Тот, кто слишком соответствует «правилам» и «стандартам», не побеждает никогда.
Самая яркая и актуальная иллюстрация — президентские выборы в США. Кто бы ни въехал в Белый дом, это будет торжество «исключения».
БЕЛЫЕ ВОРОНЫ АМЕРИКИ
Барак Обама, сын кенийского выпускника Гарварда, только внешне похож на «афроамериканцев», которые являются в основном потомками завезенных в Новый Свет рабов и поныне преемствуют соответствующую психологию.
Показательно, что в отличие от черных политиков прежних лет (Мартина Лютера Кинга, Джесси Джексона и т.д)., зацикленных на расовой тематике, он позиционирует себя как кандидат «нового поколения всех американцев».
Однако и кандидат от «старой гвардии» — Джон Маккейн — также едва ли вписывается в «нео-консервативный» тренд, доминирующий в последние годы у республиканцев. В отличие от Буша, он не связан с крупными сырьевыми корпорациями и потому куда менее зависит от их глобальных амбиций. Кроме того, своим главным предвыборным слоганом «Country first!» и обещанием передать множество законодательных полномочий на уровень самих штатов, он фактически поступает как регионалист, что для «слоновьей» политики не очень характерно.
Такими же «белыми воронами» выглядят и их вице.
Некоторые российские наблюдатели ожидали от демократов поворота к «голубиному» миролюбию и, соответственно, большей терпимости по отношению к «евразийским» играм Кремля. Однако Джо Байден — личный друг Михаила Саакашвили, и по «ястребиности» может дать фору и самому Маккейну. Ну а Сара Пэйлин вообще поставила на уши всю Америку! Столь эксцентричных «хоккейных мамочек» немного и на Аляске, а теперь одна из них получает некоторый шанс стать форвардом вообще всей американской сборной…
СОВЕТСКИЕ ПОБЕДЫ НАД «ПРАВИЛАМИ»
Впрочем, если под этим углом зрения копнуть российскую историю, мы легко заметим, что та же парадоксальная закономерность — о победе исключений — вполне работает и у нас.
Если взять только ХХ век, то революционный приход к власти не боевых эсеровских отрядов, а каких-то книжных интеллигентов из школы в Лонжюмо выглядел, конечно, вопиюще нелогично. Но и далее — кто мог предполагать, что всю плеяду «пламенных трибунов» низвергнет вдруг какой-то малозаметный в их рядах секретарь из «нацменов»? И вокруг него возникнет грандиозный культ, не снившийся и царям, и даже его главному другу-врагу. Впрочем, превращение маргинального венского художника в «исчадие ада», коим детей пугают и поныне — это исключение никак не меньшее.
Даже «волюнтарист» Хрущев выглядит как исключение на фоне правильно выдрессированных советских бюрократов. Но с Брежнева началось уже тотальное усреднение и торжество конформизма, что неминуемо влекло систему к энтропии. «Единственно верное учение», как всегда в истории, неизбежно рутинизировалось. И когда коммунизм остался только в анекдотах — распад СССР стал лишь делом времени, поскольку эта идеология была его стержнем и отличием от окружающего мира.
Попытка Андропова удержать этот распад «дисциплиной» была заведомо провальной — ибо расползались уже сами смыслы советского противостояния «загнивающему Западу».
Андропов, «лечивший» инакомыслящих карательной психиатрией, сам, говорят, писал мистические стихи. Это, впрочем, не такое уж исключение в истории. Однако, что касается официального искусства, то в СССР оно умерло еще с тех пор, когда его подчинили догмату о «типическом». Этот догмат «социалистического реализма» требовал воспевать некие «общие» идеалы, а всевозможные исключения объявлялись «отщепенством». Тогда как искусство — это именно выход за пределы «типического», исключение по самой своей природе. А сторонникам «типического» и «реального» однажды остроумно ответил автор «Состояния постмодерна» Жан-Франсуа Лиотар: «Единственный смысл реализма состоит в том, что он пытается избежать вопроса о смысле реальности».
Возвращаясь к нашему историческому экскурсу, можно заметить, что Горбачев вновь был исключением в ряду советских правителей. Именно потому, что поставил вопрос о смыслах советской системы. И разгадка этого вопроса оказалась сильнее его: ведь он мог бы править и по сей день, пожизненно, как и большинство советских генсеков — но зачем-то предпочел этому рекламу пиццы.
И Ельцин, воплотивший собой стремительную общественную эволюцию от поисков «истинного социализма» к «уничтожению совка», поначалу был весьма нетипичной фигурой. Да и Путин, совместивший несовместимое — службу в КГБ и ученичество у Собчака — показался «своим» самым разным силам и пришел к власти именно за счет этого исключительного парадокса.
А вот в Медведеве уже вновь проглядывает конформистское усреднение — этот «молодой либеральный юрист» на излете СССР успел посостоять и в КПСС, а теперь стал «в хорошем смысле слова русским националистом».
Однако история продолжается…
«ЕДИНАЯ» ПУСТОТА?
Тем не менее, расхожий ныне лозунг «единства» (государственного, национального и т.д)., вдохновленный названием правящей партии, вновь все яснее обнаруживает свою проигрышность. СССР со своим «единственно верным учением» проиграл не такому же «идейно единому» Западу, но именно собственному подавленному многообразию, от Эстонии до Туркмении, которое никак не вмещалось в советские догматы о «прогрессивности», «социалистичности» и т.п.
Похоже, та же судьба ожидает и его «правопреемницу», где власти пытаются насадить римейки этих догматов (вроде «суверенной демократии»), но только обрушиваются во все более ветхие антиутопии…
Вообще, какой-то «единый» злокозненный Запад существует только в воображении жертв российской пропаганды (ну еще, наверное, иранской, северокорейской и венесуэльской). На самом деле там уже давно правит бал разношерстная политкорректность. Не срабатывают даже прежние «право-левые» стандарты. Набирающее популярность регионалистское движение уже открытым текстом выходит за их рамки (см. североамериканскую Декларацию Чаттануга: «Глубочайшие вопросы человеческой свободы и власти в наше время идут вне деления на «правое» и «левое» и фактически сделали эту старую схему бессмысленной и мертвой»).
Да и в Европе эта схема застывает в ступоре перед регионалистским парадоксом. Так, к примеру, парижские правые и левые сливаются в удивительном централистском консенсусе относительно бретонских «сепаратистов». Только если правые видят в этом покушение на «единство» французской нации, то левые, как у них водится, распознают в кельтском трискеле (древней эмблеме Бретани) нечто «фашистское».
Актуальной альтернативой унитарному «единству» является не банальный «распад», но принципиально иная модель, куда более адекватная «постсовременному миру» — а именно общий цивилизационный контекст, в котором сохраняются уникальные идентичности всех его элементов.
Поэтому нынешний североамериканский «сепаратизм» ничуть не противоречит изначальной природе США, которые и начинались именно как сепаратистское движение против Британской империи. В Европе с ее разрастающейся сетью еврорегионов (которые куда проще находят общий язык между собой по всему континенту, чем со «своими» столицами) также все более котируется «лица необщее выраженье». К слову, родившаяся в ГДР Ангела Меркель и потомок венгерских мигрантов Николя Саркози — это тоже пришедшие к власти исключения…
Россия же, ставящая «единство» своей исторической самоцелью, сама отбрасывает себя в прошлое и обрекает на послушное следование за тем или иным «вождем». Так создается не сложный современный контекст — но унылая и надоедливая монотонность.
Однако хрестоматийная «цветущая сложность» не насаждается откуда-то «сверху» — она может вырасти лишь из взаимопонимания и взаимодополнения своих составных частей, каждая из которых являет собой особое «исключение». В этом и состоит философия русского регионализма.
Но философия «русских маршей» совершенно другая. Их участники понимают «русскость» именно как унитарный, «единый и неделимый» феномен. Исключения здесь вновь рассматриваются не как уникальные кластеры общего культурного контекста, но как нечто «подозрительное» и только мешающее шагать в едином строю. Этот «русский стандарт» без оттенков легко становится банальным инструментом в руках власти, которая в эпоху политтехно легко научилась оперировать любыми идеологиями.
«Русский марш» часто изображают как протестную акцию против засилья этнических мафий. Но в таком гиперцентрализованном и сверхкоррумпированном государстве, как в древнем Риме, этнические мафии являются именно правилом! И главная проблема состоит не в «черных» как таковых, а в чиновничьей олигархии, которой они выгодны. Открытое гражданское самоуправление в регионах просто по природе своей не потерпело бы ни этой никем не избираемой «вертикали», ни теневой власти этих мафий. Поэтому всякие инициативы такого самоуправления немедленно клеймятся официозной пропагандой как попытки «развала страны».
Хотя жителям Ингрии, Урала, Сибири, Кубани и т.д. никакие границы между собой не нужны. Как нет их фактически в современном англоязычном мире, где гражданам Великобритании, Ирландии, США, Канады, Австралии и т.д. для взаимных поездок не нужно никаких виз. Языковая и культурная общность неизбежно берет своё. Однако строится она все же на особой идентичности каждой из этих стран, которые никому не приходит в голову «объединять» в одно государство только по причине одного языка.
Там же, где идеей-фикс является «единство», происходит лишь то или иное двойственное, полярное размежевание. Белые против красных, левые против правых, фа против антифы и наоборот. И власть охотно их стравливает между собой — укрепляя тем самым свой статус «всеобщего центра». А «русский марш» в этих условиях очень напоминает шествие последних римлян по Европе, где из «исключений» возникали уже новые постимперские нации...
