В поисках внутренних причин современного глобального кризиса по умолчанию полагается искать их в сферах экономических, что отчасти справедливо, поскольку итогом ХХ века и начала века ХХ1 стало фактом: – вещи съели людей. Секуляризация обыденного сознания и разрушение традиционных структур привели к тому, что продукт западного общества - кредитная система, доведенная ныне до «совершенства», породила разрывы в массиве товаров, услуг и денежной массы. Природа же человеческий взаимоотношений не терпит пустот, и чем заполняются сейчас эти дьявольские пузыри – каждый может домыслить в меру веры и образования. Можно сколько угодно рассуждать о «токсичных кредитах», заклинать инфляцию именем Центробанка или Федеральной резервной системы, можно подкармливать банкиров (предпринимателей, пенсионеров, бюджетников… - нужное подчеркнуть), можно со вкусом пообщаться с сильными мира сего на встречах восьмерок, двадцаток и прочих ни к чему не обязывающих посиделках. Но, безусловно, одно - вся эта пена лишь маскирует глубинные процессы переформатирования мировой цивилизации.
Вероятность глобализации неуправляемого хаоса возрастает. Ресурсы социальной стабилизации в так называемых развитых странах практически исчерпаны, вспышки немотивированного массового насилия возрастают, протестные движения радикализируются и не ограничиваются национальными границами. В странах же, которые западное сообщество высокомерно оставляет за пределами диалога на равных, аналогичные явления могут принимать и принимают характер силовых противостояний, и число их также возрастает. Свидетельствует ли это о наличии некой структуры, реализующей скрытые от профанических взглядов проекты? Не исключено, хотя эффективность реализации таких проектов, как легко догадаться, обратно пропорциональна количеству центров силы. Однако даже в самых консолидированных сообществах единство элит является фикцией. Единственно, на что у них хватает потенциала, это асимметричное распределение внутренних ресурсов – на уровне сохранения статус кво или же в виде очередной «перестройки». Что касается российских реалий, то можно ли в настоящее время назвать институцию, которая в состоянии не только осуществлять долговременное стратегическое планирование, но и реализовать эти планы? По нашему разумению, единственной такой структурой в нашей стране является Русская Православная Церковь. Исторически Церковь была оплотом русской государственности и, если можно так выразиться, последним рубежом ее обороны. Монастыри являлись центрами культуры и просвещения Древней Руси, а эпоху «перестройки» Петра I их ресурсы фактически спасли Россию от завоевания и распада. Европейская цивилизация, выстроенная на христианской основе, испытывает не лучшие времена, и нынешний ее закат обусловлен в первую очередь в отходе от этих основ. Итак, может ли Церковь в настоящий момент претендовать на дублирование государственных функций? Вряд ли. Общество еще не созрело для этого, общемировая же ситуация еще не настолько катастрофична, а корпус священнослужителей пока еще не настолько готов, скажем так, принять бразды управления. Ресурсами выхода на рубежи «Атомно-Космического Православия» РПЦ в настоящий момент не обладает. Какие же долговременные проекты могла бы реализовать Церковь? Известно, что религию и науку разделяет только лишь политика. Противоречия между религиозным восприятием мироздания и научным осмыслением окружающей нас реальности формируются и манифестируются в зависимости от конкретных индоктринационных задач правящих элит и обслуживающих означенные элиты философов или идеократов в конкретной исторической обстановке. В действительности, вера не мешала выдающимся ученым получать выдающиеся результаты, а упертые администраторы от науки наносили ей ущерб не меньший, чем не в меру ретивые клирики в иные времена. Как это может выглядеть конкретно. Прежде всего хотелось бы, чтобы Церковь резко усилила проповедальную деятельность, направленную на запрещение абортов. Это могло бы сопровождаться одновременным массированным строительством приютов для брошенных детей, сирот и беспризорников под эгидой монастырей и приходов. В свое время опыт так называемых «макаренковских коммун» показал эффективность подобного воспитания – государство получило лояльных граждан. В случае возможного социального коллапса при обрушении института усыновления монастырские школы-приюты стали бы центрами кристаллизации гражданской духовности. Следующим этапом могло быть не менее массовое же устроение церковно-приходских школ с ориентацией на первоначальное научно-техническое образование. Отсюда в будущем можно было бы черпать контингент для развития и продвижения одаренных лиц, в которых возникнет нужда при реализации более масштабных проектов. Вообще-то идеи об альянсе церковных и научно-просветительских структур в последние годы обсуждаются в сетевых и печатных изданий. Открытые диалоги о путях реализации таких проектов могли бы уменьшить возможную резистентность социума. И, наконец, создание и окормление научно-иследовательских институтов по всем перспективным и прорывным
