
Но в целом — твердая «пятерка» (пусть и с небольшим минусом). Ее можно смело ставить за ряд ценных мыслей и наблюдений, которые были высказаны за этим круглым столом. По важности, наверное, в первую очередь следует выделить обсуждение советского проекта как проекта Русского Модерна и параллельно с этим дискуссию о легитимизации власти в России (советской и постсоветской), а также осмысление Советского этапа русской истории, который некоторые докладчики интригующе связали с важнейшим событием истории европейской, с эпохой Реформации.
Выступление Глеба Павловского, открывавшего заседание, фактически стало почином к обсуждению феномена Советского Модерна. В частности, самой постановкой вопроса о не-тождественности феноменов «СССР» и «советского». Настаивая на отношении к «советскому» не по идеологической парадигме, а по исторической, рассматривая этот феномен цивилизационно (хотя само слово цивилизация применительно к «советскому» опыту Павловскому и не нравится), наравне, например, с античностью, весьма затруднительно игнорировать ответ на вопрос, каким же образом и в какой терминологии мы будем определять место «советского» в русской истории.
«Советский политический опыт является, основной, наиболее русской линией советского политического прошлого. И если есть государственный разрыв легитимности 1917 года, то не существует никакого, ни культурного, ни нравственного разрыва между русской культурой XIX века и советским периодом. Его просто нет. Русская культура как советская культура ХХ века является, в принципе, прямым продолжением основных линий… продолжением и отбором русской традиции в формулировке версии XIX века» — говорит нам Глеб Олегович. Тем самым подтверждая, что отвечать на этот вопрос все-таки придется.
Мысль о Советском Модерне была проговорена учредителем Института Национальной Стратегии Станиславом Белковским, другим основным докладчиком. Белковский предпочел не формулировать сложные вопросы и «Иггдрасиль не занимать», а давать четкие и ясные ответы. Он обозначил советский период русской истории как ее «важнейший органичный элемент… не вычленимый из нее». И следующий за этим, абсолютно логичный шаг — обозначение, формулировка того, чем же была Советская Россия в русской политической традиции. «Советский режим осуществил беспримерную в истории модернизацию, в первую очередь модернизацию и индустриализацию как страны в целом». Слово «Модерн» обозначено…
Окончательно идея советского периода российской истории как идея Модерна получила свое оформление, через несколько выступлений, в тезисах президента Института Национальной Стратегии Михаила Ремизова. Он обозначил «советский опыт как опыт Модерна» и сосредоточился, собственно, на том, что это такое, то есть на «цивилизационном наследии» этой эпохи. Советский Модерн, по Ремизову, — это и «создание социальных машин, машин социализации… гражданской солидарности, не сословной… научно-техническая рациональность, без которой невозможно экономическое строительство и научно-технический прогресс», это и «антиколониальный проект… успешный выход из тупика периферийного колониализма», и, наконец, это и «система социальной стратификации, система практической социальный справедливости, которая была создана в советское время. Это система разделения труда, в которой русскому человеку было комфортно».
Немного отсебятины. Как кажется автору этих строк, здесь речь идет о довольно важном аспекте в оппозиции «советское — постсоветское», до конца не определенном никем из докладчиков. А именно — о противостоянии СССР как проекта Модерна, легко описываемого в контексте развития пусть особенной, но вполне органичной ветви европейской цивилизации, и современной России — как проекта, чьи культурные и политические запросы легко описываются, увы, в терминах культуры номадической и, по сути, глубоко архаичной.
Речь идет отнюдь не о некой приятной нашему сердцу «милой русской архаике». В конце 1980-х — начале 90-х годов прошлого века в России произошел социокультурный реванш Степи над Городом. Целую страну превратили в скопище «Иванов, родства не помнящих», заменив им как культуру, так и политику в европейском смысле этого слова на тот их эквивалент, что практиковался печенежскими каганами за тысячу лет до этого, со всеми вытекающими отсюда последствиями…
Именно с отказом от этого проекта, от проекта Модерна, один из докладчиков, президент международного общественного фонда «Экспериментальный творческий центр» (Центр Кургиняна) Сергей Кургинян и увязал «провал национальной концепции… ее превращение в концепцию этническую». По его убеждению, в эпоху «развитого ельцинизма» оппозицию «советское — русское», так называемый «антисоветский консенсус» стали стараться «упаковать» в какие-то схемы, чтобы на их основе хотя бы попытаться создать новую национальную идею и альтернативу советскому. К чему все это привело, неплохо описал сам Кургинян, говоря о том времени, когда на свет Божий появились: «либеральный антисоветизм, центристско-патриотический антисоветизм, националистический антисоветизм, фундаменталистский антисоветизм и фашистский антисоветизм». И на наших глазах эти антисоветизмы с убыстряющейся скоростью сменяют друг друга, «они отстреливаются, как ступени ракеты». Вывод однозначен — «если нет советского, то нет ничего».
Но насколько справедливо вообще рассматривать советский период отечественной истории в контексте истории европейской, в терминологии западноевропейского цивилизационного проекта? Не отказываемся ли мы, таким образом, от самостоятельного или самодостаточного понимания собственной истории и культуры как аутентичной? По сути, с призывом именно так определиться с методом легитимизации «русского проекта» к участникам круглого стола обратился главный редактор газеты «Спецназ России» Константин Крылов.
С его точки зрения, «российская власть всегда, примерно с петровских, по крайней мере, времен, легитимизировала себя через ту или иную форму признания на Западе. Непризнание ее или объявление врагом есть тоже форма признания. Эта легитимизация осуществлялась в обмен на две вещи: первое — непрерывный вызов из России ценностей. У Броделя есть хорошее замечание: Россию резали на бульонные кубики. Это происходило при царе, это происходило в гигантских масштабах в Советском Союзе, этот процесс почти завершился сейчас, когда из России вывезли почти все ценное. И второе: российская власть всегда играла ту роль, которая ей назначалась Западом».
О другом аспекте легитимизации, на этот раз о легитимизации внутренней, шла речь в выступлении вице-президента Института Национальной Стратегии Виктора Милитарева. Был ли советский режим легитимен в глазах подавляющего большинства граждан Советского Союза? «Безусловно, да» — говорит нам Милитарев, и это несмотря на все социальные издержки. Потому что, «народ хотел дополнительно к тому, что было, джинсов, жвачки, йогуртов… хотел больше свободы слова, большей выборности, хотел малого бизнеса в виде частных или кооперативных парикмахерских и кафе, увеличения садовых участков, возможности немножко ездить за границу и тому подобных простых вещей. Все же остальное ему абсолютно нравилось. Интеллигенция как отдельная часть народа хотела доступа к особого рода научной, художественной, идеологической литературе и фильмам-выставкам, поездкам за рубеж. И все остальное ей нравилось тоже абсолютно». Легитимна ли отрицающая советский исторический опыт нынешняя российская власть в контексте этих рассуждений? Весьма сомнительно…
Неудивительно, что при господстве подобных настроений формальный повод встретиться и обсудить русскую политическую традицию, так называемый «День Независимости», никакого восторга не вызывал…
