Золото, оно обязательно — «черное». Или «белое», если речь идет о хлопке. Просторы — необъятные. Труд — ударный.
Ну а Пелевин — «самый загадочный писатель современности». Так его по преимуществу называет критика.
Загадочны обычно бывают пророки. Они ляпнут два слова — и последователи веками мучаются, пытаясь разгадать, о чем шла речь. Университетский профессор не может быть загадочен. Если он будет загадочен — его уволят.
А вот у писателя есть выбор — быть ли загадочным, или писать популярную литературу.
Обычно Пелевин всегда умудрялся гениально сесть между двух стульев. Так что среднестатистические читатели находили его романы загадочными. Продвинутые пользователи восточной мистики вникали в творения, удивляясь, каким экзотичным для эзотерического мыслителя способом можно подать простые в общем-то вещи.
В новом романе Пелевина «t» самый загадочный писатель современности (облегчил себе работу, прибегнув к штампу) решил поступить так же, как я только что — облегчить себе работу.
О чем роман? Ну, собственно, о том же, о чем роман «Чапаев и Пустота». О том, что человеческий ум — это частица Божественной Любви, и только благодаря замутненности сознания человек видит вокруг себя всякую хрень. Вместо того чтобы созерцать УРАЛ — Условную Реку Абсолютной Любви. А лучше всего в УРАЛе утонуть, чтобы соединиться с божеством. Это уже один раз удалось Чапаеву кинематографическому благодаря помощи братьев Васильевых, и не удалось Чапаеву пелевинскому… Впрочем, после 20-го примерно прочтения книжки мне все описанное в «Чапаеве и Пустоте» стало казаться бредом описанного поэта. И вернулся он, скорее всего, не во Внутреннюю Монголию, а в психбольницу на станции Лозовая.
Однако вернемся к роману «t». Фабула его проста и незамысловата — граф Толстой (естественно, литературный персонаж) едет в Оптину пустынь. Само собой, как все у буддистов, Оптина пустынь находится исключительно в сознании главного героя.
По ходу дела выясняется, что Толстой как бы читает роман о себе, который пишут одновременно пять авторов. В числе авторов Б.Акунин (выведенный под псевдонимом Г.Овнюк), Дмитрии Ольшанский (Митенька Бершадский в романе), и еще какие-то совсем мелкие и неизвестные мне персонажи.
В конце романа искусственный граф Толстой, разумеется, осознал пустотность всего сущего. Осознал пустотность и сам Пелевин — в знак того, что он это осознал, в романе появляется и Василий Чапаев. Собственно, весть роман «t» является как бы приквелом к «Чапаеву и пустоте».
Стоит ли читать роман? Обычно ответа на этот вопрос ожидают непритязательные читатели рецензий от критика. Ну что же, стоит. В одном флаконе вы получаете и философское произведение с буддийским подтекстом, и постмодернизм, и наезд на «православных патриотов» (одни только иконы с кошачьей мордой чего стоят!), и даже пародию на компьютерные стрелялки.
Теперь о моих личных впечатлениях. Новый роман Пелевина чем-то напоминает фильм Саши Коэна «Бруно». В меру смешно, оскорблены все, кто только можно… Правда, Саша Коэн не пытается пичкать нас буддийской мудростью.
Если Пелевин достиг уже высшего просветления — то зачем ему смеяться над Ольшанским, малоизвестным московским литератором? Где Пелевин, а где Ольшанский? Лет через 10 — кто вообще будет понимать, о чем идет речь?
Кстати, поклонников музыкальной группы «Чердак офицера» несколько озадачило появление в романе фамилии Кирилла Якимца:
«Якимец, — повторила лошадь, — это, по скопческой терминологии, свинцовый гвоздик из колеса, который в дырочке носят. Как убьете в себе нечистого, два месяца нельзя вынимать. Пока заживать будет.
— А почему проплеванный?
— Чтоб не загноилось».
В общем, любители музыки изрядно посмеялись. Кто-то даже предположил, кто это якобы Дмитрий Ольшанский (Бершадский), от имени которого написан данный отрывок романа, сводит счеты с оппонентами по Живому Журналу. Но весь-то роман написан Пелевиным? Так откуда в него попали «Яцутки и Якимцы»? (Если Якимец — это широко известный в узких кругах музыкант, то Яцутко — один из персонажей ЖЖ, ничем себя не прославивший).
Как «тантрист-агностик» (так представлял себя Пелевин в романе «Числа») маститый автор не упускает возможности попинать православных. Но делает он это, подобно мастеру Шаолиня, «на разных уровнях» — то есть бьет и в голову, и в ноги.
Не требуется большого мастерства, чтобы посмеяться над чиновниками от РПЦ — сегодня этого не делает только ленивый. А вот высмеять Константина Победоносцева, одного из столпов современного православного дискурса — это высокое искусство!
«Вы ведете речь о весьма высоких материях, обычно скрытых от смертных глаз, — сказал Победоносцев. — О какой иерархии вы говорите? Не подразумеваете ли вы Церковь Небесную?
— Если вы про архимандрита Пантелеймона, — ответил Т., немного подумав, — то вынужден вас огорчить — как говорится, нет правды на земле, но нет ее и выше. Ариэль состоит с Небесной Церковью в деловых сношениях. Но договориться они пока не смогли.
Победоносцев снял очки и тщательно протер их вынутым из кармана платком.
— Понятненько, — — пропел он, водружая очки обратно. — Боюсь вас огорчить, но на новую ересь это никак не тянет. Я уже слышал нечто похожее от господина Соловьева — вы ведь его знаете?»
Разумеется, мы знаем господина Соловьева! Даже двух Соловьевых! Слить в одном образе крупного, хотя и неоднозначного русского философа, и посредственного телеведущего (общего у них только фамилии — для постмодерниста, каковым именем я припечатаю Пелевина, этого достаточно) — тут одного таланта мало. Нужен гений. Пелевинского, не побоюсь этого слова, масштаба («Пелевин пушкински велик» — повторю я мантру из рассказа «Мардонг»).
Какой-нибудь поверхностный критик решил бы, что два стула постепенно расходятся под пелевинским пьедесталом. Тут либо буддийские истины проповедовать, либо Ольшанского пародировать.
Однако такое нынче время. Пелевин призывает каждого найти Читателя в себе. И этот Читатель уже нашелся. Он слабо реагирует на восточные истины, зато от души смеется над грошовыми персонажами из Живого Журнала. 150 000 тиража пелевинского романа — вот цена нового Читателя.
Читатель нового времени сумел выдавить из себя по капле не только раба, но и Чехова, Толстого и Достоевского. Победоносцев пошел в ту же струю. (Кстати, питаю себя смутной надеждой, что может быть кто-то под влиянием Пелевина откроет для себя творчество Константина Победоносцева — интереснейшего политика и философа позапрошлого века).
В общем, свою пустотность мы уже осознали. И кто не совсем тупой — еще в романе «Чапаев и Пустота». Сколько можно повторять.
А поскольку мы живем не на Дальнем Востоке, хотелось бы эту пустотность заполнить чем-нибудь осмысленным. Хотя читая Б.Акунина, Д.Ольшанского и остальных — истинных творцов нового романа Пелевина — я понимаю, что на это нет почти никаких шансов.
