О необходимости возвращения Православию реального влияния на общество пишут в последнее время немало. Однако, как ни странно, меньше всего до сих пор сказано о том, какими должны быть ценности, проповедуемые РПЦ. Между тем, эта тема имеет ключевое значение для Русской Православной Церкви, как главного воспитателя патриотизма.
Патриотизм можно определить, как систему ценностей, направленную на самосохранение и увеличение мощи политического сообщества, к которому принадлежит индивид, в сочетании с верой в безусловное превосходство данного политического сообщества над другими. Из этого определения вытекает, что движущей силой патриотизма является воля к превосходству; когда эта воля пропадает, нация заканчивает свое историческое существование. Возникает вопрос: благоприятствует ли православная этика развитию в индивиде и нации чувства превосходства?
Ответ, увы, не будет оптимистичным. Хотя исследователи продолжают спорить, в какой мере справедливы известные выводы М. Вебера, факты свидетельствуют в пользу обоснованности его концепции применительно к православной этике. Показательно, что царская "православная" Россия добилась существенно меньших успехов в развитии экономики, чем ее западные соседи, а все крупные русские православные предприниматели до революции относились к числу старообрядцев — группе населения, подвергавшейся дискриминации и поэтому вынужденной заниматься коммерцией. Данное заключение совпадает с наблюдениями В. Зомбарта, отмечавшего, что в Европе в период развития капитализма в коммерции были заняты протестанты и евреи, а католики лишь как исключение — когда речь шла об эмигрантах и беженцах. Заслуживает внимания и тот факт, что в начале 90-х гг. куш с реформ в России сорвали преимущественно представители нацменьшинств, а в числе аутсайдеров оказалось православное большинство.
Под влиянием Вебера протестантизм обычно связывают с так называемым капиталистическим духом в хозяйстве. Но воля к успеху способна, очевидно, проявляться не только в экономической сфере, но и в военной и прочих. Неслучайно О. Шпенглер писал о "фаустовском" духе, то есть духе завоевателя, как константе западной культуры, подразумевая, что фаустовская "воля к власти" имеет тотальный характер. Дух завоевателя порождает чувство превосходства победителя. Православие не культивирует духа завоевателя, поэтому Россия и не добилась ни выдающихся успехов в военном деле, как в свое время Германия, ни в экономике, как англосаксонские нации, перенесшие этос завоевателя в коммерцию и торговлю. Как следствие недостатка фаустовской энергичности, в России не удалось построить государства, которое действовало бы, как отлаженная машина.
Опережая упреки в "чаадаевщине" отметим, что именно национальный характер и особенности национальной культуры видели основным источником российской отсталости многие прозорливые русские "почвенники". Известный правый автор предреволюционного периода М. О. Меньшиков в своей статье "Кончина века" (декабрь 1900 года) признавал: "Мы неудержимо отстаем в развитии народной энергии и постепенно втягиваемся в сеть англо-германского (протестантского — Б. И) захвата…" Публицист, правда, связывал, неудачи России не с православной этикой, а в соответствии с модным в то время учением о наследственности — c примесью "туранской крови", которая "ставит нас (Россию — Б. И) в оборонительное положение".
Обращает на себя внимание, какие черты русского народа выделяют обычно наблюдатели. Так, А. Тойнби указывал, что для русского христианства (в отличие от западного) характерна традиция всепрощения и человеколюбия, очевидная в истории убиения Бориса и Глеба. Н. Бердяев подчеркивал, что в России никогда не существовало идеала героизма, его место занимал идеал жертвы. В. Ключевский полагал, что русским присуща способность к чрезвычайной концентрации усилий, но на короткое время. Иностранцы 16-17 вв. — С. Герберштейн, Дж. Флетчер, Дж. Горсей, Г. Штаден отмечали такие черты русских, как склонность к дирижизму, смиренность, покорность, неприхотливость, терпение.
Легко заметить, что все перечисленные качества имеют преимущественно оттенок пассивности, то есть состояния, не предполагающего активного действия "вопреки". И показательно в данном контексте, что практически всех великих достижений русские добивались в условиях жесткого авторитарного режима, то есть, благодаря преимущественно внешнему принуждению. Период расцвета Российской Империи пришелся на времена крепостничества и время правления автократоров Петра I и Николая I. Тогда как при относительно либеральных Александре II и последнем российском самодержце обозначился ее закат. Во времена СССР наибольшие успехи были достигнуты либо во времена Сталина, либо благодаря заделам, сделанным за время его правления. Даже за победу в Великой Отечественной Войне стоит благодарить, прежде всего, "вождя народов", но не за умелое руководство, а за созданную им безжалостную репрессивную систему, позволившую выдержать первые, самые тяжелые удары немцев, под которыми страна могла рухнуть, как карточный домик. Напротив, смягчение режима при Хрущеве и его преемниках привело к развалу.
Значительная часть населения интуитивно улавливает связь между "пассивным" характером православной этики и нынешними российскими неурядицами — коррумпированностью чиновничества, деградацией офицерского корпуса и преподавательского состава университетов, общим духовным упадком населения в провинции. И здесь можно усмотреть фундаментальную психологическую причину отторжения церкви населением. Сам факт, что Россия в очередной раз переживает кризис государственности, наводит на размышления. Не бывает так, чтобы "правильные" религия и культура сочетались с перманентным бедственным состоянием государства. Все действительное разумно. И поэтому бесполезно сегодня менять юридический статус РПЦ, если не будет приложено усилий к изменению самого характера православной этики, чтобы сделать ее более витальной.
Реформация привела в Европе к трансформации западной ветви христианства еще в 16-м веке (как указывал В. Дильтей в своей работе "Взгляд человека на мир со времен Возрождения и Реформации" на протестантскую и гуманистическую мысль сильное воздействие оказало учение римских стоиков). Россия же, какого-либо аналога Реформации не пережила. Некоторое сходство можно уловить, правда, между Реформацией и русским ранним большевизмом, тоже делавшим акцент на идее упорного труда и героического усилия. Символом именно этого большевизма являлся Павел Корчагин из романа "Как закалялась сталь". Но в эпоху "застоя" героев подобных Корчагину сменили совсем другие "герои" — типа довлатовских. Если согласиться, что большевизм 20-30-х был российской Реформацией, то можно констатировать, что она потерпела поражение.
Вывод: Церковь способна превратиться сегодня в реальный оплот патриотизма, лишь проведя своеобразную "православную Реформацию". В качестве конкретного ориентира можно было бы выбрать такое течение западного протестантизма, как "мускулистое христианство", существовавшее в викторианской Англии в эпоху империализма. Сущность этого учения один из его проповедников Хили Хатчинсон Олмонд выразил так: "Быть сильным — не смейте нарушать эту божью заповедь", потому что "Бог хранит могущество тех, кто уверенно идет вперед…". В отличие от русских православных писателей (например, Ф. М. Достоевского и Л. Н.Толстого) полагавших, что насилие — есть безусловное зло, апологеты мускулистого христианства утверждали, что насилие вполне оправдано, когда речь идет о защите христианских ценностей. Сторонник мускулистого христианства Чарльз Кингсли, например, писал, что, "если ты хочешь вытащить человечество, пусть не в небеса, а хотя бы из ада, — вышиби его оттуда!", в другом месте цитируя Вторую Книгу Самуила, 22:38-39, хвалебную песнь Давида из Ветхого Завета: "Я гоняюсь за врагами моими и истребляю их, и не возвращаюсь, пока не уничтожу их; И истребляю их, и поражаю их, и не встают, и падают под ноги мои". "Мускулистое христианство", основанное на учении римских стоиков и Ветхом Завете, в сущности, представляло собой своеобразную версию римского стоицизма в христианской упаковке. На наш взгляд, Россия остро нуждается сегодня, как раз, в подобном "мускулистом Православии", символами которого будут не Ф. М. Достоевский и традиция всепрощения, а творчество Константина Васильева, подвиги Пересвета, Осляби, Александра Невского.
Оставшись по форме христианским, "мускулистое Православие" могло бы перетолковать основополагающие положения православной этики так, чтобы вдохнуть в нее дух завоевателя. В ряду общепринятых заповедей "не убий", "не укради" и др. по крайней мере, по умолчанию, первое место здесь могла бы занять "не будь слабым". Христианская покорность своей судьбе имплицитно заменена мужественной стоической готовностью к худшему и вытекающими отсюда способностью к активному действию и воспитанию бесстрашия вместо пассивного перенесения страданий. Христианская аскеза, ассоциирующаяся сегодня у многих с унижением человека, так как основана на учении о греховности (читай, неполноценности) человеческой природы, переинтерпретирована в стоические дисциплину и самообладание, способность к которым стала бы рассматриваться, как, напротив, признак превосходства — способности побеждать собственную слабость (которую тоже можно понимать как "греховность"). В духе изречения Ницше "культура — это дисциплина" и максимы Т. Карлейля: "Для свободного человека характерен не бунт, но повиновение". Наконец, христианское милосердие к сирым и убогим и идеализация бедности и юродства заменены милосердием ницшеанского сильного человека, означающим способность делиться с другими своей избыточной мощью и желание сделать других столь же сильными, но не в ущерб себе.
Путь к подобной православной Реформации лежит, очевидно, через новый синтез религии и философии. Представляется, что такие органичные философские учения, как, например, гегельянство содержат в этом смысле значительный потенциал. Нынешняя историческая ситуация благоприятствует такому синтезу. Если когда-то, Аверроэс отметил, что философия существует для интеллектуалов, а религия — для масс, то сегодня пришло время, когда в результате тенденций обмирщения одной религии массам уже недостаточно, а философия, оторванная от Абсолюта, завела в тупик интеллектуалов. Поэтому и тем, и другим нужна религиозная философия или философствующая религия, обосновывающая необходимость веры на высоком уровне философского дискурса. Конкретными примерами подобного рода философии-религии могут служить учения верующего православного гегельянца И. Ильина и верующего гегельянца-католика Дж. Джентиле.
