Ответы на вопросы редакции АПН:
Существует ли угроза, исходящая от философских (и, шире, гуманитарных) текстов?
Может ли издание и изучение философской литературы представлять опасность, и если да — кому или чему?
Каким уровнем автономии должна обладать гуманитарная наука в современной России?
Должна ли она следовать мировым стандартам академической автономии, или необходим дополнительный контроль над интеллектуалами и их интересами?
Какова должна быть инстанция подобного контроля, должен ли он быть административным, общественным, или каким-то иным? Если нет, то почему?
Вопросы так замечательно составлены, что просто хочется на всё ответить «да!» («да, поддерживаю; нет притеснению свободной мысли в России»).
Это естественно: как говорил Михаил Булгаков, писатель, утверждающий, что ему не нужна свобода слова, уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода. То же касается и интеллектуала; «мысль» и «свободная мысль» — вообще-то синонимы, и отрицать необходимость и желательность свободного мышления — все равно что отрицать необходимость мышления вообще. Вместе с тем по некоторым из вопросов здесь возможна и более тонкая нюансировка.
Существует ли угроза, исходящая от философских (и, шире, гуманитарных) текстов?
Я считаю, что нет, и все тексты должны быть опубликованы. Опубликованы не в интернете, где они и сейчас, как правило, доступны, а в академических изданиях — это касается не только философских и гуманитарных текстов какого бы то ни было характера, но и программных документов «фашистов», например — в кавычках и без.
Возможна публикация и не в академических изданиях, но это в данном случае, на мой взгляд, снизило бы ее ценность, добавив современной интерпретации, которой у нас и так вдоволь, и убавив информативность публикации — которая здесь прежде всего интересна. Русская академическая традиция подачи материала и комментирования его — это превосходная традиция, которая почти не теряла своей трезвости и в самые кондовые советские времена. Тут ограничения скорее технические: слишком мало живых носителей этой традиции у нас осталось.
Может ли издание и изучение философской литературы представлять опасность, и если да — кому или чему?
Разумеется, нет, дело обстоит прямо противоположным образом.
Если говорить о классическом примере такой «опасности» — Ницше и немецком фашизме 1930-1940-х годов, то, какими бы ни были субъективные взаимосвязи между этими двумя пластами немецкой культуры, объективно появление Ницше (или, точнее, философии Ницше) «оттянуло на себя» и ослабило те крайние политические проявления, которые затем наблюдались в Германии. Без Ницше они были бы еще более острыми.
Все, что осмысляется и проговаривается вслух, не воплощается более в «действительности», оставаясь в виде текста. Это что касается оригинальной философии; в меньшей степени, но это справедливо и по отношению к «изданию и изучению» философской литературы — при этом срабатывает ровно тот же самый культурный механизм.
Каким уровнем автономии должна обладать гуманитарная наука в современной России?
В случае с гуманитарной наукой основной проблемой является даже не степень ее автономии, обусловленная какими-то внешними факторами (контроль над интеллектуалами, цензура и т. д.), а конкретные социальные механизмы ее финансирования.
Для того, чтобы сказать свое слово в этой науке, надо обладать достаточной степенью внутренней свободы, а эта свобода трудно совместима с психологической зависимостью от источников денег, какой бы характер ни имели эти источники. Задача социума, если ему нужны гуманитарные отрасли знания — придать этим источникам как можно более нейтральный характер, исключив, насколько это возможно, любую идеологическую составляющую, любой оттенок «направленности».
От биолога, который ставит эксперимент, мы не требуем подтверждения или опровержения теории Дарвина; на гуманитариев же постоянно оказывается это давление, часть социальных представлений является «приемлемой», часть — нет. Если социум хочет узнать что-то о себе самом, а не повторить вслух то, что он и так уже знает — он должен финансировать своих гуманитариев «вслепую», вне зависимости от того, к чему их приводят их исследования.
Должна ли она следовать мировым стандартам академической автономии, или необходим дополнительный контроль над интеллектуалами и их интересами?
«Мировые стандарты» — дело всегда хорошее; благое намерение им «следовать» не значит, однако, что мы должны тут плестись в хвосте и что невозможно задать еще более высокие стандарты в этом отношении.
В целом наука в мире, как гуманитарная, так и естественная, пришла к высокой степени независимости и «эмансипированности» от идеологических оценок любого рода, но этот процесс не закончен, и дальнейшая ее «деидеологизация» могла бы дать очень интересные результаты.
Какова должна быть инстанция подобного контроля, должен ли он быть административным, общественным, или каким-то иным?
«Общественный контроль над интеллектуалами» — это мне напоминает народные дружины, которые сейчас воссоздают в Петербурге, и которые, как подозревают, могут заодно, помимо охраны порядка, выполнять и полицейские функции по присмотру над общественными проявлениями, не совсем вписывающимися в представления нашей власти о том, как должна быть устроена Россия.
В принципе, можно было им вменить и эту обязанность, и, проходя по моему двору, они могли бы заглядывать и ко мне в кабинет, на предмет проверки того, не написал ли я с утра что-нибудь предосудительное. Гуманитарное образование для этого не обязательно — достаточно инструкций из «инстанции контроля» о том, что именно приемлемо, а что неприемлемо сегодня с утра.
