Павловский пишет: «Режим Путина - первый в России некоммунистический интеллектуальный режим. Почему 'интеллектуальный'? Потому что выстроен с учетом жестокого опыта внедрения тех или иных идей. Он жестко запрещает некоторые виды политик, табуируя все, что считает гибельным, или даже радикальным злом».
Вспомним «те или иные» идеи, на которые ссылается Павловский. Перед восшествием Путина в качестве преемника в 1999 году на страницах «Коммерсанта» развернулась «дискуссия элит», приведших в 1996 году Ельцина к второму президентскому сроку и размышлявших о качественности его преемственности. В частности, речь идет о полемике П. Авена и В. Потанина. Именно тогда был порожден тренд «либеральная диктатура», ныне стыдливо позабытый. Тогда в Администрации Президента появился и Сурков. ФЭП (Фонд эффективной политики) сделался на долгие путинские годы законодателем новой политической моды («экспертные каналы», «путинское большинство», «призывы интеллектуальных сил» и т.д.). Спустя почти 10 лет такой, вот, «школы гражданского общества», которую мы прошли, тренд «либеральная диктатура» (в особенности, в перспективе всевозможных провиденциальных Планов и Стратегий-2020), смотрится весьма исторически убедительно. Как всякая диктатура, либеральная диктатура «жестко запрещает некоторые виды политик, табуируя все, что считает гибельным, или даже радикальным злом». На излете десятилетия 1999-2009 г.г. для окончательной упаковки в структуру данной диктатуры даже инкорпорирован «либеральный содержательно-базовый элемент» бывшего СПС («каплю шанели накапали в борщи», по Гафту). Ну что ж, тогда идеологически-правящему тандему «Павловский-Сурков», совершенно соответствующему материально-правящему тандему «Медведев-Путин» (с точностью до «на первый-второй, рассчитайсь!»), следовало бы честно представить «некоммунистический интеллектуальный режим» как либеральную диктатуру, не прячась за разного рода «суверенными демократиями» или иными какими «теми или иными идеями», а также не «прикидываясь простецами».
Глеб Олегович пишет: «Возражения против режима - возможны, но они обязаны представить свои историополитические основания. И те должны быть круче кремлевских, а не слабее их. Ссылки на 'вот я бывал на курорте в Комо, там всё не так!' - не принимаются. Режим 'неудобен', о да. Но не решив общеевропейской задач выхода из истории, мы не можем претендовать на еврокомфорт».
Если Павловский открыто обозначит себя как ответственного интеллектуала (то есть интеллектуально ответственного за либеральную диктатуру), то очертится один полюс дискуссии, высветив сторонников либеральной диктатуры, а также обозначится другой её полюс. Полюс сомневающихся в либеральной диктатуре, а также ее противников. Примем также во внимание существование безразличных к либеральной диктатуре.
Глеб Олегович поставил точку, разделив фразу: «Мы живем в (1) стране. (2) Основанной на лжи и воровстве.». Готов ли он сам поставить жирную точку во фразе «Мы живем (1) в диктатуре. (2) Либеральной.»? Безусловно, что режим либеральной диктатуры «создал или позаимствовал на Западе ряд инструментов». Однако, почему-то речь идет не о заимствовании инструментов содержательного , а не фиктивного создания современной формы буржуазного государства-нации с принципом разделения властей, государства социального, правового, с реальным федерализмом и местным самоуправлением. Павловский отчего-то сразу перескакивает на задачи, которые мы должны решать «подобно объединенной Европе», то есть ориентирует нас на методы евробюрократии, измысливающей евроконституционализм, распростерший совино-гегелевские крыла бюрократического самовластья над Европой. О да, эти методы и инструменты востребованы либеральной диктатурой. Численность чиновников только исполнительной ветви власти федерального центра и регионов, по данным департамента госрегулирования МЭРа, составляет свыше 1, 5 млн. человек. Добавьте муниципальные администрации (свыше 24 тысяч муниципальных образований), всевозможные службы поборов, инспекций и лицензий, а также бюрократический аппарат учреждений социальной сферы и бюджетной сферы в целом. Это миллионов за 10 наверняка будет. Такое не снилось и СССР, одержимому ленинской склеротической идеей бюрократического контроля всего и вся, включая контроль за контролерами. По сути, вместо эффективного государственного аппарата либеральной (иногда - социально-либеральной, по старинке именующей себя социал-демократической) демократии буржуазного государства-нации мы построили «китайскую атомную подводную лодку», в которой вместо атомно-реактивного двигателя движение осуществляют 10 тысяч гребцов. Таков анекдотический внешний вид либеральной диктатуры. И отсюда простейшее ее определение как диктатуры бюрократии.
От чего, от какого пункта мы пришли к такому виду либеральной диктатуры. Мы протанцевали к ней, дирижируя оркестром, от печки такой формы либеральной диктатуры, как диктатура финансовой олигархии, стартовавшая публично в 1996 году. Финансовая олигархия сама придумала в страшном сне себе сменщика. Финансовая же олигархия как основная опора власти возникла в условиях кризиса ценностей демократической революции 1991 года, в свою очередь, во многом, сформированных «горбачевской перестройкой». Таковы историополитические основания либеральной диктатуры в новейшей политической истории России.
Где могут быть найдены (если они есть) иные историополитические основания для обоснования негодности для России режима либеральной демократии? Там же, в демократической революции 1991 года, сращенной интеллектуально-духовно с горбачевской перестройкой.
Неизбежно ли повторение опыта становления раннего французского буржуазного государства-нации – от самопожирания революции через директорию к Наполеону с его гражданским кодексом и развязыванием им, по существу, «нулевой» мировой войны, а затем через череду сменяющих друг друга буржуазных диктатур к сдаче Франции без единого выстрела нацистской Германии? Для либерал-диктатуристов очевидно неизбежно, хотя о катастрофе Наполеона им задумываться как-то не хочется. Нынешний российский бонапартизм вслепую строит, конечно, не армию солдат, он строит великую армию чиновничества, которая развязывает войну против российской истории, против всего живого и инициативного, захватывает и закрепощает Россию. Авангард этой армии – партия «Единая Россия». Я думаю, что европейская бюрократия неизбежно должна пасть перед таким великим завоевателем.
Для оппонентов либерал-диктатуристов, к числу которых (оппонентов) я себя отношу, неизбежность перерождения революции, конечно, неизбежна, но, при этом, сохраняется и возможность содержательного развития ее действительных ценностей. Историополитический пример тому - демократическая революция, послужившая образованию США. Дж. Вашингтон отказал либерал-диктатуристам того времени в провозглашении себя либерал-королем и стал отцом нации. Второй президент Адамс, большой сторонник административных методов и бюрократических вертикалей, пробыл у власти один срок и ушел страшно разочарованным в американцах. Наконец, при третьем Президенте Т. Джефферсоне были созданы содержательные начала американской демократии, те ценности, которые сегодня американцы называют «джефферсоновской демократией». Вот пример иного историополитического развития, нежели история становления французской либеральной диктатуры. Могла ли Новая Россия выбрать этот путь в 1991 году? Могла, но не смогла – это очевидно. Остается ли еще шанс? Остается. Прежде всего, необходимо расчистить те интеллектуальные конюшни, которые выстроили и заполнили идеологи либеральной диктатуры на плите ценностей демократического революции, избавившей нас и мир от тоталитарного СССР и открывших надежды на Новую Россию.
«Режим не консервативен, но зверски осторожен. Мнимый 'консерватизм' основан на уклончивом затягивании пауз, неспособности и нежелании излагать себя», - пишет Павловский. Чего боится всякая диктатура? Этот понял на излете жизни Сталин, занявшийся вопросами языкознания в примечательной постановке темы «Марксизм и вопросы языкознания». Сталин, безусловно, понимал фундаментальную роль идеологии как скрепы конструкции диктатуры и рассматривал наиболее важные угрозы для этой скрепы. Сталин желал вырвать у злой человеческой речи жало, которым она может чувствительно ранить такую нежную, купающуюся в живительных ваннах крови идеологию. Тиран-недосвященник упорно «вырывал грешные языки», а затем попытался подвести под это «теоретико-методологическую базу». Идеология растворяется, тает в речи. Поэтому первейшая задача диктатуры – запретить, табуировать, институционально изгнать живую, мыслящую человеческую речь. Рекрутировать всевозможных ненавистников мыслящей речи, активировать их комплексы (об этом особо можно подискутировать), наделить их статусами от крепких хозяйственников и шоуменов рода человеческого до ненавистников речи, сочиняющих речи и программы для политиков, доверить общественный контроль и охрану гетто «мыслящей речи» - наиглавнейшее дело диктатуры. В современных условиях для диктатуры смерти подобно допустить таковую речь на телевидение. Это будет самое тяжелое государственное преступление против либеральной диктатуры.
«Как и Евросоюз, Россия - 'общество каникул', отпуска из истории и отдыха от нее», - Павловский здесь опять примечательно подменяет современные развитые буржуазные государства, которые вполне содержательно живут в реальной истории, Евросоюзом, как бюрократическим альянсом, который, как и Россия, действительно выпадает из истории, формируя феноменологию своего абсолютного духа (воли к власти).
«Режим Путина решал эту обязательную для новой России задачу и отчасти ее решил. Но он не решил другой задачи - внутреннего примирения, и не открыл сцены действия некоторым важным группам собственного поколения. До сих пор трудно определить мощность и размер этой части. Наша политическая сцена асимметрична. В центре ее возлежит глыба путинского большинства, создающая колоссальный перекос. Неучастники требуют 'восстановить равновесие', что почти равно разбору исторически новой России. Участники же объявляют большинство 'правящим', не предпринимая далее должных политических усилий», - пишет Глеб Олегович. То есть, очевидно, осознается тектоника реальной дискуссии, которая осуществляется в мыслящей речи там, где это возможно, на кухнях, относительно независимых экспертных площадках, там где невластно недреманое око «держислов». На стороне либеральной диктатуры находится великая армия многомиллионного чиновничества («путинского большинства») и ее авангард «Единая Россия». Призывать солдат великой армии завоевания (национальной приватизации) будущего России что-то советовать полководцу, либерал-императору, а тем более призывать каких-то гражданских такие советы давать, если только это не способ забрить их в эту армию прямо с экспертной площадки, – это крамола какая-то, или это очень глубоко талейрантно.
«Путинское интеллигентное высокомерие имеет свои недостатки. Любой интеллектуалистский режим ведет себя высокомерно, ограничивая поле эксперимента другим. Дискурс власти стал нечувствителен к возражениям, когда власть перестали обрывать, что всегда затягивает и ускучняет пьесу. Особенно комично звучат речи о будущем - которое предлагают обсуждать авторитетом хозяев прошлого» - пишет Павловский. Я когда-то зачитывался слогом переписки Талейрана. Поэтому могу предложить оценить сие высказывание как специфическое качество интеллектуала, транзитно обслуживающего смену форм диктатур. Это качество можно назвать так – «талейрантная ответственность за судьбы России». Суть этого качества – сбережение интеллектуального высокомерия в любых формах внеисторической реализации диктатуры, сопряженное с крайними формами интеллектуального противодействия возникновению на развилках истории такой исторически содержательной формы правления, при которой это высокомерие будет невостребовано или поругано (вспомним, реставрацию Бурбонов, проведенную Талейраном после падения Наполеона, когда даже Александр I предлагал Франции Конституцию, а до такого реакционного выбора из возможных вариантов, как Бурбоны, никто и не додумался). На недавнем семинаре «Кризис идеологий» отношение к эксперту С. Кара-Мурзе, из которого ныне лепят интеллектуального гения левого движения, было таково, что мне пригрезилось, как некая провиденциальная постпутинская интуиция уже угадывает реставрацию «коммунистической династии».
«Для меня путинский результат - повод и основа двигаться дальше», - пишет Павловский.
Дальше – к порабощению России армией бюрократии и последующему краху росбонапартизма с вполне предсказуемым для целостности вертикальной империи финалом?
Или дальше – это возврат к истокам несостоявшейся пока Новой России с целью возвращения страны в реальную исторически содержательную и продуктивную колею развития демократической революции не по французскому сценарию, а в духе становления американского федерализма?
Это и есть предмет дискуссии.
Для строгости я сознательно редуцирую ее к моделям становления капиталистической государственности: раннефранцузской и раннеамериканской. Внеисторическое поле «суверенной демократии» так и не дало всходов историцизма в обосновании этого подхода.
Есть Россия такой, какой она пришла к точке выбора модели, и мы в ней есть также. И есть выбор модели будущего из реально существующих историотипов. То есть, речь идет не о заглядывании в «Ноль», каковым Павловскому представляется результат отрицания либеральной диктатуры, но о вглядывании в «Единицу» России. В точку 1991 года, к которой пришла Россия в форме СССР, и откуда началась Россия Новая. В этой точке, строго математически говоря, никакой либеральной диктатуры еще не было, но была Россия - как Единица, Россия-в-себе, была независимо от тех или иных мнений о ней и от территориальных изменений. Если Россия-в-себе – это «Ноль», тогда можно не думать ни о каких моделях и проектах ее бытия в истории, а можно из этой истории преспокойненько выпадать во внеисторический осадок очередной формы диктатуры.
Показательно следующее совершенно идеологическое рассуждение Глеба Олеговича: «Предложение отбросить 'нынешнюю Россию', и 'перейти' к 'следующей, другой России' часто приходится слышать. К нему стоит отнестись холодно, как к политическому предложению. Вот как у Громова 'чтобы режим был разрушен, а все остальное нет' - есть в этом политический смысл? Да. Какой, если честно? Правду говорить легко и приятно - это проект санации России». Для идеологов любой диктатуры понятия всегда тождественны политическим действиям. Именно поэтому мыслящая речь (то есть, как минимум, речь обсуждающая собственную повестку дня – наравне с государственно стандартизированной повесткой, со своим видением историцизма и с индивидуальной сборкой понятий, смыслов, не контролируемая и не манипулируемая идеологами) опасна как для идеологии, так и для идеологов. Для идеолога «отбрасывание» понятия, переход к другому понятию, то есть обычные формы мыслящего рассмотрения предмета – это не рефлексия, а заговор, за которым последует «активность масс». Тот, кто табуирует коллективную активность мышления на площадках, принадлежащих всему обществу, например, на общественном телевидении, сам загоняет ситуацию в переход от понятия «санация России» к политическому действию по санации России. «Ясно, что такая санация может быть только принудительной. При объявлении предшествующего 20 летия 'ошибочным', т.е. вымарывании его. Поскольку режим санации отнимет у части граждан положение в обществе и имущество, он вызовет ожесточенный гражданский конфликт», - говорит Павловский. Это было бы просто симптомом, возможно симулянтным, «сусловки» (профессионального заболевания идеолога, не различающего продуктивную жизнь в мысли и понятии и безмысленное существование готового социального действия), если бы не влекло за собой системный сбой «материнской платы» общероссийской способности решать проблемы речью и мыслью. Если ЭТО («санация как социальное насилие») – ЯСНО, то это вполне явная настроенность на гражданский конфликт, или сигнал обществу о существовании такой настроенности.
«Не надо пугать, просто поймем - гражданский конфликт двух Россий (из которых одна, 'нечистая' - реальна, а вторая гадательна) был бы войной ее граждан.. возможно, конвенциональной, возможно нет. Очевидно в него вмешаются все возможные внешние силы (- а что им еще делать? Следующего шанса ждать придется долго, риск велик.) Гражданский блицкриг может быть неудачен. Во втором случае, естественно более вероятном, Россию ждет политика мщения проигравшим. Как минимум, это приведет к изоляции идей и сред с ними связанных, провоцируя реакционное смещение в культуре и усугубленный садизм общества. Децивилизация России ускорится, а не прекратится. Задача выхода из геноцидального колеса истории будет снова не решена», - пишет Павловский. Вот оказывается какие страшилки порабощают головы идеологов либеральной диктатуры, для которых нормальная гражданская дискуссия – это всегда ленинский блицкриг, деление участников на живых и мертвых. Вспоминается ленинская реакция на репортаж с совещания сторонников учредительного собрания, где он вполне искренне передает свое ощущение от этого мероприятия, как от собрания мертвецов, призраков, а, ведь, там были непоследние интеллектуалы России, активно участвующие в политическом процессе того времени.
Успокоим – предлагается содержательная дискуссия о модели развития российской государственности в измерении «Историческая Россия-СССР-Новая Россия». Если что-нибудь в этой дискуссии будет и санировано – так это интеллектуальное нездоровье, одинаково неприятное как для власти, так и для экспертов. Спросил ли кто-нибудь у власти, желает ли она быть либеральной диктатурой? Такая дискуссия, например, могла бы состояться в ходе широких общественно-государственных совещаний, который должны пройти в 2010 году, в год тысячелетия Ярославля.
«Что является специфической чертой оппозиции в России, основой ее ценностного пафоса? Я утверждаю, что это невежество». Поаккуратней бы здесь надо, ведь, горстка идеологов либеральной диктатуры уже записала СЕБЕ в оппозицию (= в невежды) и академико-университетское сообщество, включая РАН, и все экспертные сообщества, оппозиционные только отсутствию права доступа к средствам массовой информации, причем, эта горстка не только не создала свои кадры (подобно сталинским диктатурологам), но и весьма непрочно сама устроена в традиционном институциональном мире научной организации. А совпадает ли эта «оппозиция» (вся интеллектуальная России за вычетом группы идеологов либеральной диктатуры) с оппозицией власти? Упорством идеологов либеральной диктатуры возможно и совпадет. Только нужно ли власти это «восстание невежд в сфере идеологии либеральной диктатуры»?
«Страстный, патетический, с элементом героизации отказ знать Россию, при требовании поменять ее жизнь на другую», - пишет Глеб Олегович. Однако, отказывание кому-либо, кроме себя, в праве знать Россию, вовсе не означает, что этот кто-то не занимается познанием России. Андроповский призыв «узнать общество, в котором мы живем», - вряд ли, вдохновил бы Пушкина и Достоевского, ведь в призыве важна интонация и жизненный посыл призывающего. Когда Пушкин попытался вдохновиться и подышать подобным перегаром от Николая I, он попросту угорел и погиб. Культура творилась без подобных призывов, она нуждалась не в призывах, а в общественной реализации и признании на основе существующих институтов, только и всего. Пополнить ряды дознавателей общества и иных существ невидимого фронта деятели культуры не стремились, очевидно, из своего глупого стремления к публичности.
Далее в статье следует совершенно разоблачительное: «Однократная демократия? Да! В России установилось представление о демократии как однократно вводимом 'строе'. (Знающий историю легко распознает в этом образе наследство советской идеологии в ее сталинской редакции - аналогичное представление о 'революции, устанавливающей власть рабочих и крестьян' и 'контрреволюции, навсегда реставрирующей власть буржуазии'. Там и там событие окончательно, неограниченно и однократно.) Демократические выборы должны быть проведены однажды, зато на этих выборах получен неограниченный мандат на господство». Так, боже ж мой, вот он легитимный исток либеральной диктатуры, то есть увязание самой заурядной диктатуры коготком в либерализме и демократии, на котором (коготке) потом можно бесконечно раскачиваться, как ленивый медвежонок коала. А сталинская диктатура коготком увязла в 'революции, устанавливающей власть рабочих и крестьян'. В каком-то из интервью кремлевских очевидцев я прочитал о том, что Волошин перед своим уходом из Администрации публично задумывался над вопросом, а что мы, собственно, тут делаем и для чего сидим. Механизм легитимации либеральной диктатуры определен вполне научно, строго и точно – «однократное обоснование неограниченного мандата на господство». Можно добавить - «однократно-периодическое (в конституционный срок) обоснование неограниченного мандата на господство».
«Австро-Венгрия - цветущее открытое пространство многих культур, искусства и цивилизации, рухнуло в 1918, и с тех пор Евросоюз тщетно пытается его возродить», - пишет Павловский, оберегая наше аналогичное пространство. Сравнение «Австро-Венгрии - цветущего открытого пространства многих культур, искусства и цивилизации» с современной Россией озадачивает: наверное, автор ведет речь о цветущей культурной сложности пространства российского телевидения с Домом-2, Ксенией Собчак, цветами Петросяна и прочим. Опять автор при этом расшаркивается перед евробюрократами, как перед главными защитниками европейской культуры, хотя в европейском культурном процессе именно они сегодня являются главными «подследственными».
«Поколение, которое сегодня делает ставку на знание - выиграет при любом повороте дела», - бросает автор очередной андроповский лозунг. Но молодых философов, писателей, изобретателей просим не торопиться делать ставки. Ставки будут делать барчуки, знающие систему, порядок принятия решений, «ходы-выходы» и иные механизмы либеральной диктатуры, готовые бесконечно и прилежно заниматься познанием своего места в системе, «менять свою тактику, стратегию, терять убеждения и вновь находить их».
Будем надеяться, что в ходе содержательной общественно-государственной дискуссии действительно придется вежливо открыть дверь Обществу. Основной «лозунг» текущего момента – создать условия (содержательные и организационные) для общественно-государственного совещания (цикла совещаний – ну, никак без учредиловки!) , которое избавит нас от идеологии либеральной диктатуры, смыслово вернет страну в историю, из этого возвращения осмыслит исторически-цельный образ Новой России и модель его конкретно-исторической реализации.
